Архитектурная технонуарная дистопия

남편♥♥, [24.06.2023 23:03]

Из победителей этих архитектурных проектов можно целую отдельную дистопию составить. Технонуарную!

Все дистопии дистопичны, даже архитектурные (тем более технонуарные).

(Дистопичный финский технонуар (лучший из них, потому что единственный) «Липтон Коктон в тенях Содома» и оставил нам на память термин «дистопичный технонуар». Ничто в массовой культуре не существует сферическим в вакууме, и «Липтон Коктон…» тоже должен быть частью какого-то кластера, так почему не?)

Так что вот китайский архитектурный проект (любой из них).

Вот вертикальная тюрьма.

(Нет, я не забыла здесь ссылки поставить.)

Или фантазия на тему победившего людоедства, пардон, социализма.

Начало пути по лабиринту было таким:

남편♥♥, [23.06.2023 14:11]

https://naked-science.ru/community/857777 — у меня такое чувство, что первое — это многократно пережёванный проект из 1960-х, который я много раз видел, даже в советских книгах. Впрочем, это китайцы, так что даже неудивительно! («Почему в вашем творчестве столько римейков?»)

«Главный приз получил проект «кочевого» мегаполиса в духе киберпанка от китайской компании. Архитекторы предлагают использовать модульные капсулы, которые могут «переезжать» вместе с жильцами внутри одного города либо в другие города, где есть аналогичные модульные здания.»

Самые крутые сооружения будущего: архитектурный журнал подвел итоги конкурса проектов небоскребов // https://naked-science.ru/community/857777

Я тоже много раз такое где-то видела, начиная чуть ли не с «Хищных городов» и какого-то рассказа, где-то опубликованного (наверняка в «Если») когда-то. Да, очень информативно. Но, в общем, там были умные — почти разумные — дома, защищающие своих жильцов в мире очередного постапа. И перебирающиеся с места на место.

Лично я больше люблю истории про виноградины: «Восемь часов спустя Гардарика просыпается в одной из башен северо-запада. Вокруг лес и чаща; живые виноградины, из которых башня соткана, бесконечно копошатся, меняются местами, скользят внутрь конгломерата и совершают свой путь вкруг него. Гардарика во тьме. Искусственный свет деактивирован, едва ощутимый гул вентиляции наполняет полость; медленно поднимаясь вдоль оси башни, виноградина трётся о своих товарок, порождая характерную вибрацию. За два года в северо-западном технокластере Гардарика привыкла к этому ощущению. Виброзвуку соседства. Общежитие напоминает, что ты не одна, даже если прямо сейчас ты всё же одна.»

Стыдно, но я вставила описание таких домов более чем в одну историю. И кажется, тоже украла это или что-то такое где-то, когда-то.

Или же, как и многое другое, они мне приснились. Теперь наверняка и не узнать.

Китайский проект выглядит вот так:

(На крошечных картинках в статье на «Голой науке» ни шиша не видно.)

читать дальше «Архитектурная технонуарная дистопия»

Что делать, если вы во временной петле

Написала про три дня сурка — «День сурка», «Зависнуть в Палм-Спрингс» и «Перезагрузку», про игры и про то, где же ответ, почему такие вещи происходят и что с ними делать.

ВАР и всякое

[Upd. Поскольку текст написан уже давно, часть вещей отсюда устарела. Но точно не та, что про ВАР и Ли Минхо.]

В феврале я узнала, что во мне есть опухоль. И узнала, что принять такое сложно.

Делать какие-то — необходимые — вещи по этому поводу тоже сложно. Невозможно. Потому что тогда начинаешь признавать, что это реально происходит.

Я не спятила, потому что опустилась на дно культурного потребления и посмотрела три турецкие мыльные оперы. Я не жалею, и меня даже не пугает, что мне скорее понравилось. К тому же они были не про гаремы, а про современность, и без подменённых близнецов и всякого такого, так что почти не стыдно. И вообще, это спасло мне психику на фоне вообще всего, что происходит в этом году, так что чего жалеть.

Но с ними я покончила, этот омут меня не затянул. Однако Кинопоиск в то же время стал мне показывать предложения с корейскими сериалами. И я подумала: надо продолжать исследования. Теперь я знаю кое-что про Турцию, метнёмся на другой край Азии. И так я посмотрела «W» / «Параллельные миры», историю про ожившего героя (с прозрачными ушами) манхвы, про природу творчества и свободу воли. Было странно — в плане того, как корейцы построили сюжет, и того, что в сериале про любовь как-то куце с поцелуями (я ещё ничего не знала о том, на каком голодном пайке корейцы держат зрительниц). Но мне понравилось.

Я стала смотреть дальше и больше. Где-то, я думаю, ещё в первой десятке дорам я наткнулась на что-то слишком важное для меня лично, так что теперь я не остановлюсь. В любом случае сейчас это моя стена — щит, мембрана, волна, стоящая между мной и беспомощностью, виной и отчаяньем. Так что, как акула, я должна продолжать плыть.

Настал момент, и из меня вдруг вышел этот поток разрозненного нечто — про Великий Азиатский Разлом, бессистемные наблюдения и дорамных боженек — и я не представляю, чтобы он оказался вдруг интересен кому-то ещё, кроме меня. Но это тоже часть процесса.

Наблюдения

Через некоторое время мой мозг решил, что мы с ним оказались в новом окружении и нужно к нему приспосабливаться: учиться говорить как эти новые люди. Потому что без средств общения никуда.

Так что он начал потихонечку разбираться с новым языком.

Для начала мы с мозгом выяснили, что корейские имена точно пишутся именно так: три отдельных слога. А не два слога имени вместе или через дефис. Пишутся они раздельно потому, что так произносятся. Три ударения.

И потому что так их пишут корейцы латиницей, если зачем-то надо.

Корееведы, идите и укусите себя.

Читать с непривычки актёрский состав чего-нибудь корейского невозможно: на третьем имени начинаешь ржать. Набор идущих друг за другом слогов. Приходится воспитывать в себе сдержанность. (Потом узнаёшь о существовании тайских имён, чего-нибудь вроде «Байферн Пимчанок Лывисетпайбун / Pimchanok «Baifern» Luevisadpaibul» — да, это имя живого человека, одно имя, одного человека, женское — узнаёшь о существовании тайских имён, и уже и не знаешь, что и думать.) А потом привыкаешь и начинаешь получать удовольствие — в общем, как с чёрным кофе.

Мы с мозгом вычислили, что у корейцев есть падежи, в том числе звательный. Суффикс прибавляется только к последнему слогу имени, выходит, это правильный способ склонять корейские имена, когда такое возможно.

Если в предложении есть чьё-то имя, чаще всего оно будет стоять впереди, вне зависимости от того, каким членом предложения является. Наверняка существительные тоже ведут себя схожим образом, но я их крайне слабо различаю. А глагол идёт в конце.

Потребив уйму дорам с оригинальной озвучкой, мой мозг стал различать и даже запоминать простые слова, границы которых ему удалось определить, так что теперь я, например, могу выразить согласие по-корейски несколькими способами. Это не считая интернационального «окей».

И, разумеется, я знаю, как будет «я люблю тебя». Оба варианта и в чём разница.
читать дальше «ВАР и всякое»

Жанр и вид

Я писала что-то похожее, но это было давно.

Видов литературы (историй в целом, но пусть будет литературы, мне так ближе и проще) всего три. Они родились один за другим, и переход к каждому был следствием и знаком смены парадигмы восприятия. Отличаются виды историй по теме исследования.

Первым был миф, он прекрасно дожил себе до нашего времени, хоть и сменил название на «фэнтези». А до того побывал и истинными мифами, и религиозным сказаниями, и мистическими историями. Но всегда он был ответом на первый вопрос, первое столкновение: столкновение существ, обрётших разум, с силами, которые невозможно их превосходили. Эти силы никуда не делись, кипящие звёздные родильные дома ещё там, и свет нам не обогнать, и мы состоим из вибраций, притяжения и отталкивания.

Фэнтези по-прежнему исследует путь Героя и категории судьбы. Спор с судьбой. Вопросы, есть ли нам что судьбе противопоставить, или же вся наша борьба в итоге — и есть та самая судьба. Человек и божественные силы (какое бы имя они ни носили).

Рождение галактики Гутенберга вызвало к жизни прозу. Литературу о столкновении личности и общества. Сила такая же необоримая (хотя здесь появилось уже больше оптимизма, иногда и личность побеждает) и одновременно эту личность создающая. Диалектическое единство, рождение через противостояние.

Отношения — тема исследования прозы (всегда отношения — между личностью и обществом, между личностью и группой, между личностью и другим, ну и наконец между личностью и Другим). В какой бы жанр это ни вылилось, всегда отношения. Противостояние и невозможность существования друг без друга.

Фантастика родилась там, где можно было впервые заговорить о третьем столкновении: человечества и того, что мы с собой делаем. Тогда, когда мы реально научились что-то с собой делать. Когда стали способны на это хотя бы потенциально, когда поверили, что такое возможно на самом деле, по-настоящему. Что мы просто пока не знаем путей, которыми к этому придём. Но, кажется, придём точно. И вот последствия этого пути — они и есть предмет исследования фантастики.

Социальные изменения. Физиологические. Создание — других органиков, синтетиков, существ, которых до нас не было и без нас бы не было тоже. Изменения среды. Экспансия. Последствия того, что мы с собою делаем.

 

«Кто мы такие, / Куда мы идём, / Кто светит нам в ночи фонарём. / Из какого леса мы вышли, / В какую дверь мы войдём.»

Вот эти вопросы фундаментальны. Три столкновения, три вида историй, от самого древнего до самого нового. И, как я уже писала раньше, внешне история может выглядеть как угодно, использовать любой антураж, но принадлежность к виду — это всегда критерий темы исследования.

 

А вот жанров как собак нерезаных.

Но что тогда жанр? Формула фабулы.

Не сюжета; напротив, превратить жанровую фабулу в оригинальный сюжет — вот это вызов и скиллу, и способностям, и таланту, и, допустим, уровню интеллекта. Сюжет, как мы знаем, может обращаться вольно с хронологией, врать, где правда, где иллюзии, сходить с уст ненадёжного рассказчика, и в целом выглядеть как угодно.

Выдуманная нашими литературоведами фабула — вещь жёсткая.

И именно в фабуле проявляется «жанровость».

Есть опорные события в хронологической последовательности (рождение преступления — открытие преступление — завершение противостояния; встреча влюблённых — препятствия — разлука — последнее препятствие — соединение или наоборот; ребёнок — цепь инициаций — диалектический скачок дефис взросление). Их чередование задано жанром.

Фабула не терпит слишком серьёзных отступлений от генеральной линии. У фабулы туннельное зрение. И всё, что лежит за стенками туннеля, будет заклеймено, избито ногами и изгнано. (Так себя ведут и некоторые читатели; их туннельное зрение тоже требует гнать нечто новое, «непонятное», требующее каких-то усилий на осмысление, и насмехаться над ним; и при том диаметр туннеля такого читателя обычно невелик.) Так жанры и создают себе собственно гетто, скрещиваются внутри него и вырождаются в умственно отсталых, стерильных уродцев, адептов карго-культа.

 

И всё же один и тот же каркас может породить разные способы формирования сюжета. Опорные события могут быть рассказаны в любой последовательности. Всяко-разно может быть вставлено между ними и вокруг в трёх измерениях (а иногда и в четырёх, пяти и шести). И тема исследования может быть выбрана любая. Потому жанровая формула может быть реализована в рамках любого из видов литературы.

 

P. S. Конечно, человек достаточно смелый, чтобы плюнуть жанру в глаза, способен пошатнуть даже жёсткую фабулу. Как и всякое рисковое дело, эта борьба с ветряными мельницами может вознести наглеца высоко или скормить червям.

Ведь, как говорила дизайнерам Хайди Клум, сегодня вы в почёте, завтра же в пролёте.

Но если не рисковать в творчестве, то зачем оно тогда вообще, правда?

Про «No Offence», «Another Life» и «Final Space»

С «Без обид» всё просто: это британский детектив про работу участка под началом детектива-инспектора Вивьен Диринг — громкой, яркой, крупной, прямой и хамоватой женщины. Которая на поверку оказывается тонким психологом, умной, храброй и готовой на многое ради торжества справедливости. Один из самых необычных и запоминающихся образов женщины-детектива в масскульте. Три сезона, в каждом одном большое дело (маньяк; мафия; политика) плюс много поменьше, которые и составляют основную работу любого полицейского участка.

 

«Иная жизнь» — так себе сериал и из рук вон плохая фантастика. Что они такое собираются показать, создатели заявляют прямо на десятой минуте первого эпизода. Космический корабль прётся к Пи Большого пса (потому что на Землю шлёпнулся инопланетный артефакт и посылает на Пи Большого пса какой-то странный сигнал), путь должен занять три месяца (неплохо, так-то), команда находится в соматическом сне. Через месяц от начала пути искин будит капитаншу (Кэти Сэкхоф) и объясняет, что у них непредвиденная ситуация. Подводит к голограмме, эм, галактики, тыкает в неё. Дальше следует диалог:

 

Искин: We thought Pi Canis Majoris was here. / Мы думали, Пи Большого Пса здесь (показывает на карту).

Кэти Сэкхоф: It’s not? / Это не так?

Искин: No, that’s an optical illusion. Light from the star has been refracted around this… massive field of dark matter. / Нет, это оптическая иллюзия. Свет от звезды был отражён этим… (показывает на чёрную тучку) массивным скоплением тёмной материи.

Кэти Сэкхоф: How the hell did we screw that up? / Как же, чёрт возьми, мы так облажались?

Искин: Sensors on Earth missed it. / Сенсоры на Земле упустили это.

Кэти Сэкхоф: So, what’s the fix? / Так, какой выход?

Искин: Well, we travel through the dark matter… / Ну, мы полетим сквозь тёмную материю…

Кэти Сэкхоф: Wait, wait. Uh… Blind? We could hit a planet. / Стоп, вслепую? Мы можем врезаться в планету.

Искин: We travel at impulse speed. Not faster than light. / Мы полетим на импульсной скорости, не быстрее скорости света.

Я: What the fuck are you talking about? О.о / Чё за херь вы, блин, несёте? о.О

 

Another Life s01.e01Я столько раз слышала фразу про то, что [наши] сенсоры что-то не засекли, что меня уже автоматически от неё тошнит. Но тут я имею дополнительный вопрос: какие у Земли сенсоры? Что он вообще имеет в виду-то?

И такого там полно в каждой серии.

Что касается физики и принципов организации космических полётов, то образцом для авторов, в лучшем случае, служил первый эпизод четвёртого сезона «Чёрного зеркала», «виртуальная» часть. Что касается фантастических приключений — то тут я, как говорят, ощутила сильные вибрации первых сезонов «Звёздных врат». Я смотрела их год назад, первые сезоны почти невозможно вынести. Всё хорошее, конечно же, начинается намного позже.

Вся фантастика тут плоха. Начиная с халтурного бреда про космические тучки и инопланетную жизнь, созданную по образцам дешёвых книжек 1950-х гг., и заканчивая никакой проработкой мира будущего. Я посмотрела десять эпизодов, я почти ничего не знаю о том, как этот мир выглядит, как он устроен, как работает, чем там занимаются люди и даже какой там хоть примерно год.

А что касается драматической части, то она крайне перекошенная. Хотя бы драма находится в поле компетенции авторов, но они почему-то решили напрочь забить почти на всех членов экипажа. Эти люди выглядят картонными болванчиками, существующими и оживающими постольку, поскольку соприкасаются с жизнью персонажа Кэти Сэкхоф. Вне этого соприкосновения остальной команды как будто не существует, за исключением редких упоминаний каких-то деталей их прошлого — причём выглядит так, будто люди просто случайно об этом проговариваются, а на самом деле им запрещали хоть что-то о себе рассказывать.

В итоге симпатичных персонажей три: врач, второй пилот и искин. Остальные либо раздражающие, либо просто никакие.

Невероятное количество экранного времени уделено однообразным, довольно занудным и быстро приедающимся переживаниям капитанши насчёт её расставания с дочерью и мужем. И всё б ничего, да вот только про остальных людей на корабле нам почти ничего не рассказывают, и кажется поэтому, что то вовсе не люди, что ни о ком они не переживают, никого они не оставили, да и вообще здесь только потому, что должен же кто-то двигатель чинить.

Я не представляю себе целевую аудиторию этого сериала. Авторы, похоже, не представляли её себе тоже.

В итоге комедийный мультсериал «Космический рубеж» — это больше фантастика, чем «Иная жизнь» с её понтами.

 

«Космический рубеж» (в переводе «Кинопоиска» — «Дальний космос», что уже много говорит об этом переводе: «дальний космос» совершенно вне контекста происходящего в сериале) — детище одного упорного человека, который годами рисовал себе мультфильм, придумывал персонажей и их приключения и в итоге сделал нечто очень хорошее. И это хорошее заметили.

Приключения «капитана Гэри» — заключённого на корабле «Галактика-1» за уничтожение 92-х имперских крейсеров и одной мексиканской закусочной (всё случайно!). Компанию ему составляют одинаковые боты, невыносимый робот-компаньон Кэвин, искин корабля, космический убийца с лицом котика и маленькая зелёная плюшка Лунный кексик, способный уничтожать целые планеты. Рано или поздно приключения Гэри достигнут вселенского масштаба и космического уровня пафоса, и может быть, кто-то спасёт мир (я ещё не досмотрела первый сезон, не знаю, может и не спасут).

«Космический рубеж» был создан с душой и любовью и получился замечательным.

Таро как вдохновение: «Dragon Age: Inquisition» Tarot

«Dragon Age: Inquisition» Tarot: рубашкаПопала мне в руки (когда всегда — благодаря чудесному Грише) колода Таро из «Dragon Age: Inquisition». Те самые карты, что можно увидеть в кодексе игры и при выборе напарников. Если честно, с виду именно эта колода выглядит подозрительно, печать не очень чёткая и тусклая, и вполне может быть, что это не совсем легальная копия. Но продавали её легально.

Да и какая разница, мне, фанатке, всё равно в радость. 🙂

 

Не знаю, буду ли я с ними работать, нет, точнее, очень сомневаюсь, что смогу с ними работать, потому что первое и главное, что хочется мне сказать о колоде: карты в ней распределены безобразно и бессистемно. Некоторые точно по остаточному принципу, другие, по-моему, — от отчаянья.

Но всё же попробуем извлечь из игровых реалий какие-то акценты к «базовым» значениям арканов.

(«Базовые» значения — это, конечно же, эфемерная вещь. И всё же есть в архетипах, в информационных клубках, которые следует за каждым из арканов, нечто встречающееся достаточно часто. То, что для многих, пусть и не всех, людей работает и ассоциируется с этой картой.)

 

И — это довольно интересно — я понимаю, что вот сейчас единственный случай, когда для описания, трактовки, толкования карты мне не нужна картинка. Во-первых, но не в-главных, после эн прохождений картинки и так стоят перед моими глазами; во-вторых, есть категория колод, в которых не так важна картинка, как то, к чему она отсылает.

Забавно, что когда-то с этого всё и начиналось. Образ — витраж, скульптура, миниатюра, лубок — был всего лишь дверью к тому огромному пласту ассоциаций, которые он, образ, называл. Даже не обозначал, а именно называл. Он говорил (неграмотному обычно) человеку: вот то, о чём ты должен вспомнить. Тебе об этом рассказывали. В основном, в церкви, но может и в кабаке.

Это был совершенно уникальный способ хранения информации. Иногда кажется, что мы его лишились, но это неправда. Мы не только не лишились его, мы придумали ему название («архетипы»). Архетипы называют то, что мы должны вспомнить. Круг отсылает к Солнцу во всех возможных смыслах. И чем дальше вы скользите по этим смыслам, тем глубже вас засасывает.

Конечно, если есть куда засасывать.

 

И вот, как водится, время сделало кружок, и снова появляются колоды, карты в которых называют, служат дверью к историям, что случились в нарративной, (не)виртуальной реальности. А не просто будят ассоциации. Мы живём в мультиуровневые времена.

Dark Grimoire Tarot», например, тоже называют, а не обозначают. И отсылают к историям, которые случались в отдельной реальности им. Г.Ф. Лавкрафта.)

 

Старшие арканы в этой колоды, скажем так, очевидны. Здесь у меня есть только одна серьёзная претензия, и она к последнему аркану, так что озвучу я её там.

В то же время из-за этой очевидности реальность игры не так много привносит в значения арканов.

 

«Dragon Age: Inquisition» Tarot: Старшие 0-2 «Dragon Age: Inquisition» Tarot: Старшие 3-5

Дурак. Базовая карта Сэры. Сэра (эльфийка-лучница) — взбалмошная, открытая, в чём-то наивная, но одновременно же ловкая, скорая на решения и готовая броситься в авантюру с ползавода, верная, стоящая горой за друзей и за обиженных и угнетённых. Это импульсивность, обращающаяся на благо (если игрок — не дурак и не облажался с личным квестом Сэры; возможно, состояние «мой игрок — идиот» соответствует значениям перевёрнутых карт этой колоды, такая трактовка даже интересна).
читать дальше «Таро как вдохновение: «Dragon Age: Inquisition» Tarot»

Новый тип историй

Я думаю, искусство всё время меняется. Мне дадут премию за эту новую мысль? Надеюсь, что да.

В не последнюю очередь это заметно в том, как формы сменяют формы на пьедестале успеха. Прежние формы, конечно, никуда не деваются, как люди рисовали на стенах, так и продолжают это делать. Но с пьедестала сходят и уступают место чему-то новому. Иногда, правда, меняются, выходят на новый этап и снова занимают место повыше. Как рисование на стенах.

Новое, кажется, всегда поначалу воспринимается как фигня. Очередная модная приблуда. Чем бы дитя не тешилось. И т.д.

А в это время новая форма искусства медленно и неуклонно теснит старое. Старое даже не замечает, что его потихоньку пожирают с хвоста. Ведь голова над хвостом вознеслась уже очень высоко.

Например, кино в наше время вошло в штопор. Оно вырождается, и тому две причины: а) индустрия стала большой и неповоротливой и вступила в эпоху главенствования решательной машины; б) талантливые люди, которые эн лет назад могли бы реализоваться только в кино, теперь идут ещё куда-то. В смежные области (сериалы) или ещё дальше (игры или что-то совсем экзотическое и синтетическое).

Игры же стали новым искусством, когда родили новую реальность, ознаменовав стремительный закат галактики Гутенберга.

Как и всякая передовая форма они заставили меняться и остальные формы. И снова например: не так давно кино изменило вид наиболее типичного нарратора в литературе. Если раньше то был всевидящий автор, способный залезать в душу каждому из персонажей в сцене, в романе и редко на ком-то фиксирующийся надолго; то теперь намного чаще вводится фокальный персонаж (ФП), за котором автор следует. Он по-прежнему знает всё, что происходит в душе ФП, но все остальные действующие лица и все персонажи описываются и оцениваются уже с точки зрения ФП. Таких персонажей может быть несколько в романе, но в каждой сцене — только один. Это кинематографический способ изложения. Нарратор становится камерой, глаза ФП становятся прожекторами, высвечивающими детали мира вокруг.

Игры устроены не так. Игры — и это их первая и самая главная особенность — интерактивны. Мир, откликающийся на действие, вот что такое игра. Сама её суть — поощрять действия игрока своими реакциями, призывать к действию, требовать его. Игры стали уже достаточно сложны, чтобы имитировать далеко идущие последствия. Решения имеют силу. Одной строчкой диалога, одним выбором, одним действием можно изменить лицо нарисованного мира.

И нарисованность этому миру уже ничуть не мешает. Наше восприятие и наше воображение уже достаточно развиты, чтобы миры становились для нас настоящими. Происходящее — игра, но наши чувства и наши решения — настоящие.

Ладно, я опять ушла в сторону (потому что говорю о том, что люблю). Игра — это взаимодействие игрока с миром посредством персонажа, своей аватары. И хотя игры, как и любое искусство, рассказывают истории — историю одного персонажа или нескольких, они делают это через взаимодействие с миром. И через это же взаимодействие рассказывают и историю мира тоже. Вот, чего мы хотим от игры: исследование мира, который для нас создали.

И вот какой новый формат породили игры в других формах искусства: формат описывающего взаимодействия. Когда история персонажа — инструмент для развёртывания истории другого мира, другой вселенной (среза мультивёрсума), другой земли и просто «пузыря», маленького кусочка.

читать дальше «Новый тип историй»

Утопия, антиутопия, дистопия

Почему-то уже давно мне хочется зафиксировать, что такое в моём представлении утопии, антиутопии и дистопии. Да, как ни странно, я различаю два последних вида мрака.

 

Ещё до того, как Томас Мор придумал слово «утопия», утопии уже существовали.

В голове авторов, конечно же. В информационном пространстве. В человеческой метакультуре.

Миф о потерянном рае (тепло, еда растёт на деревьях, смерти нет = воспоминания об Африке, про «смерти нет», разумеется, выдумка, но это правильно, после смерти смерти уже нет), миф об удивительно стране блаженных — прямой предок идеи утопии. Это всё очевидно.

Утопия — рай на земле, правильное со всех сторон общество. Работает как часы, все довольны, никто не голодает, никто не чувствует себя бесполезным, жалким, потерянным и так далее. Каждый на своём месте. Идеальный механизм.

Первая подробно описанная (и дошедшая до нас) идея утопии — «Государство» Платона. Разумеется, таким государством правят философы. Вообще нет никакого смысла придумывать классификацию, общество, систему и отдавать самоё козырное место кому-то другому. Автор всегда получает лучшее.Томас Мор. Утопия

С тех пор все утопии, от классических до относительно новых (совсем новых утопий нет, и через абзац-другой я скажу, почему), строятся на одном и том же принципе, без которого они, э, в принципе невозможны. Неосуществимы.

Насилие государства над личностью. Всегда. Без каких-либо исключений.

Все люди подчиняются установленному порядку. При этом он, конечно, мыслится как разумный, рационально устроенный и благостный. Ни один из авторов утопий не имел в виду, что его общество — это тирания. Напротив, люди всегда добровольно придерживались этого порядка. Просто потому что он был лучший на всём свете и во все времена.

И, разумеется, окончательный. Ведь если мы достигли самого-самого лучшего, куда ещё стремиться? Эволюция, твоё время прошло!

В общем, самой идеи утопии много-много лет. Антиутопии же молоды.

Они появились в то время, когда идея национальных государств потихоньку повернула к своему закату. Конечно, они, нацгосударства, тут, вокруг нас, сосут кровь будущего. Но всё равно уже обречены. И лет сто назад люди начали подозревать, что с утопиями, пожалуй, что-то не так.

Что, пожалуй, свобода развития, хаос эволюции важнее застывшего неэффективного порядка, вырождающегося рано или поздно.

ЭквилибриумУтопии всегда были уязвимы: на их белом беззащитном брюшке ярко светилась надпись «Насилие над личностью». Туда антиутопии и вонзили острые клыки, попутно припомнив, что во всех описанных утопиях условием их благополучия была экспансия.

(Как и у национальных государств. Эти идеи точно растут из одного семени.)

А когда неосвоенных ресурсов не остаётся, утопиям становится нечего есть.

(Как и империям. Третья идея связки: утопии-империи-национальные государства. Рим. Потерянный Рим, вот так. Золотой век Европы, которого никогда не было.)

Не только НТП понёсся бешеными скачками с начала эпохи Просвещения. Культурные паттерны сменялись так же быстро. Застывшие системы утопий больше не подходили для этого. Никакого Золотого века, ушедшего светлого прошлого, первичной материи, в объятья которой мы должны вернуться. Идеи Восточной этики отступили в тень, на сцену поднялась Западная.

Прогресс, свобода и развитие. Свобода мнений и знаний — вот двигатель этого мира. Антиутопии полны раздражения: они разрушают, стирают, переиначивают и требуют этой свободы.

Кстати, это время тоже немного закончилось. Если не в плане НТП (хотя кое-где мы упёрлись в стену), то в плане культурных паттернов — так точно.

Рассел Д. Джонс. Люди по эту сторонуС тех пор, как родились антиутопии, всякая утопия носит в себе собственную антиутопию. Свой собственный конец. Свою неизбежную смерть. Ни одной утопии мы теперь не верим.

Дистопия — слово из английского языка, там оно означает антиутопию в том числе. Но я решила, что специфику дистопии мы можем уточнить, раз уж у нас свободно ходят оба слова.

Дистопия — постапокалипсис (но не ядерный, а такой тихий, типа ковидного карантина (нет, я не предрекла это в 2018-м, а дописала позже, конечно 😀)). Поздневековье. Нищета. Стагнация. Застой. Торможение. Исчерпание. Дистопия — это мир, которому уже некуда деваться. Он никогда не поднимется к звёздам, никогда не вырвется из круга Шестёрки Дисков, никогда не сдвинется с места. Он пережил Катастрофу: иногда настоящую, физическую, иногда экономическую, иногда культурную. Он полон пессимизма.

Это не антиутопия, которая была ответом на косность утопий, и всегда в основе имела стремление к свободе. Ощущение освобождения от гнёта старого, начало развития, противодействия, пусть даже и заканчивалось всё печально для центрального персонажа. Одно то, что кто-то вообще поднялся против системы, означало начало сопротивления, его принципиальную возможность. Эта подспудная идея, пусть не произнесённая, всё равно существовала. Если не в мире описываемом, то в мире реальном. Цель антиутопии — освободить читателя, а с персонажами уж как получится. Так же, как целью утопии было научить читателя, как жить правильно (hint: никак).

Цель дистопии? Наверное, предупреждение. Дистопии появились попозже антиутопий, но сейчас преобладают. Допустим, они предупреждают о том, как легко перейти грань. Грань вообще: как обществом овладевают запирающие мемокомплексы, как просто разрушить наш мир нажатием одной-двух кнопок, как легко потеряться в новом дивном мире, как НТП может стать приговором человеку (как виду, как идее, как личности). Но дело в том, что антиутопии это тоже делают, только ещё и предлагают искать выход.

Маргарет Этвуд. Год потопаДистопии — это хорроры, даже если скрывают свою истинную суть. Рефлексия общественных страхов. Они пессимистичны. Они не знают надежды. Они безвыходны.

Ещё, если честно, они совершенно бесполезны. Большинство из них даже катарсиса дать неспособны. Хоррор хоть предполагает очищение. Но дистопии чаще просто пугают, не позволяя себе хотя бы намекнуть, в какую сторону рыть подкоп. И в конечном счёте почти все они сводятся к страху перед будущим.

Дистопии — ответная реакция Западной этики на скорую утрату господства, предчувствие грядущего краха эпохи национальных государств, слома общественного порядка, который так долго казался всем незыблемым.

Если утопия была тезой, а антиутопия антитезой, то дистопия — не их синтез. Синтез их где-то впереди, похоже. Дистопия — новая теза, та же утопия, только с другого боку. Если во второй всё очень хорошо и из этого нет никакого выхода (кроме времени и неизбежности смены эпох), то в первой всё плохо, но выхода тоже нет. Дистопия затягивает в себя, но где-то же внутри неё должна лежать антитеза, её слабость, её верная смерть, нужно только отыскать её.

Нужно отыскать её, потому что дистопии, в лучшем случае, — попытка коллективного бессознательного осмыслить неизбежные перемены и как-то подготовиться к тому, как сильны они будут. Но в худшем (и в него я верю больше) — они, дистопии, агенты реакции. Страх, которому нельзя сдаваться. Глад, Третий всадник, который не хочет нас отпускать. Вот какой яд распространяют дистопии.

Но как и всё мрачное в наши времена, они весьма востребованы.

 

Итого:

«Утопия», «Город солнца», мир Полдня (страшнейшая вещь), «Люди по эту сторону» — утопии.

«Мы», «1984», «Эквилибриум», «Голодные игры» (романы, про фильмы не знаю ничего) — антиутопии.

«О дивный новый мир», «Рассказ служанки» (роман, с сериалом сложнее), «The Last of us», мир Безводного потопа — дистопии.

 

Из дистопии выхода нет, она хочет лишь одного: лишить вас воли и съесть. Начнёте верить в неё, и вы пропали.

 
 
=======================
=======================

В продолжение темы: антиØутопия.

О жанрах

Никто не знает, чем фэнтези отличается от научной фантастики. Все чувствуют, но нормально не сформулировал никто.

Обычно называют такой водораздел: магия vs наука. Магия нарушает законы Вселенной, наука всегда следует им (притом сами законы литературной Вселенной могут здорово отличаться от нашей).

Я и сама всё время так говорила. Разумный вариант. Но почему-то в глубине души чувствовала, что что-то не так. Нет, правильно всё, так всё и есть.

Но что-то не так.

 

А недавно придумала вот какую штуку: дело не в инструментах. Инструменты могут быть любимыми совершенно. Магия, наука — просто слова.

Дело в целях и предмете исследования.

 

Что исследует фэнтези, что ему интересно? О чём оно?

О Герое. О Пути Героя. Вот тут Кэмпбелл был прав.

Фэнтези наследует сказкам, те — мифам, а все мифы рассказывают о становлении Героя, о его судьбе, о воле богов, о последней битве. О том, как нас создали и что будет после смерти с праведниками, ну и с остальными тоже. Вот цели, за которыми следует фэнтези: предназначение и перерождение.

«Звёздные войны»: Люк — типичный Герой, проходящий по типичному Пути Героя.

Неважно, покорен ли Герой воли богов или, наоборот, противится ей. История всегда одна и та же: Герой начинает как чмо, а заканчивает как избранный. Так было и так будет, потому что времени в фэнтези нет, есть лишь Вечное возвращение.

Фэнтези сидит в том квадрате коммуникаций с миром, где прячется общее субъективное, коллективное бессознательное. Этим сказкам не будет ни края, ни конца.

 

Фэнтези и научная фантастика родились-то примерно в одно и то же время, только первое имеет древние корни, а откуда взялась научная фантастика даже и не понять так сразу. Это новое явление, которого не было раньше.

И исследует оно новые явления, которых не было раньше. Оно родилось вместе с ними, когда старая картинка мира (магическая, она же религиозная, это одно и то же) дала течь. Явилось новое, прибыл Четвёртый всадник, а с ним и его друзья.

Научная фантастика занимает квадрат с общим объективным.

Фантастика (я больше не будут писать «научная», потому что такой она родилась, но с тех пор мутировала, «научная» уже лишний эпитет, да и не всегда правдивый) исследует непредсказуемые перемены. Она исследует время. И эволюцию, в том числе направленную. Как мы меняем себя руками своих творений. Как мы меняем себя, создавая иную реальность. В кого мы превращаемся.

«Пассажиры»: волшебная сказка о Принце, Принцессе и Драконе, но только в научно-фантастическом антураже.

Закончилось Вечное возвращение. Да, время по-прежнему нарезает круги, только это витки спирали, ни один не повторяет другой. Кто мы такие? «Откуда идём? Кто светит нам в ночи фонарём? / Из какого леса мы вышли? В какую дверь мы войдём?».

Фэнтези говорило и будет говорить о мире до времени. Фантастика занялась будущим.

Исчезла определённость. Раньше-то на всё была воля высших сил. А теперь это мы — высшие силы. О, есть множество вещей, которые сильнее нас, бесконечное множество. Мы хрупкие, недолговечные козявки. Но мы видели рождение звёзд — видели, потому что создали то, что смогло зафиксировать это рождение. А значит потенциально мы можем всё, это вопрос времени.

Фантастика рассказывает о том, как мы создаём себя и как нас это меняет.

Вот в чём разница.

 

orville s01e12
«Орвилл»: магические синтезаторы всего (потыренные у «Звёздного пути», конечно же), магические двигатели, инопланетяне — скорее фэнтезийные расы, но зато авторов волнуют вопросы, типичные для научной фантастики. Разум, свобода, социальная справедливость.

Значит ли это, что фантастика не может, например, следовать Путём Героя? Да может, конечно. Как и в фэнтези могут ступать по земле гигантские человекоподобные роботы или сверкать лазерные мечи. Только это всё инструменты, а не предмет исследования. Как я и сказала, инструменты могут быть какими угодно.

А предмет исследования не подделать. Попытаться — можно, а вот достичь в этом успеха — нет. (Всё равно найдётся кто-то вроде меня: злой, внимательный и занудный.)

 

Вот такую я придумала жанроразличалку. И планирую заразить ею со временем немалое количество человек.

 

P.S. А есть ещё мутация прозы, романа. Магический реализм, социальная фантастика — как ни назови, каких жанров, поджанров, подподжанров не выдумай, всё равно это снова и заново только об отношениях людей друг с другом, с обществом и самими собой. Квадратик индивидуального объективного (или индивидуального субъективного, и так бывает, только читать это почти невозможно). Неважно, какие обстоятельства сопутствуют, какие инструменты использованы, опять же: вопрос в предмете исследования. Нужно смотреть на него, и тогда точно не ошибёшься.

Решательная машина

Решательная машина — один из феноменов эпохи серости. В её ересь впадают чаще всего крупные компании, которые по сути и есть машины, надстройки, левиафаны, виртуальные конструкты, использующие людей для размножения.

По нынешним временам главными адептами решательной машины выглядят две компании: «EA» и «Disney». Первая соорудила «Андромеду», не к ночи будет помянута, в которой 90% решений — ярчайшие примеры непонимания, как вообще работают истории и должны выглядеть игры; а после «ЕА» ещё и ловко замаралась в истории с лутбоксами.

Отличилась она недавно и с «Battlefield V» (см. скандал с идиотским изображением женщин на войне), причём дело дошло уже до слов «не хотите, не покупайте, меня это устроит». Мой внутренний экономист глазам своим не поверил, когда прочёл.

Действия «ЕА» направлены на что угодно, кроме ответа на вопрос: а что же нужно игроку? Презрение к потребителю, как известно, самый эффективный способ получения прибыли.

У «Disney» дела немногим лучше. Для начала они были уверены, что можно клепать в год по очень плохому фильму-пародии на «Звёздные войны», и люди будут всё это оплачивать. Когда оказалось, что нет, нифига, ни экономика, ни масскульт так не работают, руководство искренне удивилось. Ну ещё бы, они же привыкли, что благодаря ими же спровоцированной аддикции к принцессам, они зарабатывают на розово-золотом мерче миллиарды. Рынок кажется бездонным.

Но это вовсе не так.

Отдельные люди, люди-сами-по-себе, могут это понимать. Решательная машина, детальками которой они становятся, не понимает ничего. Она не разумна, она машина. У неё есть воля, цель и аналог наших инстинктов, но нет понимания. Поэтому попавшие в неё люди тоже перестают что-то соображать, их разум — способность к рефлексии и эмпатии, отключается.

Ещё более жалкий пример, пример решательной машины на последней стадии издыхания — это наш издательский бизнес. О нём вообще сказать что-либо, не убирая ладонь ото лба, тяжело. Где-то, в каких-то городах и весях, наверняка есть редчайшие примеры эффективных издательств. Но и они будут погребены, когда вся система рухнет.

Обрушение её неизбежно, вопрос лишь в том, чтобы случилось это как можно скорее. Чем длительнее процесс, тем больше будет жертв.

 

Признаки решательной машины всё те же: по части создаваемой продукции — симулякр симулякра (карго-культ), медиа-нарративный / людо-нарративный конфликт; взять старое, давно популярное (прийти на готовые охотничьи угодья) и пытаться его доить, причём делать это очень плохо; нанимать исключительно безруких (см. режиссёра 8-го эпизода «Звёздных войн») и платить им не особо много. Всё, что выходит из решательной машины, оскорбительно для потребителя, ведь своих потребителей они считают тупым быдлом, которое вечно будет платить им за дешёвку. Свойственно решательным машина и удивительное невежество относительно самого продукта, на котором они хотят нажиться, а зачастую — и невежество в целом (чёрная дыра в виде чёрного кружочка в «Андромеде» — я постоянно это повторяю, потому что она и вправду потрясла меня до глубины души; идиотская физика в «Изгое-1» или новом «Звёздном пути»; презрение к обычной человеческой логике во всём, да взять хоть в качестве примера половину эпизодов «Чёрного зеркала»). Нанимают же решательные машины чаще всего ничтожеств, у которых нет сил им сопротивляться и отстаивать своё мнение, да и мнения этого нет. А если и кого посильнее возьмут, то либо сломают его волю, либо просто его сломают, исказят восприятие.

 

Деньги решательные машины ставят во главу угла. Казалось бы, чего в этом странного? А того, что экономика вынуждает производителя ставить во главу угла продукт. Деньги, прибыль — это морковка, что болтается перед его носом, вынуждая производить лучше, больше, эффективнее. Цель производителя в экономической системе — продукт. Да такой, чтобы удовлетворял спрос. Поэтому-то с годами производители и стали задумываться: а что же это за продукт такой? Какой продукт хотят видеть потребители?

Для решательных машин этот вопрос неактуален. Они будут делать то, что случайным образом попадёт в поле их зрение. Они совершают преступление против экономики, отрицая природную роль производителя, и экономика им люто мстит. Не до каждой решательной машины ещё дошло, что в долгосрочной, а то и краткосрочной перспективе она уже банкрот, но решательные машины вообще думают медленно и не совсем даже думают, скорее реагируют.

Поразительнее всего, когда решательные машины не рефлексируют даже простейшее правило: либо дешёвый конвейер с дешёвым товаром; либо дорогой товар, но тогда качественный. Дорогой конвейер — экономическое самоубийство. Рано или поздно решательная машина начинает тратить кучу денег на штамповку дешёвки, и вот этот момент становится началом её, машины, конца.

 

Удивительная черта составляющих решательной машины: они не понимают, как это работает. Не производство, продажи и маркетинг, а это — то, что они пытаются произвести. Творчество и его результат. Назовём это искусством, имея в виду здесь, что это всё, что создано в итоге творческого акта, вне зависимости от художественной ценности.

И неудивительно, что и тут решательные машины оказываются в тупике: чтобы понимать искусство, нужно быть человеком. А люди в такой системе — строго по Харкуэю — действуют как функции, а не как люди. Детали решательной машины. И чем дольше они ей служат, тем сложнее им превращаться обратно в людей. В итоге они утрачивают человеческий облик, остаются навечно в машинном.

 

Вот резюме, вот как вы узнаете решательную машину:

— карго-культ;

— уничтожение, уплощение, искажение того, что было создано другими (решательные машины так питаются);

— производство множества дорогих, ненужных и по качеству убогих вещей;

— непонимание сути творческой работы;

— неспособность создать нечто новое и оригинальное;

— порождение медиа-нарративного конфликта всегда и во всевозможных его формах.

 

Эпоха серости — это кризис массового производства искусства. Оно работало, когда было прогрессивной идеей (как национальные государства); оно перестало работать, когда изжило себя (как национальные государства однажды станут лишь историей). Решательная машина, медлительная, невежественная, бесполезная, неэффективная стала главным символом этой эпохи.

И пережить эпоху серости можно только одним способом: искать новые инструменты вписывания искусства в экономику.

Людо-нарративный конфликт глазами игрока

На прошлой неделе появились первые отзывы о «Vampyr», и теперь играть в неё страшновато (а хотелось). Потому что в разных отзывах повторяются одни и те же претензии, и все вместе они очень похожи на признаки людо-нарративного конфликта (ЛНК).

Это вернуло меня к самому яркому и болезненному лично для меня опыту ЛНК. И теперь мне хочется рассказать, как же ощущается ЛНК игроком и как этого конфликта добиться наверняка. Но не на примере «Vampyr» (лучше сразу скажу, что про неё тут ничего не будет), а на примере игры, которая взяла первый приз в этой категории. И ещё нескоро появится нечто сравнимое с ней по опустошительности и величине зря потраченных на разработку средств.

Людо-нарративный конфликт — прекрасный термин, описывающий ужасающее явление.

Как известно капитану Очевидность, искусство выполняет две функции — эстетическую и смысловую. Смысловая решается через рассказанную историю. Эстетическая — через средство, с помощью которого история рассказана. У каждого вида искусства есть своя форма подачи истории, свой главный инструмент. Инструмент компьютерных игр — это геймплей, включая… всё. Это их способ рассказывать истории. Если геймплей вступает в противоречие с историей, а она с ним, наступает людо-нарративный конфликт (ludere / ludum — играть / игра, narrate / narrationis — повествовать / повествование).

Ничто так не опустошает душу игрока, не выстуживает ему сердце и не подрывает на ядовитые отзывы, как людо-нарративный конфликт. Особенно вылезший где-нибудь к финалу.

«Глаза б мои этого не видели», — как бы говорит нам Райдер

О «Mass Effect Andromeda» и писать бы не стоило (к тому же написано уже столько… а всё равно, кажется, недостаточно), если бы не была она такой хорошей иллюстрацией ЛНК; пафосной, дорогой и при этом провальной. Другие игры, павшие его жертвой, просто уходили в небытие. MEA во многих будет отзываться болью ещё долгое время.

Да, игра чуть более, чем полностью состоит из неправильных решений. Тут есть всё:
читать дальше «Людо-нарративный конфликт глазами игрока»

«Путь» / «The Path»

«Путь» / «The Path» пал смертью храбрых после третьего сезона, так что можно написать о нём что-то окончательное.

Я почти не смотрю драмы. Даже если пытаюсь, то выходит как с «Breaking Bad»: я глянула несколько эпизодов и сделала вывод, что это очень хороший сериал и что я не смогу его смотреть.

Драмы кажутся мне невыносимо неинтересными. Голос во мне всё время спрашивает: «И чего?» Что это должно мне дать?

Я смотрю их, только если там есть что-то ещё, кроме отношений и/или того, как человек меняется, отвечая на обстоятельства. Не то, чтобы это было неинтересно, это неинтересно лично мне, если оно не сопровождается чем-то ещё.

В «Пути» было что-то ещё.

Он оказался историей о становлении религии. Мы различаем нынче религии и секты, хотя правда в том, что всё, что мы сейчас называем религией, изначально было сектами и гордилось тем, что было сектами. Любая религия нового типа (термин ненастоящей пока науки меметики) начинается именно с этого: закрытость, избранность, запрет на общение с непосвящёнными, наказание за выход, непогрешимость лидера, запрет на сомнения и т.д. Истовая вера в то, что спасутся только члены секты. Да, это суть любой религии нового типа, они так от этого и не уходят, терпимость не прошита в их меметическом ядре. Но наступает момент, когда они становятся мягче, когда они кое в чём меняются, и вот тогда мы начинаем называть их религиями. (В любой религии нового типа, да и не нового тоже, всё равно есть группы абсолютных фанатиков и экстремистов, но они есть везде, некоторым людям только дай повод сойти с ума, и повод этот они выбирают зачастую совершенно случайно, просто жизнь так складывается.)

Майеристы (религиозное движение, о котором речь идёт в «Пути») за три сезона проходят этот путь. Их организация первоначально называет себя движением, но это секта. Она соответствует признакам секты, если приглядеться. Внешне они больше походят на хиппи нового толка, но за этим фасадом скрываются вещи, которые ненормальны, хотя члены организации воспринимают их как должное.

В одном из последних эпизодов майеристов впервые открыто называют сектой, но слишком поздно: майеризм уже ей не является. Сын нового лидера, разозлённый оскорблением, предлагает членам движения проверить, так это или нет. Он называет один за другим признаки секты, и — да, о чудо — майеризм действительно больше не соответствует ни одному из них. Но что же произошло?

Как религиозное движение, начавшееся с безумиями одного человека и прагматичной жажды поклонения другого, перестало быть сектой и превратилось в духовное прибежище? Умер старый лидер и пришёл новый? Да, но нет. Они отринули свою закрытость и избранность, и да, это стало следствием политики нового лидера. Но его заслуга была только в этом.

Как только число участников движения перевалило за какую-то таинственную для нас, но объективную отметку; как только сидящий в основе каждой секты, каждого закрытого движения, каждой религии нового типа запирающий мемокомплекс (ЗМК) нажрался всласть, он поутих. Сытый хищник, еда у которого в обозримой перспективе не закончится, уже не агрессивен и не зол. Сонно зевая, он благодушно взирает на мясные комочки, перемещающиеся в поле его зрения.

Секты становятся религиями, когда растут. Видимо, у каждой из них, в зависимости от характера базового ЗМК, своя критическая отметка. Переходя через неё, они теряют первоначальный импульс. Множество разумов растворяет и ослабляет ЗМК. Это и произошло с майеризмом, в основе которого, тут надо отдать ему должное, всё-таки лежал достаточно человеческий, а не людоедский ЗМК (в отличие от таких старых культов, как, например, авраамические). Так что ему оказалось нужно для насыщения не такое уж большое число людей.

А есть религиозные ЗМК, которые, кажется, не насытятся, пока не пожрут всё. И, к сожалению, всех их мы знаем по именам.

Вряд ли авторы «Пути» размышляли об этом в моих терминах. Но они хорошо чувствовали то, о чём рассказывают, и интуиция вывела их на достоверную и правдоподобную картину духовных исканий и отдельного человека, и группы людей — картину где-то неприглядную, а где-то трогающую за живое. Ни чёрного, ни белого, добро и зло подчас — лишь вопрос точки зрения.

 

P.S. А вот жизненный путь религия старого типа (а может, теперь нужно уже говорить «новейшего»), кстати, выглядит иначе.

О «Future Man», «The Crossing» и страхе перед будущим

Future Man. Poster
Future Man. Постер

Есть такой сериал «Future Man» / «Чел. будущего» — местами невозможно смешная, неполиткорректная, злая фантастика о страхе перед будущим. Ну, не знаю, в курсе ли авторы, что она о страхе перед будущим, но так и есть. Этот ситком, кроме прочего, безбожно ворует и пародирует все штампы (псевдо)научной фантастики 80-90-х гг. и ни капли этого не скрывает. Главгер, добрый и симпатичный неудачник, главное достижение которого — прохождение невозможного уровня в компьютерной игре, шутере о борьбе с мутантами в загаженном будущим. Именно за это достижение явившиеся из будущего борцы сопротивления (обычные люди против суперов, разумеется) нарекают его спасителем. И несмотря на крики: «Да это же «Терминатор» и «Последний звёздные боец» (и правда, это они и есть), увлекают за собой в путешествие по разным эпохам в поисках ключа к спасению человечества.

И авторы абсолютно правы: снимать такие сюжеты с серьёзным выражением лица в конце 2010-х нельзя. Нельзя, если в вас есть хоть капля самоуважения и вы не проспали, аки Рип ван Винкль, последние лет двадцать.

Часто шутят они грубовато и пошло, но иногда поднимаются до высокой иронии; по-своему очень ностальгическая история, но также она о диком страхе, который подсознательно Запад испытывает перед грядущим Севером (речь не о сторонах света, а об этических системах, конечно). Для Запада Север — это люди с промытыми мозгами, толпа неразличимых лиц, стрёмные скандинавские социалисты, живущие каким-то иными принципами. Он видит Север прибежищем зелёной нео-татибы с их коллективными ценностями, экологичностью, узкой специализацией и способностью выживать в самых стеснённых условиях, разделяя тяготы друг с другом. (На самом деле, конечно, Север должен быть фиолетовым — секунда политагитации.) Как я и сказала: это сериал о страхе перед будущим.

Каково же было моё удивление, когда в этом году вышла так же «The Crossing» / «Переправа», которая пытается говорить о том же. Там ровно тот же сюжет: будущее, где суперы выживают обычных людей, о тотальном госконтроле (ещё одно преступление, которое Запад приписывает Северу, но это скорее его, Запада, собственный недостаток). Часть обычных бежит с помощью машины времени в прошлое, «где у всех были равные права» (на этой фразе, сказанной с удивительно проникновенной серьёзностью, я засмеялась); потом выясняется, что кое-кто сбежал ещё раньше и теперь пытается изменить будущее.
И это уже даже не смешно. Если бы они хотя бы попытались снимать динамично, интригующе и драматично, добавив персонажей, которым хочется сочувствовать, тайн, которые хочется разгадывать, и диалогов, похожих на настоящие, человеческие, тогда сериал можно было посмотреть, выведя за скобки его вторичность. Но, невероятно, они взяли сюжет, рассказанный тысячи раз, ничем его не украсили и преподнесли с убийственной серьёзностью и так глупо, что проиграли комедии, изначально не претендующей ни на что особенное. Но на фоне «Переправы» «Чел. будущего» — это тонкое и умное повествование о споре прошлого и будущего, о выборе, об испытаниях, что нас меняют, и о том, как люди становятся героями.
А «Переправа» — поучительная история лишь о том, что доверять решения о выпуске нового продукта стоит всё-таки людям, а не решательной машине.

Маргарет Этвуд, ч. 1

Я собираю вместе то, что в разное время было написано мною о её книгах. Первая часть — путь архетипов.
Вторая должна быть о трилогии.
Но вообще это вряд ли когда-то закончится. Я продолжаю мысленно возвращаться к этим книгам снова и снова.

6 декабря 2007 года

Та, кто плывёт по подземной реке. История в картинках

«В зале мумий целоваться запрещено».

Отсутствие гармонии, архетип 1: почва имеет тенденцию истощаться

«Съедобная женщина» / «The Edible Woman»

1969, рос. изд. 2004 (и 1981?)

«Хорошенько охладите поверхность стола… а также продукты, посуду и кончики пальцев…»
Текст от 02 марта 2006: «Чёрт его знает, о чём книга; там слишком много всего, слишком много артефактов, удачных фраз, образов, сцен, чтобы свести это к единому знаменателю, вбить в одну тему. На обложке написано, что книга «предвосхитила феминистское движение», но это фигня. На обложке ещё разная чушь написана, в основном на основе надёрганных цитат, которые без контекста, естественно, лишены смысла. Автор, на мой взгляд, пишет умные книжки буквально о том, что видит, о нашем мире, о нашей кривой социальной реальности. И она всегда предельна точна в описании этих вещей. И всё то, что происходит с людьми (как в этой книге) или с миром (см. далее) в её текстах, удивительно логично и предопределено нынешним положением вещей; в конце концов, это всегда заканчивается тем, что простое побеждает сложное, разум начинает уничтожать себя, как слишком организованная, но нестабильная система. Нестабильной эту систему делает всё та же кривая социальная реальность. Вкратце: спасения нет :)».
Ага. Однако есть ещё кое-что.
Я теперь чувствую, о чём книга; надеюсь, никто не спросит, чем чувствую.
Я возвела Этвуд на пьедестал, нет, я придумала ей статус, и теперь могу находить в её книгах всё, что моей душе угодно.
Слишком много ролей, слишком давно мир встал с ног на голову, чтобы можно было безболезненно примирить себя настоящую с тем, что подразумевают эти роли.
«— Мэриан! — наконец с ужасом воскликнула она. — Ты же бунтуешь против своего женского начала!
Мэриан перестала жевать. Эйнсли смотрела на неё сквозь чёлку, упавшую на глаза, в которых читалась обида и даже упрёк. Как ей это удаётся — эта оскорблённая добродетель, эта невыносимая серьёзность? Можно подумать, Эйнсли исповедует нравственные принципы «нижней дамы».
Мэриан опустила глаза. Безногий торт навзничь лежал на блюде, кремовое лицо бессмысленно улыбалось.
— Глупости, — сказала Мэриан. — Я просто ему торт.
Она вонзила вилку в торт и аккуратно отделила голову от туловища».
Языческий ритуал, интуитивное решение; и смысл прямо противоположный — смирение с тем, чего нельзя изменить, сколько не примеряй маску «цивилизованного» мира. Ни одна оболочка, ни одна клетка не выдержит этого, и будет сожрана истинной тьмой; когда тебе грозит гибель, вторая сторона — та, что с острыми зубами-саблями, когтями тигрицы и ненасытностью моря, неизбежно проснётся, держи её не держи.
А потом можно будет снова притворяться, что не знаешь, кто же плывёт по подземной реке. Я о том, что в конце и начале книги, в тексте от первого лица, та же самая интонация, что и в «Мадам Оракуле», а значит, эти книги об одном и том же.
Мэриан выбрала свою судьбу, но эта судьба ей совершенно не подходила. Всего-то — неподходящий мужчина. Ну ладно, два неподходящих мужчины. То, чем Мэриан была, оказалось так надёжно сковано, спрятано, заперто на сотни замков, что у этой сущности не осталось иного выхода, как уничтожить свою тюрьму — саму Мэриан.
Но эта, первая книга — самая спокойная, в духе архетипа; гибнет только сама женщина. На этой «дороге смерти» ей остаётся всего-то пара шагов. По счастью, почти исчезнув, растворившись, она заставляет проснуться инстинкт самосохранения. Нежелание принимать свои истинные желания едва не доводит Мэриан до гибели.

Отсутствие гармонии, архетип 2: смех, слёзы и подземная река

«Мадам Оракул» / «Lady Oracle»

1976, рос. изд. 2005

Чёрт, ну это — это книга про любовь.
читать дальше «Маргарет Этвуд, ч. 1»

Кайдзю расправит плечи

В новой книге «Кайдзю наступает на Спасскую башню» В.Н., наконец-то, раскрывает тему, которая ранее у него только проскальзывала — в романе «Две ложки и тупой нож» и повести «Каждый помнит по-своему». Тему того, как люди приходят к своим убеждениям и на что они готовы ради защиты этих убеждений.
Сюжет «Кайдзю наступает…» — история старых друзей, которые исполняют мечту детства: приступают к съёмкам первого в России фильма о чудовищном монстре, топчащем город. Кайдзю, олицетворение разрушительной природы японских островов, не очень-то подходят к нашим реалиям, и выбить средства оказалось не так-то просто. Отпраздновав удачу, друзья берутся за дело. Пока один добывает реквизит и составляет список мест для натурной съёмки, второй, установив софиты и спрятавшись в тени, зорко следит за актёрскими пробами. А за всем этим неотрывно следует камера оператора-хрониста, чьими глазами мы и видим происходящее.
Сюжет фильма был продуман ещё тридцать лет назад, на школьном дворе. Через полвека от «наших дней», в секретных лабораториях, сокрытых под семью станциями метро, кипит работа над новой боевой единицей российской армии. Как чудовище Франкенштейна, кайдзю, помесь гориллы и птеродактиля, собирают из отдельных частей. Он вырывается на свободу и топчет мощение Красной площади и опускает лапу прямо сквозь крышу ГУМа.
Казалось бы, друзья давно знали, как и что должно произойти в фильме; но — то ли тридцать лет не прошли даром, то ли на самом деле так было всегда — их видения сюжета расходятся как лоза: ножка общая, а рога смотрят в разные стороны. Начинается с мелочей: какого цвета лазерные лучи, которые кайдзю испускает из глаз? Есть ли очередь в мавзолей? Кто командует войсками? Сколько уровней у воздушной автодороги? Какой воздушной автодороги, о чём ты? Мы же говорим о будущем, нет? Да, но в этом будущем всё будет не так, а подписывает приказ о нападении император! Император? Император?!
Изначально они почти не различимы в характерах — оба увлечённые, даже нелепые в своём «кайдзю-энтузиазме», часто рассеянные; однако чем дальше, тем больше они расходятся, в конце концов — даже на лексическом уровне. У одного прорезываются имперские интонации, второй выдаёт фразы такие же хаотичные, как и его почти анархическое общество будущего.
Чем дальше, тем больше. Маленькие тени крадутся вслед за рассорившимися друзьями: призраки их сюжетов. Маршируют солдатики; то двухголовый, то одноголовый кайдзю извергает пламя и лёд; взлетают линкоры имперского ВКФ; над демонстрацией в защиту монстра разворачиваются голографические транспаранты. И вскоре тени начинают обретать плоть.
Съёмочная площадка разделяется на два лагеря. Сотрудники заражают этими идеями родственников и друзей. Идеи расползаются дальше, по всему городу. И, кажется, битва за лучшее будущее неизбежна, и остаётся только один вопрос: на чью сторону встанет кайдзю?
Битва случится, но она будет не такой, как все ожидают.
«Кайдзю наступает…» — попытка рефлексии возможного будущего через отражение отражения, через бесстрастное молчаливое наблюдение единственного человека, не вовлечённого в противостояние. Не во всём удачная, местами теряющая темп повествования, эта книга, тем не менее, чуть ли не единственная за последние годы представляет то, что действительно может произойти. Варианты будущего утрированы лишь в малой степени, многое из предложенного действительно возможно (хотя реализуется всегда не то, во что мы верим, конечно). Ни один из вариантов не утопия и не антиутопия, в каждом есть приобретения и потери, чтобы получить что-то, придётся пожертвовать чем-то другим. Поэтому таким яростным становится в конечном итоге противостояние и так цепко держатся люди за свои убеждения: выбрать между хорошим и плохим, на самом деле, нетрудно. Зато сделанный трудный выбор между средним и средним они готовы защищать до конца.
Ощущение наблюдающей камеры поддерживается избыточностью деталей в описаниях, особенно на «стоп-кадрах»; ремарками «наезд», «проводка» и т.п.; но главное — полной бесстрастностью рассказчика. Не давая оценок, он всего лишь фиксирует происходящее.
Для В.Н. оказывается очень важным проследить, как небольшие, кажется, незначимые разногласия могут привести к таким трагедиям, как гражданская война. Как то, что ещё даже не случилось, лишь ещё только возможное будущее уже влияет на настоящее, причём влияние это пагубно. Вот каким вопросом он задаётся: стоит ли лучшее будущее разрушения всего, что у нас есть сейчас? О каком именно времени мы должны думать, где именно мы должны жить? Как далеко заводят наивные детские мечты?
Кайдзю становится олицетворением других сил, но они по-прежнему разрушительны. На чью сторону он бы не встал, возможно, итог один.
Тем не менее, автор показывает читателю возможность ещё одного исхода. Наступает момент, когда количество переходит в качество, и силами одного наблюдателя уже не объять происходящее. Но финальную проводку хроники мы снова видим глазами знакомого оператора. Проходим по улице, мимо витрин и окон ресторанов, рекламных тумб и щитов, и каждая поверхность, мало-мальски способная на отражение, показывает нам странные вещи. Одна, вторая, третья: и вот уже в том, что видит последний герой, открывается истина, до того прячущаяся среди привычных нам вещей. Всё ещё печальнее, чем мы думали: похоже, даже такие, нелучшие варианты «лучшего будущего», нам не светят.