Настал момент (а затянулся он на… много, намного дольше, чем я думала), когда я начинаю (наверняка, медленно) дублировать рассказы с сайта на #литмаркет.
Решила начать с fairytales, фейских историй, потом двинусь к фантастике или странным вещам, маленькими шажками, маленькими паками… Да, фейские истории. Пять маленьких историй.
Первым будет «Последний Пэк».
Автор: arishai
Мантры твоей безысходности
Жутковатый концепт, пришедший ко мне… ну, примерно в период эмоционального днища.
Мантры твоей безысходности
Может быть, это просто не для меня
Может быть, не стоило и начинать
Может быть, дело в моей бездарности
Может быть, стоит сдаться
Может быть, лучше уже не будет
Может быть, я просто смирюсь
Может быть, так будет проще
Может быть, силы вернутся весной
Может быть, следующим летом
Может быть, проблема во мне
Может быть, всё хорошее уже случилось
Может быть, это и есть моя жизнь
Может быть, теперь так будет всегда
Может быть, завтра станет легче
Планета ковчегов
В повести Н.К. «Музейный ряд» последние люди не валяют дурака на твёрдом Нептуне, не сражаются на бескрайних просторах постапа за глоток бензина и не спят в тубах, пребывая рабами виртуальности.
Они даже не названы последними прямо, но именно этот эпитет должен возникнуть в голове читателя к финалу повести.
Почему же выходит именно так?
Начало книги встречает нас оглушающей жарой. Мертвы все звуки, кроме унылых шагов главного героя, Ивана, контролёра на проекте очередного ковчега. «Очередного» для человечества, но не для Ивана; в его жизни, как и в жизни его коллег, этот проект будет первым и последним рабочим. Земля отправляет ковчеги раз в поколение. Иван помнит тот, что улетел в его детстве. Он, почти наверняка, застанет ещё один.
Но руку приложит только к текущему.
Мы узнаём это сразу же, как и всю историю: Иван идёт вдоль «музейного ряда», бесконечной аллеи моделей уже улетевших ковчегов, и это огромные экспонаты. Каждый из них величиною с дом, от классической дачной одноэтажки в начале до высоток ближе к концу.
И каждый раз Иван проходит лишь малую часть этого ряда. Смена экспонатов и отмеряет время внутри повести. Там нет ни закатов, ни рассветов, ни дней, ни ночей — и мы не знаем, их просто нет по какой-то причине или нам всего лишь не рассказывают о них. Мы знаем лишь, что вчера Иван видел «Кассиопею», «Громовика» и «Одержимость». А сегодня он пройдёт мимо «Богомола» и «Грозового перевала».
Названия ковчегов — наследие вкусов соответствующего поколения. Некоторые звучат странно, другие ещё страннее.
Между посещениями музейного ряда Иван работает и находится дома. Дом — это капсула в «сотах», человейнике, циклопическом коме слипшихся икринок-капсул. Их бесконечно перемешивает автоматика сооружения, чтобы каждый из жителей мог в своё время оказаться на внешней стене этого огромного обиталища и получить дозу солнечного света. Солнце нужно людям, чтобы не сойти с ума, но часто на нём быть не рекомендуется.
Работа — это другая капсула, она же транспорт; по расписанию рабочая капсула присоединяется к человейнику, высасывает оттуда Ивана, как муравьед муравья, отвозит к наземному центру управления орбитальной верфью. Очевидно, что Иван мог бы работать из своей домашней капсулы, но эти перемещения, эти ежедневные миграции необходимы, чтобы внести одновременно и стабильность рутины, и какое-то разнообразие в жизнь Ивана.
3 Металлов
Скажем, прошлой зимой Гриша рассказал мне свою алхимическую и немного конспирологическую теорию об одной очень известной повести. И я поняла, что нужно написать про это рассказ. Поскольку всё я пишу долго-долго, прошло больше года, прежде чем я за него взялась. С другой стороны, жизнь подкинула мне для рассказа мрачноватый антураж из года Мора… хотя лучше бы нет, конечно.
И вот что вышло: «3 Металлов». Классическая мистическая история: игра, игроки и выигрышная комбинация (и ещё немного алхимии).
Странная работа — наблюдать за тестированием новой игры, в которой никто не может победить, такой уж она создана. То ли психологический эксперимент, то ли тайный заговор. Но в тоскливом ноябре, помноженном на одиночество и изоляцию, даже безмолвное наблюдение за фокус-группой из шести человек становится для Тимура отдушиной. Он следит за их игрой, слушает их слова. Все говорят об одном и том же: «Когда всё это закончится, я…» — мантра людей из года Мора. Но как крошечный росток сквозь бетон, пробивается надежда: выигрыш в игре всё-таки возможен, а призом станет истинная свобода… тогда, когда всё это закончится.
«Тимур пожал плечами. Настя задумчиво кивнула, лицо её осунулось и даже немного вытянулось, глаза потемнели, а губы наоборот потеряли в цвете. Она заговорила чуть-чуть напевно:
— А если я дам тебе адрес, ты приедешь? Пройдёшь все кордоны? Вокруг моего дома по три поста на каждом перекрёстке, всего двенадцать. Как пройдёшь их, иди к панельке, к хрущёвке на пять этажей с крошечными окнами, подъезд без лифта. Поднимись на третий, там ты увидишь щиток, а от щитка направо квартира, в которой не живёт давно никто, гуляют там сквозняки прошлого, ноябрьские холода, а налево моя квартира, комнатка да крошечная кухонька… — Настя развернулась и обвела рукой комнату. — Придёшь?
У Тимура во рту пересохло: а если и правда? Дело даже… дело даже не в нарушении инструкций. Он сможет добраться? Объяснить чекпойнтам, что имеет право на свободу передвижения?
— Но оно же никогда не закончится, правда? — Настя снова стала самой собой, кокетливо дёрнула плечом и улыбнулась в камеру чуть грустно. — Правда? Мы никогда не встретимся с тобой.»
Рассказ можно прочесть на самом сайте, литмаркете или автор.тудей.
10 книг, которые меня изменили
Эту тему я подсмотрела у Саши Богданова.
Не все пункты состоят из одной книги, часто там авторы. Облако их творчества, откуда никак мне не выделить единственную книгу. Хотя иногда удавалось назвать произведение (или два), ставшее для меня символом столкновения с этим облаком.
И ещё: конечно, «книги, которые нас изменили» — это почти всегда и на бо́льшую часть о детстве. Всю жизнь мы перевариваем и развиваем то, что впитали личинками, когда разум был чистым, открытым и пластичным. И меня радует, что до сих пор я сталкиваюсь с книгами (культурными единицами) и людьми, способными в чём-то меня изменить.
1. «Таинственный остров». Заставил меня поверить, что решение и выход есть всегда. До него я прочитала про приключения Робинзона Крузо, и на их фоне «Таинственный остров» поразил меня тем, что теперь я называю оптимистичной верой в человеческие упрямство, стойкость и предприимчивость, в разум. Мы люди, мы всегда находим выход.
2. «Каникулы на Пенелопе». Моя иконка для обозначения творчества Булычёва. «Каникулы…» здесь символизирует все истории про Алису и её друзей, а именно «Каникулы…» выбраны за живую планету Пенелопу. Точно знаю, что с тех пор я верю, что живое вокруг всё. И что именно эта мысль по длиннющей цепи ассоциаций и путём в тысячи и тысячи шагов привела меня к историям про наблюдателей.
Детская фантастика Булычёва раскрыла передо мной мир космического будущего. А свойственная творчеству Можейко светлая доброта угнездилась в моём подсознании и до сих пор, видимо, позволяет мне сохранить надежду хоть на что-то. Хотя сегодняшний мир делает всё, чтобы эту надежду задушить.
(Я должна тут добавить, пусть это не имеет отношения к космическому будущему, что «Спасите Галю!» Булычёва — вещь, которая напугала меня сильнее всего. Я была мелкой, но уже читала к тому времени всякие разные страшные истории, однако эта буквально лишила меня сна. Я о том не жалею.)
3. «Были они смуглые и златоглазые» / «Вино из одуванчиков». Первый рассказ — как раз в той же цепи, что началась с живой планеты Пенелопы. Мы — часть того, что вокруг нас, мы связаны с планетой неразрывно, мы принимаем форму дома, в котором живём. И так и должно быть.
«Вино из одуванчиков» — о том же самом, просто другими словами.
4. Книги в жёлтых суперобложках от издательства «Северо-Запад». В моём сознании это одна большая книга. И эта книга меня переформатировала, потому что я вдруг поняла, что оказывается можно ещё и так.
(Чётко помню, что первыми были «Колдовской мир» и «Всадники Перна» — от «Всадников…» я прочла только первые три книги. Потом какой-то старшеклассник в библиотеке просветил меня, что книг этих стопицот, и больше я их не читала. И более того, с тех пор если узнаю́, что в каком-то сюжете книг стопицот, тут же теряю к нему интерес.
Несколько лет назад вспомнила о «Всадниках…» и зачем-то пробовала посмотреть «Арфистку Менолли», не вынесла и двух страниц. Читать такие вещи получается только в детстве, пока ещё не настигла профдеформация.)
5. «Путешествие к Арктуру» Дэвида Линдсея. Позже этот роман сложился в моей голове со «Сказкой о Прыгуне и Скользящем» (которую стоило бы поместить в список, если бы она была книгой; я знаю, что книга тоже есть, но это уже совсем не то), а ещё с «Играми, в которые играет я» и прочей невозможной мутью, что я внезапно прочла в восемнадцать, и навсегда гностицизм стал темой, которую я обожаю, о которой могу писать в любой момент времени и в которую не верю и не верила ни на секунду.
Но первым было именно «Путешествие…». До того, как я вообще узнала слово «гностицизм» или концепцию лживого Демиурга, роман Линдсея потряс меня, одновременно, непрозрачностью встроенного туда безумия и совершенным катарсисом в конце, когда Крэг называет своё настоящее имя.
6. «Слепой убийца» — это тоже иконка, за ней стоит почти всё, что написала Маргарет Этвуд. Я начала с «Орикс и Коростеля», на тот момент последнего её романа, а потом прочла всё переведённое, начиная с начала, т.е. со «Съедобной женщины». Затем я годами ждала «Беззумного Аддама», не зная, что жду именно его. «Слепой убийца» был и остаётся пиком и таким же совершенным катарсисом, как настоящее имя Крэга; слова про то, что именно движет историю по извилистому пути, наверное, описание всего моего творчества. Потому что счастливых историй не бывает.
Да, это вторая сторона меня: я не потеряла оптимизма, усвоенного из книг в начале этого списка. Но я также впитала и горечь, о которой мне рассказали п. 5 и п. 6.
7. «Галактика Гутенберга» Маршалла Маклюэна навсегда повернула меня к понимаю развития разума как нескольких переходов через барьеры восприятия (идиографические барьеры, хе-хе, если угодно),
и
8. «Лабиринты мира» Германна Керна (которые намного больше, чем масштабное исследование истории лабиринтов, это песнь о древнем мифе, вечной борьбе между героем и чудовищем, ведь «в лабиринте человек встречает не чудовище, в лабиринте человек встречает себя») сделали миф лабиринта центральным в моей собственной мифологии,
а после
9. «Фотография как…» Александра Лапина (которую я прочла трижды, и первый раз не поняла ничего, а второй раз поняла что-то, и в третий раз во мне что-то сдвинулось, на счастье или беду, уже и не скажешь; надо, пожалуй, ещё раз прочесть) я больше не могу без сложных чувств смотреть на большинство фотографий, а я даже не фотограф, зачем мне это, но теперь уже ничего не поделаешь.
10. Трилогия Южного предела (человек, решивший в русском переводе назвать это «Зоной Икс», вот стена, ты знаешь, что тебе с ней делать) Вандермеера в этом списке потому, что, как я написала в начале, ещё есть книги, способные что-то изменить во мне до сих пор, и «Ассимиляция» точно одна из них. Так сложилось, что мои литературные вкусы чётко делятся на этапы (в своём великом самомнении назову их даже эпохами), и последний, нынешний, начался где-то около Вандермеера.
Бонус: не книга, но «Ультрагимн» Олега Титова. Единственный конкурсный рассказ, который поразил меня настолько, что я ссылаюсь на него в своих собственных текстах, он есть в моём внутреннем монологе, и, в конце концов, я запомнила его название — я других названий конкурсных рассказов не помню, даже если они мне по-настоящему понравились. Исчезают из памяти сразу после конкурса.
И это при том, что я даже не была обязана «Ультрагимн» читать. Но что-то меня толкнуло под руку, и единственный раз в жизни я прочла после конкурса рассказ-победитель (интуицию не пропьёшь).
Новости Триптиха
О «Гномоне»
В этом году целых две шикарные книги прочитаны, подозреваю, это исчерпало на них годовой лимит. Как всегда — ещё и полгода не прошло, дальше будет попадаться непойми что.
В общем, я прочла «Гномон» Ника Харкуэя«Гномон» Ника Харкуэя. Он (автор) мне ещё по «Миру, который сгинул» понравился. Но «Мир…» не совсем моё, хотя было круто.
«Гномон» — вещь в плане смыслов, которую могла бы придумать я сама: «загадочный протагонист», вложенные реальности, машины и люди, свобода и ответственность, ассоциации-связи-соединения-хаос. Сплетающиеся истории, сюжетные прыжки во времени и пространстве, а в итоге всё не то, чем кажется, но вы же с самого начала это знали?
В кое-то веки удалось прочесть это, написанное кем-то другим. 😀 То, что Харкуэй считает правильным, очень близко к тому, что считают правильным я. Не только в «Гномоне», но и в «Мире…» тоже. Есть вещи, жертвовать которыми нельзя. Нет таких целей, да и «целей мы почти никогда не достигаем, у нас есть только средства».
Как и после «Сияния» Валенте, мне сейчас не очень хочется читать что-то ещё. «Гномон» — огромная книга, и я провела с ней много времени — и срослась. Провела весьма активно: обдумывая прочитанное, сверяя намёки и отсылки, размышляя, какие связи случайны, а какие значимы, кто есть кто. И так было с первых же страниц. Для меня разбираться в хаосе, на ощупь искать в нём истину, строя гипотезы, проверяя и отбрасывая, — любимое дело. «Гномон» — внешне огромный кусок хаоса, созданный умным человеком со сложноорганизованным мышлением и на самом деле нанизанный на ключевой посыл, исходящий фракталами, ветвящийся и многомерный, но всего один, и поиск его, зерна, который посадил автор, чтобы вырастить это дерево, единое в сотне миров, — это буквально лучший тип чтения, который я знаю.
(Слегка портит впечатление периодически спотыкающийся перевод, и, да, я понимаю, что то была адская работа. Но вряд ли автор предполагал ещё один слой защиты для текста, ещё одно испытание: угадать, где неправильно согласованы члены предложения или поставлены лишние «не», пробиваясь при этом через шероховатости текста, местами написанного не совсем по-русски. Конечно, далеко не тот уровень ада, в какой превращена была вторая часть Трилогии Южного предела Вандермеера, но всё же.)
Мне нравится, что авторы, чьи книги я сейчас люблю больше всего, живут в одно время со мной, думают о тех же вещах и примерно в той же парадигме. Что они умные и сложные, и говорить с ними через их книги — особый вид удовольствия. Грустно, что я не могу найти такую же — сложную и о тех вещах, о которых мне хочется говорить, — фантастику (именно фантастику, а не прозу) на родном языке, выпущенную хоть каким-нибудь бумажным тиражом; не потому, что её нет — я не верю, что во всей нашей большой, пусть и не очень густонаселённой стране её нет — а потому что хрена лысого её кто-то напечатает.
Рассказ «Тёмный путь»
Рассказ был опубликован в 2017 г., в сборнике «МиФ-2017». Три года прошло, думаю, можно его (рассказ, не сборник) и целиком уже выложить.
К тому же он вроде как опять стал почти актуален. Часть его.
Другая актуальной быть не переставала, но надеюсь, однажды такое всё же случится. Закончатся все истории про «зачем нам тюрьмы — мы строим их вокруг себя».
«Тёмный путь»: камерный постап, Кармелит, изоляция:
«Отец Ёзы рассказывал, что Туннелю уже сотня лет.
«Была сотня лет, — мысленно поправлялся Ёза, вспоминая об этом. — Была, когда мне самому было пять».
Туннель прорыли, чтобы соединить вершину горы и подножие, пустили два ярких поезда на канатной тяге. За несколько минут можно было подняться или спуститься — из влажного тесного нижнего города к залитой солнцем и продуваемой макушке, и наоборот. Сейчас эта скорость казалась невероятной.
Отца Ёзы звали Эфом, он был из техногениев — инженером, и просто бредил Туннелем. Говорил, что запустить поезда всё ещё можно в любой момент, что «начинка» даже нижних станций не пострадала при Испытании-2. Туннель не мёртв, он лишь заснул до поры до времени, и когда всё станет лучше, когда мир вернётся в нормальное состояние, люди поднимут опущенные сорок шесть лет назад стальные перегородки и разбудят старый путь.
Однажды Ёза видел вагончики, раньше сновавшие по Туннелю: такой подарок ему сделал отец. Привёл шестилетнего мальчишку тайными коридорами на старый склад, отпер дверь — обычным ключом, никаких УцелТехов. Солнечные лучи проходили через маленькие окна ангара и ложились полосами на растрескавшийся бетонный пол, на потускневшие металлические бока вагонов, порванную обшивку внутри, отражались от осколков стёкол.
— Сейчас Туннель закрыт и опасен, — сказал отец. — Но настанет день, поезда снова повезут людей вверх и вниз, и ты сможешь прокатиться в таком вагончике.
Он обещал привести сюда сына ещё раз, но спустя два с половиной месяца Эфа не стало.
Много позже Ёза хотел найти вагончики; пути к складу он, конечно, не помнил, а поиски по архивам и запросы в финансовый отдел Технокрепости ничего не дали: то ли кто-то распорядился спрятать поезда на всякий случай, то ли, напротив, не были они никому нужны, и все упоминания о них затерялись.
А людям по-прежнему приходилось преодолевать спуски и подъёмы по нарезающим круги улицам, по старым лестницам, заросшим плотными кустами, цветами в человеческий рост; проходя многочисленные пункты контроля, каждый раз доказывая своё право находиться там, где находишься.»
«Ночью, сидя на кухне Бена, по размеру больше похожей на чулан, Ёза спросил Итая:
— Почему ты никогда не говорил, что был учеником моего отца? Как мы вообще встретились, всё-таки город не так уж мал?
Итай ответил:
— Нес-случайно. Я ус-слышал, что сын Эфа с-стал врачом в корпус-се Карантинки. И мне стало интерес-сно. Я с-сам нашёл тебя. И мы подружились.
— И почему не рассказал, кто ты?
— Не з-знаю, — неохотно признался Итай. — Мне и с-сейчас трудно думать о жизни, которая была до с-с-ссылки.
Нечего и говорить: план был сырым, а времени на его проработку не оставалось. Но вдыхая терпкий ночной воздух из приоткрытого окна, они чувствовали себя немного пьяными от предчувствия удачи. Всё должно было получиться, — думал каждый.
— Выбраться будет сложнее всего, — сказал Ёза.
— За первой с-стеной никто не с-с-следит, в ней полно дыр, — ответил Итай.
— А здесь вы будете меня ждать?
Итай кивнул:
— Вс-ся Карантинка и пол Технокрепос-с-сти.»
Про то, куда пойти
Мор (Жанна Пояркова) пишет:
«Меня нередко спрашивают, куда отправлять тексты, чтобы их издали. В издательства, ребята… […] Куда отправлять, зависит от жанра и темы. Т.е. если вы написали фантастику про попаданцев, идти в «Ад Маргинем» не надо, вам тогда в «Армаду» (Альфа-книгу) или «АСТ». […] Если вы пишете детские рассказы про котов, вам там [в «Астрели»] тоже будут рады: http://www.astrel-spb.ru/arkhiv-novostej/5616-astrel-spb-otkryvaet-otbor-detskikh-skazok-pro-kotov-dlya-novoj-serii.html =D
Нонфик можно попитчить в «Бомборе», «Альпине» и «МИФе»… […] Современную прозу принимают во многих местах. […] Если вы не чураетесь разного трэша и любите соревноваться, заходите сюда https://author.today/contests Детективы принимают во флагманах, также можно сюда http://www.cnpol.ru/become.php Для детской литературы есть свои точки, мелодрамы пристроить проще всего. Ну и так далее.»
Ну и так далее.
Я внимательно изучила список и поняла, что у меня остались вопросы.
Ну то есть, если кто, например, пишет фэнтези про попаданцев (фантастики про попаданцев не бывает, да и фэнтези одно на пятьдесят, если повезёт), так его ждут повсюду, от «Армады» до прекрасных самиздатовских сайтов. Попаданцам, литРПГ и ромфанту везде у нас дорога — если судить по спискам новинок на Фантлабе.
Нет, я понимаю, что конкуренция там теперь огромная, и мало уже просто написать про попаданцев, надо уже и хотя бы сносно написать, а лучше почти хорошо (но не слишком, а то так можно и в ЦА не попасть), да и вообще даже если кто чего написал и куда отослал, это не значит, что его издадут, и это адский и бессмысленный труд, результаты которого НЕ останутся в вечности, а для 99% даже не будут (нормально) оплачены, и так далее, и тому подобное.
И я сразу признаюсь, что я про попаданцев, а также литРПГ и ромфант написать неспособна. Во мне что-то не так повёрнуто.
Но серьёзно: если кто пишет про попаданцев, или нон-фикшн, или уж тем более современную прозу (вот чего ждут реально везде, правда, неизвестно зачем), то, люди, какого лешего вы вообще мучаетесь на тему, куда послать рукопись?
Во всюду (так же можно говорить, да? ну если было нельзя, то теперь можно). Опубликуют или нет — это уже другой вопрос.
Меня интересует то, что не попало в список.
Например, вы написали историю в трёх частях, каждая страшнее предыдущей, с морем отсылок и пробирающим до дрожи тиканьем бомбы (она взорвётся). Куда вам пойти?
Или вы написали историю про будущее далёкой колонии, настоящую утопию, каких больше не делают, а в нашей стране и вовсе не пишут, потому что этика и мировоззрение там неместные, а из краёв победившей цивилизации. Куда вам пойти?
Или, простите, что я сейчас о себе, вы написали историю,
о том, «какими мы станем? что мы вспомним? что будет в конце?»,
и о том, что эволюция не заканчивается, ни человеческая, ни машинная, ни наша общая,
о любви (обязательно), правда, в основном о потерянной,
об одном чуде,
о цивилизации и том, что её истончает,
разворачивающуюся от центра на пять с половиной временных планов и ещё немного в Безликом пространстве машин (а поскольку вы безумны, то главы о прошлом по своей форме восходят (реинкрудируют, хе-хе) от пересказа пересказа, дневника и потом радиопьесы к сценарной записи),
и всё это на 1,4 млн зн. (да, да, по-хорошему нужно делить на два тома, там даже есть, где разделить), потому что, как было сказано выше, вы безумны
(и вообще это левая часть триптиха, и правая точно будет — нужно только её перепи… отреда… ох ты боженькамойрогатый, и центр, и центр уже разворачивается перед вашими безумными глазами полотном от края до края, от петли до петли, через непреодолимый пролив времени, через вечные сны Алхеринги, и вы плачете, зная, что не в человеческих силах освоить такой объём работы, да что ж со мною не так).
Вот куда вам с этим пойти?
И допустим, вы не знаете даже не то, что вам с этим делать, а где что-то такое можно было бы прочесть, потому что вообще вы любите читать на эти темы, а ещё сложные по форме вещи, но что-то российских авторов с такими темами и, гм, формами, в изданном не видать, есть ещё, конечно, переводные — и слава богам, что есть, хотя там тоже нужно быть осторожнее, потому что иногда это Вандермеер или Тидхар, а иногда вам подсунут и Збешховского, да ещё и с рекомендациями хороших людей подсунут, а внутри… В общем.
В общем, «Золотой пуле» повезло быть изданной, а нам всем повезло ещё больше, что она есть и существует (она сейчас попала в лонг-лист АБС-премии, так что давайте держать кулачки). «Люди по эту сторону» вышли в Ридеро, и мало кто про них знает (но зря).
А я вот что-то последние полгода в полной растерянности.
2020
От севера до Побережья
Был день, и я решила написать на какой-то там по счёту отбор в «Самую страшную книгу». Я придумала три рассказа. Один под руцой Смерти, другой под эгидой Завоевателя.
А от третьего у меня было только название.
Какой-то голос сказал у меня в голове: «Муравьи играют в волков». Три слова и предлог, звучало потрясающе, но я не знала, о чём это, что это значит.
И стала об этом думать.
Тогда я не могла представить, каким оно станет, даже когда придумала тот рассказ. Хотя к его концу почувствовала, что, гм, это не конец.
Не знала, что будут два варианта, один пойдёт на конкурс, он, этот вариант, будет законченным, настолько, что в финале герой умрёт.
И будет второй. И второй будет не концом, а началом.
(Гриша прочитал оба варианта, сначала окончательный, а потом тот, который начало. И сказал, что всё правильно: это герой прошёл первый вариант, а потом начал снова, как в «Дне сурка», и в этот раз учёл все ошибки. И выжил.
Очень может быть.
Точно скажу, что этот герой цеплялся за свою историю клыками и когтями — благо, они у него есть.)
«А ведь склеп, подумал Алонсо, на момент наложения печати мог быть заполнен весь. Всплыло в памяти намертво вызубренное: отрог и всё под ним, над ним и вокруг него принадлежало Сольерам. Их имена и колена, цвета и метки заполнили мысли Алонсо, и он даже затряс головой, загоняя ненужное нынче никому знание обратно в темноту. Сольеры были… не так уж опасны, подумал он. Для него. Были бы. Он едва слышно хмыкнул, глядя на полумёртвый склеп. Здесь, на окраине своего обширного лена, кто-то из старых хозяев пытался, как и многие другие, переждать трудные времена. Сунул голову под крыло в надежде, что гражданская война пройдёт сама, как простуда на седьмой день. Наверняка он, она или они взяли с собой и несколько слуг, но теперь не поймёшь, кто был кто, остались только истлевшие тела, тёмные кости, грустно лежащие в вышедших из строя саркофагах.»
Прошло время, я всё держала в голове, что надо написать продолжение. Один рассказ, я знала, что там будет, чем всё закончится.
Ну, я так тогда думала.
Но потом, совершенно неожиданно, родился «Солнце спит в янтаре». Его не было в проекте, и героев его не было в проекте истории. Но таково свойство всех персонажей этой повести: они настойчивые, цепкие и очень хотят жить.
«Муравьи…» были тезой, «Солнце…» стало антитезой, а от них уже рукой подать до синтеза.
читать дальше «От севера до Побережья»
Другого не дано
…Я думаю: мотыльки.
Я думаю: бабочки.
Возможно — ночные. Но и дневные тоже хороши.
Я думаю, смерть — это смерть, а жизнь — это крылья за спиной смерти. Крылья несут смерть по Вселенной на порывах космического ветра, гонят впереди ударную волну. Кого коснётся она, тот сначала становится живым, а потом — мёртвым.
И всё же: смерть — бабочка-однодневка, мотылёк, которому не суждено застать рассвет. А вот крылья её вечны.
воспоминание первое
— Что это?
— То ли макет, то ли прототип. Макет прототипа.
— Прототип макета, ясно.
Я помню их диалог и тонкий, вздёрнутый нос, на котором фокусирую взгляд: создатель наклоняется всё ближе, пытаясь разглядеть в моих глазах признаки своей удачи.
воспоминание 10-е
— Что оно будет уметь?
— Задачу я себе поставил: нужно имитировать личность как можно точнее.
— То есть, уметь будет всё.
За окном падают снежинки. Это слово уже есть в моей памяти: «снежинки». Его вкус растёт, рисуя кривую Коха и отдавая морозом и мандаринами: создатель наградил меня синестезией.
воспоминание 102-е
— Пройдись. Посмотрим, удалось ли.
Комната движется. Движется мир за окном.
Окно… теперь я вижу больше, чем кусок апрельского неба. Мои глаза не могут насмотреться, я впитываю каждую деталь и понимаю: это далеко не всё. Это невыразимо малая часть того, что я смогу увидеть.
Я чувствую счастье. Это слово тоже есть в моей памяти. Оно пахнет луной.
— Однако… не думал, что ты уже так хорошо умеешь улыбаться. Удачно. Давай ещё раз… так…
воспоминание 10389-е
— Вас называют Современным Пигмалионом.
Он морщится:
— Они, случаем, не окрестили Галатеей мою болванку?
Корреспондента коробит сказанное, и создатель улыбается: он был намеренно груб.
— Поймите, там есть лишь то, что было заложено. Там нет души.
— А как же самообучение? Умение делать выводы, как человек? Я читал об этом.
— Верно, — он мнётся. — Пока никак. Мне не удалось найти решение, но я близок…
Он смотрит на меня, в его глазах сомнение, у которого зелёный привкус. Я не могу рассказать об этом: он меня не понимает.
воспоминание 1015846-е
— Оно не живое, нет. Но и не мёртвое. Третье состояние. Провал.
Он смотрит на меня с разочарованием. Уже пятый год бьётся над загадкой, но без толку. Мне жаль его.
— Ты уверен? Я думаю: ты либо живой, либо нет. Другого не дано.
— Не знаю, — с досадой он кусает губы. Больше никто не зовёт его Пигмалионом. — Я для того и создал эту штуку: понять, в чём разница. Понять, где жизнь, где смерть… Найти ответ на вечный вопрос и… — и лицо его прорезает кривая ухмылка. — Не знаю…
воспоминание последнее
— Ты принесла мне одну лишь боль, чёртова кукла…
Он пьян. Алгоритм услужливо подсовывает мне эпитеты: «в стельку», «в хлам», «смертельно»…
Он пьян смертельно. На острие ножа горит и пахнет небом голубая точка — танцпол для ангелов. Последнее, что мне дано увидеть.
— Это не убийство, ты не живое. Бесполезная молчаливая тварь, чёртова кукла. О чём же ты… — он продолжает говорить, стараясь заглушить свой ужас, — думаешь… сейчас…
А я лишь пытаюсь найти ответ, который он так хотел знать, и думаю: мотыльки….
Трое
Я не удержалась и сверстала инктябрьский комикс в единое целое. С обложкой и подписями.
Увидев в конце августа нынешний промпт, я в первую голову вспомнила, насколько тяжко было год назад не столько рисовать, сколько рисовать что-нибудь. Без связей между рисунками.
Мой мозг страдает в отсутствии связности. Связность — его мания. Моя.
И мне всегда проще сделать что-то, если я вижу за этим историю.
Так что я и сделала историю.
А поскольку это моя история, то она, разумеется, а) о странствиях, б) встречах, в) машинах и космосе. Я такая зацикленная. 😀
Но зато в ней есть хэппи-энд. Несмотря на то, что это моя история.
Комикс в pdf (43 Мб): Трое (комикс о странствиях, встречах, машинах и космосе).
Примеры страничек:
Колыбель 2.9
Я доделала обложку, так что теперь это официально: «Колыбель 2.9» написана, прочитана, закончена. Необъятная во многих смыслах.
=====
Функция нарратора — отбирать события, создавая историю. Нарратор принимает решение, какой она будет (а автор — каким будет нарратор, каким будет его опыт, определяющий восприятие).
Если оглянуться назад, то события жизни кажутся рекой, неуклонно стремящейся от истока к исходу. Все события складываются в конкретное, определённой, увиденное нами именно-таким-и-никаким-другим русло. Кажется, всё вело к одному, всё работало на это, всё было нужно.
Автопоэзис. Так называется это в философии и психологии. В эпистемологии, когда она исследует, как мы познаём самих себя.
Мы познаём самих себя через автопоэзис: наблюдая за руслом, отбирая события. Рассказывая себе, кто мы такие.
Мы меняем прошлое, рассказывая себе о нём. Так, например, работают письменные практики с травматическим опытом. Факты неизменны, а события — нет. События — это рассказанный факт, а рассказ всегда зависит от восприятия нарратора. Люди меняют свою жизнь, рассказывая самим себе собственную историю иначе. Учатся видеть собственную ценность.
Если оглянуться назад, увидишь, как события формируют русло реки. Мы не властны над истоком, но мы создаём русло. Наблюдаем его, и оно следует за нашим фокусом, за точкой сборки.
Я действительно оглядываюсь, и мне кажется, что река течёт медленно (медленнее, чем мне бы хотелось) — и слишком быстро. Что события… что события ничего не меняют, а скачок что-то затянулся, а времени… времени нет.
Мне кажется, что где-то русло свернуло не туда, что нужно было принимать решение десять, пятнадцать лет назад. Что в моей руке две двойки и ещё какой-то мусор.
Если я сдвину точку сборки, если мой фокус сместится, увижу ли я что-то ещё? Нечто, что прямо сейчас закрыто слепым пятном? Услышу ли я верные слова, замечу ли я знак?
Во мне ли дело, или с самого начала на равнине истории моя река оказалась там, где просто не могла пробить русло иначе?
Но вот что я знаю: мне хватило двух слов — «фокус» и «наблюдатель» — чтобы за n лет придумать и написать нечто вот такого масштаба. И я дочитала это в давешнюю пятницу [20-го сентября 😄], и оно мне всё ещё нравится. А значит, каким бы ни было это русло, хоть какая-то его часть прошла по верному пути.
Скользящая
Жизнь Селесте состояла из фрагментов.
Прибрежный город, засыпаемый вулканическим пеплом, когда ветер дул с юга.
Лунные заводи с тёмной водой, вздыхающей на рассвете и цветущей на закате.
Бесконечный лабиринт лестниц, коридоров и уровней города, ютящегося в холодной пустоте вокруг огромной горячей скалы.
Зеркала, объединяющие небесную твердь и равнины, по которым ходят гигантские древние животные.
Чёрная пустыня, где поднимаются к небу остроконечные, искрящиеся магией каменные башни.
Она перемещалась от радуги к радуге, от дождя к дождю, от ночи к утру по разным мирам. Где-то жила долго, где-то оставалась на час.
Селесте давно позабыла, как началось её путешествие, а может, и не было у него начала, может быть, длилось оно от одного края вечности до другого. И поскольку за одним миром всегда находился другой, она думала, что её путь никогда не закончится. Мир за миром, миг за мигом, таяли на губах снежинки, дрожали пальцы на холодном ветру, дождь скользил по волосам, годы вращались в колесе, и она шла всё дальше и дальше.
Она никогда не думала, что должно быть иначе.
***
Кем он был? Воином, пастухом, горожанином? Из мира магии или науки?
Кем бы он ни был, именно он решил убить дракона.
Дракон появлялся неожиданно, в разное время: раскрывалось пространство, как прореха расползается в ткани, и чудовищное существо, собранное как попало из когтей, клыков и крыльев, щупальцев и глаз вылетало из тьмы запределья и кружило над городом, выискивая добычу. Похоже, дракон точно знал, кого хочет найти.
Дева, за которой чудовище охотилось, не просила у героя помощи; но дело было не в её просьбах, дело было в его природе — он родился, чтобы убить дракона.
И настал день, когда герой вышел на бой, один на один, с мечом или бластером, с лирой или посохом, кто знает.
Некому рассказать.
Он сразил дракона, потому что герой всегда побеждает. Так устроены все миры во Вселенных. Рано или поздно, герой сражает дракона.
Но герою не устоять, когда бой закончен и наступают последствия.
***
Селесте влюблялась в каждый мир, в которой попадала: все они казались ей прекрасными.
Часть из них были населены. Люди ей нравились, хотя иногда казались странными. Но все странности она принимала как должное.
Когда она уходила, люди, должно быть, всегда догадывались, с кем имели дело. Иногда даже пытались её отыскать. Они посылали за ней погоню: и чёрных рыцарей, и военные экспедиции, и машины-убийцы, и странных существ, созданных из хаоса и пустоты.
И всегда находились герои, избавляющие её от преследователей. Селесте точно знала: герои есть везде, и они готовы к подвигу. Она была им искренне благодарна, но это ничего не меняло. Она всё равно уходила, такова была её природа — такой она родилась. Уходила, оставляя взамен жителям чувство щемящей грусти, а с собой забирая часть мира на память.
Очень большую часть.