Это для себя. Чтобы поверить, что год прошёл не особо зря.

Не всё, какие-то мелочи ещё остались за кадром.

Не так плохо, как мне мерещилось, но и не так много, как могло бы быть. Жаль.

Думала, сегодня напишу чего-нибудь (всю неделю так думаю) и вставлю гордо в последнюю цитату, но шиш, конечно. Хотя, может быть, сейчас что-нибудь и напишу ещё. Или нет. 😀

Цитат набралось на 20 тызов, так что бегите отсюда.

О соли:

«Я не понимаю, что я делаю здесь, где в своих воспоминаниях я пошёл не той дорогой, заблудился, зная верный путь.

Возможно, стоило бы сказать, что эксперимент наш… мой зашёл в тупик… Я теперь опять вижу это: чёрная птица зависла под потолком башни, открывает клюв, но ни звука… колышется в воздухе пряный дым, вот сейчас…

[…]

Голова прояснилась, я мыслю кристально чётко. И быстро — мысли обгоняют друг дружку, но я успеваю за ними, за каждой. Хотя не успеваю их произносить, язык двигается слишком медленно.

Даже в прошлый раз мир не казался таким простым, значит, дело в количестве. Теперь я проглотил столько соли, что мои внутренности почернели. Как ногти Зетты.»

О магии памяти:

«На мгновение она увидела и услышала: красно-чёрная, гудящая взрывами ночь, вой ветра, снежный вихрь обрушивается на палатки и окопы, бесконечно тянущийся крик раненного и руки лекаря, погружающиеся в чужую плоть, нащупывающие осколок за осколком, — и резко отняла пальцы.»

О проигранной игре:

«Потом… потом незнакомец с надутыми щеками и жабрами, виднеющимися из-под батистового воротничка. Он знает такой народ, с ними всегда нужно держать ухо востро, но тем интереснее задача. Третий шаг… пожалуй, пока слишком много вариантов. Он поглядит, кто к третьей перемене «останется в строю». Самые нервные, неопытные или невезучие уже выйдут из игры.

— …уважать правила и игроков, — ведущая закончила стандартной фразой. Подняла руку, покрытую редкими тонкими пёрышками, и зал окутал лёгкий туман.»

читать дальше «Постновогоднее» →

Я очень люблю слова. Я живу словами.

Слова — это мой способ существования. Там, где я черпаю их, дрожит живая нить. Она связывает меня с миром, по ней проходят вибрации и волны, и я что-то знаю, только когда пью из этого колодца.

У медали всегда две стороны.

На весеннее равноденствие у меня был опыт, который я воспринимаю как лучший ритуал в моей жизни. Самый глубокий, самый погружающий.

В нём не было ни слова. Огонь свечи, ощущение моего тела и холодного ветра из открытого окна, темноты.

А два дня назад, в понедельник я проснулась с ощущением бессмысленности всего. И сумрака, обступающего со всех сторон и давящего, уничтожающего, стирающего в порошок. Я задавала вопрос, что же это, чего я боюсь, что стоит у меня за спиной, почему мне так тяжело, — себе, миру. Я не понимала, что это.

Я планировала написать кусок истории, но стоило мне лишь попытаться прикоснуться к этой живой нити, как на меня навалилась чудовищная тяжесть. Такая сильная, что я могла бы описать её только как «нежелание существовать вообще».

Я была способна только на простые, не требующие прикосновения к той тьме, вещи. Какую-то работу. И это всегда надёжный способ избавиться от хандры, но лучше не становилось. В конце концов, я поняла, что если не хочу спятить, то мне нужно выйти из дома. И вышла.

Пока я шла, было немного легче. Я могла мысленно говорить сама с собой. Почти.

Обратный путь домой — было около половины третьего, показался мне вечностью. Как во сне, когда ты идёшь и идёшь, но расстояние не уменьшается. И невозможно добраться домой.

…Прошло несколько часов и… давление ушло. Осталось смутное ощущение, что «это закончилось».

Я не знаю, что это было и не хочу знать. Не хочу это никак интерпретировать. Совпадение. Молчание.

Я вспоминаю молчание, ночь и холодный ветер из открытого окна.

Иногда молчание лучше всего. Или простые слова, собственные слова. Не повторение, не воспроизведение, не следование, не копирование, не распространение — всего лишь адекватность себе и миру в этот момент времени. Простое молчаливое присутствие.

Я слышу тебя/себя. Я вижу тебя/себя. И я/ты здесь.

По итогам одного опроса, на который я не стала отвечать. Потому что формулировки его вопросов каким-то образом начисто отрубали во мне способность составлять слова в предложения.

«По-другому» не существует. Мы все разные и все одинаковые.
Кто-то делает одно, кто-то другое. Кто-то разбирается лучше в одном, кто-то в другом. Кому-то кажется, что есть ещё некто третий, кто не разбирается ни в чём. Или служит богу лайков. Или недостоин ничего большего, чем служить перегноем. Или что-то там ещё.
Есть везунчики, которым удалось проснуться и вспомнить, что слушать нужно только себя. Кому-то ещё не удалось. Кому-то никогда не удастся. Кто-то навсегда захвачен ЗМК.
Но как бы мы ни отличались или не отличались, как люди мы все равны.
Важно не упускать этого из области внутреннего зрения. Помнить, что все вздохи «ктоэтилюди» и прочее — правда, но не до самого конца. Игра, в которую мы играем, и да, я тоже это делаю. Но я знаю, что есть на дне этой игры; я знаю свои настоящие мысли. Я знаю, что если однажды в самом деле начну считать себя лучше других, то у меня ничего не останется. А я даже не замечу этого.
В самом конце должно оставаться воспоминание о том, что как люди мы все равны. Это именно та мысль, что служит стоп-краном. Продукт биологически обусловленной эмпатии.
Именно она заставляет людей придерживать дверь и опускать оружие. Она не даёт сорваться с языка словам, которым не стоит звучать, и заставляет помнить, что по ту сторону монитора находится такой же человек — у него страхи и собственная боль, у него есть надежды и те же самые желания. Все мы хотим любви и понимания и редко когда получаем.
Срабатывает ли этот стоп-кран у всех и всегда? Наверное, нет. Но что это меняет?

Последние полгода меня преследует тройственная мысль. Она появилась по итогам урока, который мне достался. Он не прошёл даром; во-первых, я увидела, чем могу стать, и мне это не понравилось; во-вторых, я узнала, как силён может быть гнев, когда я чую несправедливость по отношению к тем, кто даже не может её распознать; и в-третьих, появилась та самая тройственная мысль.
Вот её составляющие:

1. «…высокомерие — увы, весьма распространённый смертный грех»; и мироздание наказывает за него слепотой и бесплодными поисками;
2. нет никакой причины быть злым, если можешь быть добрым;
3. вот зачем.

Бесснежная
нежная
снежная
тихая
безмятежная
ночь.
Нет ни часов, ни минут, ни огней. Только мгновение космоса.
Бытие сдаётся небытию и побеждает его снова.
Лёгкий переход от одного к другому.
Не имеющий никакого значения. Ничего не значащий.
Придуманный. Всё выдуманное работает так, как задумано.
Потому что магия — это воображение.

С Новым годом.

Я с июня ещё собиралась написать что-то в этот день.
Что-то красивое или тоскливое или both.
Потом я увидела запись на witchesandpagans.com про любовь к октябрю, которая отозвалась во мне хрустальным звоном. И хотела кое-что процитировать оттуда, а потом добавить, что в последние годы я тоже это чувствую: что в октябре происходят особенные вещи. Что он полон ожиданий и предчувствий, а вслед за ним приходит первобытная тихая тьма, сумрак леса превращений (а лес превращений — такая штука… о нём я уже кое-что написала, хе-хе).
Но почему-то именно сейчас сайт висит, и я не могу ничего процитировать.
Ещё я думала написать о том, что опять же за последние годы я вовсе перестала понимать, почему день рождения принято именно праздновать — в шумном смысле этого слова. Для меня он стал скорее маркером, ещё одна зарубка на колесе, когда происходит что-то важное, но личное, что вовсе не нужно с кем-то делить. И шум только мешает услышать этот переход, почувствовать его как нужно. И что я предпочту, чтобы мне в этот день просто дали время для себя, заняться тем, что нужно лично мне, оставили мне возможность держать в фокусе внимания меня саму, а не других людей. Я знаю, откуда это пришло, это крутой замес из ремесла и телесно-ориентированных практик, и я чувствую, как это продолжает менять меня, переплавлять в ту, кем я всегда хотела быть.
Но в итоге, открыв этот файл, я поняла, что не хочу ничего писать. Что мне достаточно выполнить оставленную напоминалку: поделиться одной из песен, которые я люблю.

Какое-то время назад я попала в ситуацию, породившую во мне некое чувство. Именно «некое», потому что я могла назвать его признаки, но никак не могла подобрать ему имя.
Я не понимала, что именно это за чувство, хотя могла описать и что со мной происходит, и что бы могло мне помочь прожить его. И я также знала, что мне необходимо назвать его хоть как-то; я не знаю, с чем связана такая потребность. Возможность, это тоже продолжение нашей тяги к упорядочиванию всего, с чем мы соприкасаемся. Мы созданы противостоять энтропии, и во многом мы неплохо с задачей справляемся. Так или иначе, мы находим в хаосе паутину, чтобы надёжно в ней повиснуть.

Итак, вот что я чувствовала и ощущала тогда:
— на телесном уровне это было распирающее в груди и верхней части живота давление; идущее изнутри, начинающееся сразу под нижними рёбрами, чуть-чуть выше солнечного сплетения, дурное, горячей и тёмное ощущение, желающее выбраться наружу по горлу, исторгнуться криком и словами, заглушить то, чего не должно было быть; оно выходило и выходит наружу — фразами, речами, которые я произношу в пустоту, и мне это нужно;
— у меня также было учащённое сердцебиение, чуть более шумное и резкое дыхание, чем обычно, и, возможно, мои ноздри слега раздувались в такие моменты;
— помимо давящего ощущения в груди и верхней части живота, я чувствовала зажим там, где шея переходит в затылок, в основании черепа; и холод, бегущий по плечам к локтям;
— я могла назвать эмоции, которые составляли это сложное чувство: желание восстановить справедливость, изумление, отторжение и неверие;
— и наконец, я знала, чего хочу: чтобы тот, кто стал источником этого, понял, что нельзя так обращаться с людьми. Не со мной конкретно; удивительно, но мне во многом было всё равно; я знала, что права, и знаю это до сих пор. Это чувство было основано на желании отстоять других, защитить их, и до сих пор это меня удивляет; удивляет, что я не испытываю что-то подобное ради себя, себя я чувствую вполне защищённой.

Две недели назад мы начали эксперимент с дистанционным А.Д.; и на третий день из меня вышло то, что варилось всё это время. Я нашла слово. Я узнала, что так выглядит мой гнев.
Гнев.
Вот что это было и есть. Он ещё не ушёл полностью, хотя та сессия стала для меня облегчением. К концу процесса я ощутила и другое чувство, утолившее первое, — жалость. Жалость к тому, кто столько упускает, кто ищет и не находит. Об этом я тоже напишу, это одна из вещей, над которыми я думаю постоянно и которые периодически включаю в сюжеты.
Сейчас же я размышляю о том, что даже постоянно и специально учась понимать себя, различать свои реакции, слышать, что с тобой происходит, ты всё равно можно наткнуться на что-то столь сильное, или глубокое, или давнее, что не сможешь дать ему имя. Не сможешь понять, что это и почему оно приходит к тебе. И что же с ним делать.
Узнавать собственные чувства — с этим навыком мы должны рождаться? Или это одна из вещей, которым приходится учиться и, может быть, всю жизнь? Мы теряем это, взрослея, оглушённые миром? Или, напротив, мы только-только достигли той стадии, когда начинаем учиться этому специально, когда понимаем, что этому нужно учиться, и когда мы стали достаточно сытыми, чтобы вообще иметь возможность задаваться такими вопросами?
Я пока не знаю ответов, но мне очень интересно, куда это всё ведёт.