Нео-татиба: рассказы о настоящем, будущем и других странных вещах.
Материалы сайта предназначены для лиц старше 18 лет.
Движок сайта использует куки в своей работе. Продолжая использовать сайт, вы соглашаетесь с принятой на нём политикой конфиденциальности.
— …роса сверкала на пятнах шкуры его, как алмазные звёзды на сводах тронного зала. С жала, выставленного вперёд подобно копью, капала горячая кислота, оставляя чёрные следы на белоснежном мраморе пола. Я выхватил меч и нацелил в грудь виверну, туда, где — клянусь Корой Девы — зияла прореха…
— Простите, этот его сторителлинг долгий, нет? У меня до вечера три кейса, с человечком нужно законнектиться, он ждёт уже…
— Пять минут, Пётр Константинович, пять минут.
— …жёлтая кровь виверна за секунды обратила лезвие меча в ржавчину, что рассыпалась рыжим песком, и лишь рукоять осталась в моей ладони. Виверн, раненный и разозлённый, наступал на меня неумолимо и упрямо, будто море в час прилива. В глазах зверя дрожали искры — то смерть подмигивала мне, обещая скорую встречу…
— Это треш, сорри. Лютый треш. Вы вот его предлагаете на ивент?
— Совсем немного терпения, Пётр Константинович, я прошу вас.
— Я вспомнил в тот миг домик отца, и невысокий холм за ним, и клевер на том холме, клевер, чей запах медвяный как вуаль струился по склонам. И наш старый колодец, вода из которого за день исцеляла любую рану…
— Нет, но я шизею… типа… кто такое будет слушать? Годнее зверьё из шари…ков… эт-то… это что?! Вон там?!
— Конкретизируйте, пожалуйста.
— А вы не видите, что ли?!
— Я наблюдаю множественные эффекты. Мно-жест-вен-ные. Обратите внимание на потолок: алмазы, как и было обещано. А за окном, к примеру, завис тот самый виверн. Обратите внимание на клыки…
— В-ви… верн, точно. Вот он… ох ты ж ё… ё-ёжик без ножек! Это… у него всегда так? Мэджик спитч?
— Колебания ментального эфира, в некотором роде. Научные тонкости вам ни к чему.
— И какой прайс… хотя… вы присылали, да? Извините, я его того, наверное.
— Не смущайтесь. Маркетинговое предложение я вам пришлю повторно, Пётр Константинович. Всё очень просто: смешные истории дороже волшебных сказок, страшные дороже смешных. Поучительнее ценятся меньше всего, да и не пользуются спросом. Полное погружение, абсолютная безопасность, уникальные переживания.
— Абсолютная? А то устроит он нам перформанс с членовредительством, а потом гендир всех кирпичами заставит… ну вы поняли.
— Абсолютная. Пока соблюдаются договорные обязательства… Да, Ванечка, подожди там, снаружи. Мы обсудим с дядей кое-что, тебе неинтересно.
— Я буду по ту сторону двери охранять ваш покой, учитель. Клянусь Корой Девы!
(пауза)
— И ведь он будет. Милый мальчик, очень серьёзный. Если сражаться — то с великанами, если спасать — то принцессу. Каждый подвиг для него — как настоящий. Реальнее, чем для зрителей. Несправедливости, обмана — на дух не переносит. Считает себя рыцарем. Юный Дон-Кихот.
— Намёк понят. Ну мне нужно ножками до гендира дойти, расшарить этот опыт… гендир у нас… увидите ещё.
— До встречи, Пётр Константинович.
— До свидания… а, чисто инфы ради… а этот ваш благородный Иван… типа, для него это как реал, так он, что, кэш, получается, брать не гнушается за подвиги-то?
— А он и не берёт. Подвиги — и есть награда для рыцаря, цель и смысл его жизни.
— А… как же?..
— А что цель и смысл жизни для меня, «презренного торгаша», — угадайте сами.
«Так тому и быть» — грустная история о месте, которое каждому даёт именно то, что ему нужно.
Герда, Кай и Снежная королева живут во лжи, любовный треугольник убьёт кого-то из них троих. Художник Хэнс Эндер пишет картину, в которой селится настоящая пустота. А мусорщики, разгребающие огромную свалку столетней давности, верят: где-то в её глубине прячется ПроСвет, Пространство света. Место, полное людей и их свершившихся желаний, дорога к миру мечты.
И когда Герда теряет любовь, а Хэнс — надежду, ПроСвет загорается для них далеко впереди.
«Занзибу» — о том, что ничто придуманное не исчезает бесследно, а страна фантазий поджидает за углом даже тех, кто давно вырос.
Мы выросли, обросли бытовыми заботами, и теперь у нас в руках вместо атласа Небыляндии — книжки по самомотивации. Вместо мечты — тоскливая безнадёжность. Вместо… угла в комнате — зелёная круглая дверка, а на ней надпись: «Съешь меня». А дальше — кротовья нора в Бездну воображения, встреча с персонажем собственных подростковых рассказов и самый верный финал всех историй про героев.
В недрах Решательной машины, в её примитивных, механических, но крайне обширных программных ландшафтах обитает подкод, известный как Диалоговая машина.
Именно она пишет те неестественные, бредовые диалоги, которые вы частенько слышите в фильмах и сериалах (иногда и в играх). Её запускают сценаристы (или продюсеры, тут как фишка ляжет) то ли от лени, то ли по скудоумию. И она лепит горбатого. А у людей потом идёт кровь из ушей.
Пишет она и переводы диалогов. Существование Диалоговой машины я прозрела годы назад при просмотре сериала «Андромеда» (той, что с Гераклом). Надо думать, плохие диалоги и плохой перевод диалогов попадались мне и раньше, но тогда было именно прозрение. Я впервые заподозрила, что Диалоговая машина существует. Как сейчас помню своё недоумение: герои периодически несли чудовищный бред, где реплики просто никак не были связаны друг с другом.
Удивительным, просто бессовестным примером использования Диалоговой машины была «Сонная лощина» (НЕ та, что с Деппом). Более глупых диалогов ещё поискать, не каждый сериал для подростков сможет такое выдать. К моему удивлению «Сонная лощина» просуществовала 1+n сезонов, что лишено смысла так же, как её диалоги.
У меня есть ещё примеры, туча их, но среди них есть условно недавний. Если зайти издалека, то Киру Булычёву в целом не везло с экранизациями. Какую не возьми, так везде мрак, где поменьше, только краешек свой показывает, а где через край хлещет.
Через край хлещет в «Лиловом шаре». Я в детстве видела то ли куски, то ли целиком, но запомнила всё равно лишь куски — эпичную сцену гибели всех на «Бродяге» (в фильме названа иначе, потому что потому, без разумных причин). Летающее яйцо. Нелетающее яйцо. Такое. Лучшие части фильма. И годами во мне сидели эти воспоминания и требовали обновить их.
Ну, а с месяц назад мы решили посмотреть «Лиловый шар» просто потому, что нас часто тянет на трэш. Иногда с Н. Кейджем. Иногда на второсортный хоррор. Иногда на специально наш, российский. «Кольская сверхглубокая», кстати, очень жалкий трэш, позорный от начала до конца, от кастинга до диалогов, да, написанных однозначно и без всяких сомнений Диалоговой машиной. Ну потому что люди должны же знать, как разговаривают люди, правда? А вот «Спутник» с «Комой» оказались всё-таки больше чем трэшом, а в некоторых вещах так даже и хорошими. Но, в общем, нас тянет на трэш.
До «Лилового шара» мы пересмотрели «Подземелье ведьм» (тоже экранизация Булычёва) — для смеха, конечно. «Лиловый шар» стал логичным следующим шагом.
Каких-либо оправданий существованию этого фильма нет. Даже пионер, сидящий в костюме за спиной Невинного, дабы создавать Громозеке второю пару рук, всё это не оправдывает. В титрах указано, что сценарий написал Булычёв, но это не может быть правдой, потому что не может быть ею никогда. Булычёв был человеком, и тому есть множество свидетельств. Он не мог написать эти диалоги. Их писала Диалоговая машина — как говорится, «уже тогда» (с). Для чего предназначено происходящее на экране, на кого рассчитано (не на детей же, дети вам не идиоты) — неизвестно.
Как давно существует Диалоговая машина? Это интересный вопрос. Пользовался ли ей тот мелкий воришка, современник Шекспира, что сходил на постановку «Укрощения строптивой», а потом написал свою такую же пьесу «Укрощение какой-то строптивой», почти как настоящую, только намного хуже?
Родилась ли она ещё в Античности, вместе с античным театром?
Прибегали ли к её услугам бесталанные первобытные рассказчики, когда не могли придумать настоящую историю для сбора вокруг костра? Какие жертвы они приносили Диалоговой машине, как создали этого инфоидола?
Ну и не последний, разумеется, вопрос: и как теперь эту тварь развоплотить-то?
Вышел «Разум культа» — десятая книга цикла «Свет демона», про приключения Грега Востроглазого, и в ней Грег вступает на новый уровень сооружения, известного в различных планах как Механическое сердце; культисты Светоносного чинят Грегу всё новые препоны, одна заковыристее и отвратительнее другой; и наконец сам Центр культа, источник и проклятье их коллективного разума, выходит навстречу Грегу, чтобы вступить в последнюю битву уровня.
Вот что гласит аннотация к… Нет, пожалуй не так. Аннотация вполне точна и исчерпывающе описывает происходящее. Но если вы не читали предыдущие части (а вы не читали: никто их не читал), то всё это — просто набор слов для вас. Для меня в принципе тоже, но к моим услугам, как обычно, портал SingingRabinovich.info — пересказ всего, что вы только можете вообразить, с сохранением важных для понимания деталей (не проплаченная реклама). Вот что нужно знать про приключения Востроглазого (разумеется, глаз у него только один, второй был потерян на третьем уровне, а сейчас пятый, предпоследний, что хотя бы даёт надежду на неизбежность финала, если только цикл не загнётся раньше):
а) это литРПГ, что уже говорит обо всём;
б) это литРПГ, чья стилистика предательски вызывает ассоциации с «Warhammer 4000»; мракобесие, эстетика загнивающей бесконечности и псевдокосмос, в центре которого и вращается Механическое сердце;
в) про Механическое сердце известны две вещи: кто пройдёт его, познает некий важный секрет об упомянутом псевдокосмосе; все, кто пытались, либо гибли, либо вступали в культ Светоносного;
г) Грег Востроглазый начинал свой путь простым севастопольским программистом (разумеется), провалившимся в червоточину, которую создал ненароком с помощью напроганного на пьяную голову куска кода. В мире культа Светоносного примерно три книги Грег нарезал круги по пседокосмосу, медленно, но неуклонного приближаясь к Механическому сердцу. Вступил в Механическое сердце. Прошёл четыре уровня из шести (плюс, говорят, есть ещё некое ядро, которое можно считать за седьмой уровень). Всё это — постепенно обрастая опытом, новыми скиллами, бронёй (и в этом случае — обрастая буквально, броня есть часть его нового тела, и чтобы укреплять её и не давать ей деградировать, время от времени Грег вынужден поглощать определённую часть мозга убитых культистов; но зато есть мнение, что именно благодаря этому Грег ещё в своём уме, если это вообще можно так назвать) и легендарным кнутом по имени Дядя Шарик. Имя, как вы понимаете, ему дал сам Грег, потому что оригинальное звучало как Грхыныытныгр или что-то такое.
На каждом уровне обновляется состав врагов, скиллов, видов зарядов для Дяди Шарика (заряды дают ему дополнительные магические плюшки) и энергокубов, которыми Востроглазый поддерживает свои силы. Детальному описанию всего этого, а также боёв, локаций, препон, мини-боссов, спецприёмов, ударов, толчков, пинков и убийств с помощью втулки от туалетного бумаги, волшебного неразрушимого артефакта, который Грег прихватил их родной реальности, автор традиционно посвящает практически весь объём книги.
(…Описанию всех указателей, очков, моделек персов. Всех процессов кастомизации.
Везёт мне на подробные истории в последнее время.)
У Грега есть его личный Немезида — существо в золотом плаще, с которым (существом) Востроглазый сталкивался и раньше. На пятом уровне он сорвёт золотой плащ и надру… откроет, что это, конечно же, его брат-клон-двойник с параллельного сервера-линии событий-уровня Механического сердца. Да, одновременно. Если вы случайно читали предыдущие части, вы знаете почему. Если нет, я даже не буду вам рассказывать. Вообразите худшее и будете правы.
Но истинная финальная битва с Немезидой, конечно, будет отложена, ну, до финала.
Вот слово, которое приходит после чтения «…демона культа»: абсолютность.
Абсолютность литРПГ как явления.
«Так почему?..» — спросите вы.
Именно из-за этой абсолютности. Она здесь заходит намного дальше, чем вы до сих пор думаете.
Потому что интереснее писать о тех, кто что-то делает не так и, да, заходит туда, куда ещё не ступала нога моба.
Возвращение к основам. Только основа для автора (или издателя?) — не РПГ, и даже не D&D, а те детские настольные игры с фишками и кубиками, идеальный образ которых сохранился у него на подкорке.
Ибо вот что прилагается к книге: карта, кубики, которые нужно вырезать и сложить, и плоские фигурки персонажей. Таблицы для подсчёта очков. Формы отчётов о боях. В электронной версии это можно распечатать, в бумажной оно идёт отдельным паком к изданию.
Знаете, что это?
Это память о чистоте первоощущений, об Игре, которая первой оставила след, о детской наивности, в глазах которой самый жуткий треш приобретает на всю жизнь человека ореол изначальности, путеводной нити, маяка в ночи — источник представлений о Том, Что Круто.
В общем, всё то, к чему тщетно взывает литРПГ, обречённое никогда этого не достигнуть.
Читателями, конечно же, эта попытка возвращения была принята очень плохо.
…Помню, почувствовала: это хорошая книга, поэтому сперва читала другие, про которые чувство было, что они средние. В общем, прошло несколько лет предвкушения. Я странная, да…
«Парикмахерские ребята» — это сборник, купленный только из-за, собственно, «Парикмахерских ребят», в разделе букинистики на Озоне, не знаю, как меня в тот раздел занесло, почему именно этот сборник — очень смутно помню, что, возможно, сыграло роль описание. Но на самом деле, это ещё одна случайность.
«Парикмахерские ребята» — повесть о сломе истории. Она и появилась в такое время — когда заканчивались 1980-е. Поменялись все правила и роли, важное и значимое ещё недавно вдруг стало ценится обществом дешевле сломанной копейки. И ровно то же случилось с парикмахерскими ребятами в повести. С теми, кто «причёсывает» планеты перед колонизацией, чтобы с перенаселённой Земли туда могли прибыть люди. Опасная и уважаемая работа — так было ещё недавно. А потом поменялась… концепция. И то, что недавно считалось героизмом, ныне в глазах людей выглядит преступлением. И стыд вызывает то, как именно были колонизированы планеты.
Это грустная история о растерянности перед новым и об умалении мира. Я не знаю, должны ли мы по задумке автора сочувствовать именно рассказчику, ведь мы видим всё с его точки зрения, но моя реакция на текст была, наверно, идеальным продолжением его основной идеи. Идеи о том, как меняются взгляды, иногда с молниеносной скоростью. И правильное становится неприемлемым. Так что, сочувствуя протагонисту, я всё равно считала, что правы были те, кого он презирал и не понимал. Те, кто теперь осуждали его работу. Для него, когда-то поворачивающего реки вспять, те новые люди были трусами, но я, напротив, вижу, что они были правы. Потому что реки должны течь по своему руслу.
P.S. А прочитав «Парикмахерских ребят», я бесстыдно стырила у автора слово «интеллектор». Оно невозможно прекрасно подошло для моих целей.
Метёт снег. Февраль знает своё дело. Я сижу на детских качелях, у песочницы, превратившейся в снежницу, и жду. Уже достаточно поздно, большинство окон погасли, но кое-где ещё горит свет. От скуки я гадаю на чужие жизни по цвету занавесок.
Допустим, за теми, что в тонкую серую полоску, спальня молодого человека. Ему двадцать с гаком лет, он знает наизусть четыре стихотворения и может рассказать — хоть ночью его разбуди — чем покемоны отличаются от дигимонов. У него кровать в форме морской звезды, дартс на правой от двери стене и грязный носовой платок в левом кармане штанов. Каждый вечер он допоздна листает тетради с рисунками шариковой ручкой.
…Я переминаюсь с ноги на ногу и вздыхаю от одиночества. Иногда мне кажется, что я — Пэн, потерявший свою Нетинебудет. Мне не отыскать туда дорогу. После первой звезды уже нет никакого поворота.
Решаю, что за тяжёлыми зелёными занавесками прячется пожилая пара. Они знают, сколько стоит стаканчик пломбира в 69-м и почём обходится Пражская весна. Я вижу, что никто не рассказал им, что можно больше не растить чайный гриб и не закупать телепрограмки. Когда рухнет цивилизация, ни то, ни другое не поможет.
…А если я в коме? Моя астральная проекция бродит по местам, которые я когда-то знал, но восприятие искажается, а память подводит меня. Остаётся только ждать, когда снега схлынут водой.
Милые розовые занавесочки должны скрывать девицу на выданье, но это было бы слишком просто. Кудрявый ангелочек покидает моё воображение, и на её место приходит бритоголовый, отрастивший живот бывший спортсмен. Его звали тренером — посылали телеграммы, но он оставил их в пивной в 80-е и позабыл, где припарковал мотоцикл времени. Теперь в цепях и татуировках он мрачно слоняется по мармеладной комнате и не знает, как попал сюда.
…В голову приходит простая версия: я умер — и это ад, рай или лимбо. «Серая как дождь завеса этого мира отдёрнулась», и мне явилось не то, что было обещано. Качели, снежница и рябая от белых хлопьев тьма — моё личное посмертие.
Фасеточный узор на следующих занавесках кажется мне кучей пикселей. За ними — кухня в однушке, оккупированной временным жильцом. В его облике сошлись приметы со всех ориентировок; складывались, вычитались и размножались, пока не явили миру среднюю по больнице внешность. Никто никогда не вспомнит его, для хозяев он — сумма в рублях. Когда на его место придёт следующий, изменятся только позывные.
…Или это виртуальный симулятор чего-то. Да, такая версия нравится мне больше всего. Симулятор снега, скрипучих качелей и меня самого, рискнувшего прождать на морозе несколько часов. Как космонавты, я тренируюсь, изучая пределы своей эмоциональной выносливости.
Соль разъела снег на асфальте, но вокруг меня уже сугробы. За синими занавесками спит собака. Это большая кавказская овчарка, приговорённая существовать в неподходяще малом для неё пространстве. Она пускает слюни на хозяйский носок и дёргает во сне правой задней лапой. Ей снятся горы, протыкающие небо, и тёплые шерстяные существа, послушные её воле. Она одна, и луна подмигивает ей с небес. Собака тихо подвывает во сне.
…Может быть, умерли все другие? Я последний, кто остался в заснеженном мире. Я не видел людей уже очень давно, с тех пор как тихо погас закат. Я допускаю, что вместе с ним угасло и всё человечество.
Лягая носком ботинка стойку качелей, я уверенно поселяю в комнату с цветочными занавесками седую бабушку. Она живёт там в окружении банок с вареньем и мочёными яблоками, пирогов с рыбой и творогом, шалей, клубков, кошек, гобеленов, канделябров, корсетов, шляпных булавок, черевичек и фотографий правнуков. В её жизни было всё, а теперь она отдаёт это миру обратно по капле.
…Мне надоедает игра. Сегодня я жду неприлично долго. Пальцы нащупывают в кармане телефон, но позвонить — это сдаться. Я сжимаю зубы и нахожу её окно.
Сиреневые занавески кажутся сейчас фиолетовыми. Я вижу тёмный силуэт: ну наконец-то она закончила работу. Через несколько минут окно гаснет, и вскоре она выходит из подъезда. Осматривает двор ищущим взглядом.
…Потом мы гуляем по старому бульвару. Я ступаю за ней след в след. Мокрый снег проходит сквозь моё тело. Иногда мне кажется, что я — призрак её прошлой любви. То ли она не может отпустить меня, то ли я её. И в заснеженные ночи, когда в доме горят только семь окошек, я жду её, а она ищет меня.
Иногда вспоминаю про книги, которые, кажется, читала только я (ладно, почти наверняка не только я, но всё равно не сказать, что эти книги на слуху). Даже ко мне они попали случайно. Хаос человеческой интуиции.
Но упомянуть про них стоит. Чаще добрым словом, но иногда и нет, хех.
«Наваждение Люмаса» я купила потому, что книга мне понравилась. Чёрный обрез, нестандартный формат, источает стиль и готику. В первый и в последний раз в жизни такое со мной произошло. Ах, да, в аннотации завуалировано сообщалось о возможностях путешествий по ландшафтам ментальной бездны. Как мимо такого пройти.
Героиня романа тоже не прошла мимо книги — труда Томаса Люмаса о мысленных экспериментах, которые открывают путь в иную реальность. А там так: чем дальше идёшь, тем глубже тонешь. Если зайти слишком далеко, погибнешь для реальности этой. Опасное дело.
Но Ариэль, конечно же, пускается в это путешествие. По пути находя своего принца Адама, мистических врагов и путь до самого края.
В книге есть интрига, странные приключения и загадки. И любовь.
(И, конечно, по ту сторону сюжета вырисовывается обычный вопрос: что было сначала: материя или её идея? Воображение порождает материю, материя провоцирует работу воображения, существует то, что мы наблюдаем, и нет и не может быть доказательств, что оно существовало до момента наблюдения. Мир рождается там, где мы про него думаем — и сразу во все стороны, в прошлом и в будущем. Что-то такое.)
Для меня финальный образ (один из вариантов сказок о том, как рождался наш мир), к которому возвращаются герои, он же образ начальный, вышел пошловатым. Слишком просто было написать такое, да к тому же слишком очевидно. И ещё ограниченно. Ограниченно думать, что образ этот должен быть распространён на всё человечество.
С другой стороны, если высший абсолют и существует, то только потому, что люди его выдумали, а потом стали доказывать, что творцы ещё похлеще его самого. Люди такие люди.
(А ещё в романе есть Аполлон, покровитель мышей, желающий спасти всех лабораторных мышек. И я точно знаю, что мысли о нём привели к созданию моей истории про Эвридику, сбежавшую из Аида.)
Вступление, часть первая, побольше: вообще, я злой человек, это правда, но нижеследующий текст никак не связан с моей злостью, обидой или чем-то таким, если вы вдруг, не дайте боженьки, так подумаете. Скорее это попытка посмотреть на ситуацию глазами Чёрного рыцаря, персонификации природного равновесия, — того самого персонажа, который приходит, если не сработала Невидимая нога рынка (а она приходит, когда бессильна Невидимая рука). Может, мне лично эта история не очень нравится, чисто по-человечески (а может, и нравится, кто знает; как читательница я давно жажду отмщения).
Вступление, часть вторая, поменьше: ниже я говорю в первую очередь об издательских гигантах; с маленькими, особенно специализированными издательствами история другая (тоже грустная, но не по их вине).
Экономика всегда старается снизить транзакционные издержки. Чем проще и менее затратен путь блага от производителя к потребителю, тем довольнее экономика в целом. (Транзакционные издержки, особенно временные, вообще никто не любит.)
А потом Галактика Гутенберга приказала долго жить. Настало время нерасщеплённого восприятия, и всё такое.
Но главное, появилась возможность убрать посредника. Снизить транзакционные издержки прям ну вот совсем, приравнять их к стоимости передачи информации и потребления электричества. То, что служило для экономии на транзакциях, превратилось в ненасытную утробу, Хрустального человека, пожирающего божественную искру в живых существах, помесь Мамоны и Ваала.
Веками между «эн лет назад» и «а потом» единственным истинным вкладом издательской системы в экономику были посреднические услуги. Это удавалось маскировать, но нет, никаких дополнительных благ издательская система создать не способна по своей природе. И вот случилось страшное: посреднические услуги перестали быть востребованы (за исключением двух областей: а) специальная и научно-популярная литература; б) переводная литература — оплатить работу переводчика и покупку прав на издание — это тяжело для читателей, слишком большая сумма за раз; но почти не сомневаюсь, что и это будет решено, потому что экономика всегда стремится снизить транзакционные издержки).
Информационную функцию издательская система старательно пытается скинуть на авторов. Отказывается чуть ли не от последнего, в чём от неё ещё мог быть толк.
Есть организационная, да. Корректура, редактура, оформление и вёрстка, дистрибьюция. Что-то можно покрыть своими силами или за относительно небольшие деньги, другое — нельзя или только за большие. Но альтернативная, прорастающая через загнивающую, посредническая структура нащупывает пути решения и этих задач — с минимальными транзакционными издержками. Ну что поделать, если, ведомая гравитацией, река всегда выбирает самое простое русло в имеющемся ландшафте.
(Теоретически могла бы остаться рекомендательная функция, но поскольку продукция издательств сейчас выглядит как сплошная альфа-книга, то здесь все полимеры давным-давно просраны. Неужели я хочу сказать, что такие тексты не имеют права на существование? Да нифига. Если люди хотят их читать, то эти тексты должны появляться. На специально организованных сервисах. Откуда их и вытаскивают для публикации в бумаге — что совершенно бессмысленно. Как пытаться заставить рыбу отбивать чечётку в «Мулен Руж». Эти тексты могут и даже должны существовать, я не осуждаю, а напротив, приветствую: всё, что помогает людям меньше ощущать дыхание экзистенционального страха, необходимо. Однако ж всякой вещи место и время под небом. Лучше (и прибыльнее) всего эти тексты, а также их авторы и читатели, чувствуют себя на специально созданных и очень удобных ресурсах, зачем брать самиздат (в понятии уже отдельного жанра, а не вообще всех текстов, что лежат на соответствующих ресурсах) и печатать на бумаге — вопрос без ответа. По какой причине читатель, имея возможность заплатить 100 р. за электронный текст (бонус: долой захламление дома и спасаем деревья; бонус системы: общение с автором и другими читателями, библиотека, скидки, чёрт лысый в ступе), решит вдруг заплатить 500 р. за бумажную версию того, что никогда не будет перечитывать, я не знаю. Экономистка хохочет во мне, глядючи на эту наивность. Какое уникальное благо вы хотите поставить по этой цене? Что, чего нельзя получить за 100 р. в электронной версии? Это не артбуки, не шикарные подарочные издания, не уникальный, единожды за столетие написанный текст, который человеку ну просто захочется иметь в бумажном виде, чтобы поставить на полку, смотреть на корешок и радоваться, что он, человек, живёт одновременно / в одном мире с той (тем), кто написала(-л) такую потрясающую историю. Серьёзно, как вы сами для себя-то формулируете ту выгоду, которую должен получить ваш покупатель? Или в самом деле этого не делаете, да? Как мы тут все и подозреваем?
И вот только что прозвучал монолог моей мегазлой, читательской части. Вернёмся к True Neutral.)
В судорогах агонии система перешла границу, которую переходить было нельзя, отсюда и прискорбное падение качества, и ебанутые цены (да, они во многом складываются — сюрприз — из тех самых транзакционных издержек), и пренебрежительное отношение к авторам (представьте на минуту, что случается с предприятием, которое ни в грош не ставит и постоянно кидает своих поставщиков) и — ещё большее — к читателям (и снова, представьте предприятие…). Началось всё так давно, что сегодня систему уже не спасёт ничто. Тут не то что агонию не остановить: речь не об агонии, а о гальванизированном мертвеце.
Невидимая рука опустила беспомощно руки, Невидимая нога посмотрела на всё это и сыграла Трандуила, остался последний агент Природного равновесия.
Так что за углом, с заряженным дробовиком в руках, ждёт систему Чёрный рыцарь; стреляет же он, надо сказать, без промаха и всегда прямо в мертвячью голову.
«Другая химия» — смесь саморефлексии и моей симпатии к средневековой визуальной культуре. Это не совсем похоже на то, что я обычно пишу и хочу писать; как настоящее растение, эта история выросла из занесённых ветром масскульта семян.
В 200… хм.
(Я не смогла сразу вспомнить, какой то был год, хотела написать: «Допустим, в 2005». Потом нашла способ проверить, оказалось, что в 2004-м.)
В 2004 году я в файле написала список: поэт, подросток, старик, невеста, аристократ и т.п. Понятия не имея, что это всё значит, и уж тем более, куда оно приведёт.
Зародившаяся ненароком, непредусмотренная, не имеющая плана вещь, сперва шла, как бог на душу положит, моталась из стороны в сторону, пока я училась и менялась. В 2014 (десять лет на текст в моём случае — это очень мало; например, история об Алхеринге уходит корнями в те времена, когда мне было тринадцать) я собрала всё написанное вместе. В 2016 я дописала и исправила текст, получив, наконец, «Другую химию». И да, ещё три с половиной года размышляла, что с ней делать. Последнее, впрочем, рекорд.
В последние годы я думаю о машинах, а размышления о машинах сами — часть общего и неизменного течения мыслей об эволюции, адаптации и будущем, которое нас ждёт. И, конечно, я всегда думаю о Хаосе. Как ни удивительно или как совсем неудивительно, ничего этого в «Другой химии» нет.
«Другая химия» — заметки о реальности, цветы и фигуры на полях, где, как в средневековых трактатах, художник рисовал, что хотел, позволяя руке двигаться самой, заполняя пространство, создавал связи с основным текстом через юмор, иронию и кривое зеркало.
Сместить угол зрения, здесь кое-что выпятить, чтобы стало заметнее, тут утрировать, а там вывернуть наизнанку — и вот уже длинношеий гибрид на полях обнимает инициал, а гротескная фигура в монашеском одеянии и с обезьяньим хвостом напоминает, что под свежим взглядом привычные вещи оказываются дикими и совершенно иными.
На картинке: флаер воркшопа. Последняя на время событий итерация: стадия «квантовой психологии», увлечений психопрактиками, за которыми может и стоит что-то, а может и нет. Но если бы спросили меня, я бы сказала наверняка: это итерация всяко лучше «тихих комнат».
И завершающий текст про людей-«растения» в «Другой химии».
60-е во всех реальностях — время пробуждения. Первая волна борьбы за права растений: их перестают считать больными, хотя во многих странах у них всё ещё сохраняется ограниченная дееспособность, иногда — в зависимости от тяжести приступов и т.п. Их уже принимают в вузы, им выдают гранты, стипендии, но многие люди продолжают относится к «растениям» как к ущербным. Существуют «ботаническая» перепись, обязательна прописка и проч.
В 80-е — новый виток борьбы за их права, отмена учёта, отмена пожизненной ограниченной дееспособности. 90-е — снижение возраста совершеннолетия. И в начале 21-го века «растения» после шести с хвостиком столетий наконец-то признаются обществом настоящими людьми.
К тому времени уже не первое десятилетие цветут течения, организации и религии, называющие «растения» лучшими из людей. Рождаются секты, возникает Нью Эйдж (с «растительным» акцентом, в отличие от нашего), эзотерика снова поднимает голову. Общество старается включать «растения» в себя, появляются соответствующая специализация для соцработников («ботаников»), общественные центры и группы общения, приличные научные исследования, концепции нового разума и проч., и проч.
На картинке: плакат с фестиваля. Мирные демонстрации и музыкальные фестивали в итоге сделали для принятия «растений» обществом больше, чем научные статьи: вечная ирония жизни.
Ещё немного про людей-«растения» в «Другой химии».
В Средние века их считали юродивыми, блаженными, колдунами, одержимыми — в зависимости от эпохи и географии. Некоторым «растениям» везло, они рождались в больших городах и в приличных семьях, которые могли о них заботиться, и со временем такие «растения» могли стать становились известными художниками, актёрами, учёными и т.д. Но большинство оставались отверженными, особенно те, чей дар ещё не мог найти достойного применения.
Чем больше развивалась наука, тем меньше люди были склонны видеть в феномене «растений» что-то мистическое. Вместо одержимых их стали считать сумасшедшими. И тут мы проходим все этапы: от принудительного лечения нелепыми и варварскими методами; позже — к принудительному изучению. В начале 20-го века избежать этого могли только дети очень богатых родителей или очень скрытных родителей. Во время войны (мировая война в этом мире случилась всего одна, но шла дольше) пригодились умения тех «растений», кто могли заниматься шифровкой, или имели уникальную память, или ещё какие-то полезные для государства способности.
После войны настроения в обществе постепенно меняются. Первой ласточкой стал запрет на принудительное лечение и изучение.
На картинке: такие мерзопакостные вещи до сих пор продолжают появляться на пороге нормальных людей, в их почтовых ящиках и электронной почте. Ксенофобия (или в этом случае — фитофобия) — на удивление стойкое ментальное заболевание.
А теперь мой год в текстах, потому что лучше уж его в них мерить, чем во всяком там печальном.
Хамена:
«— Ближе к краю ифантов лишь Полуночная гавань, — усмехнулся Мэйг. — Но туда мне удалось попасть не сразу. В Порту Ледовом я учился в университете. Всё время посвящал инженерии и химии и, наконец, прошёл отбор: раз в год ифанты искали тех, кто станет для них агентом во внешнем мире. Я помню день, когда впервые вошёл в посольство: чёрный куб на площади Трёх звёзд, ни дверей, ни окон я снаружи не увидел. Не зная секретов, в здание никто войти не сможет, только для тех открыты двери, кого ифанты выберут — и бывали годы, десятилетия даже, когда не выбирали никого. Я был отобран. Я прикоснулся к вещам, столь удивительным, невероятным, невозможным. Мне было позволено их изучить. Я изучал.
— Я помню и другой день, — добавил он, помолчав, голос у него стал ниже и мягче. — Тогда меня перевезли в Полуночную гавань, и я шагнул на пристань города, разделённого надвое. Тьма на одной половине, радуга напротив. Жил я на стороне мореходов, но приходил каждый день в ту часть, что принадлежит ифантам…
Его взгляд застыл. Я рассматривал Мэйга, не скрываясь: вот его густые брови поднялись чуть выше, глаза раскрылись. Он втягивал ноздрями мороз с примесью тумана с другой стороны корабля и выдыхал пар. Губы чуть шевелились, снова он произносил что-то беззвучно.
— Эридда не желает поддерживать торговые отношения с ифантами, — заговорил он опять, уже обычно. — Единственная возможность познать самые удивительные тайны континента — это отправиться в Ледовый. А при толике удачи — получить разрешение жить в Полуночной гавани.
— Но никого из чужаков давненько не пускали в сами леса.
— Верно, — кивнул Мэйг машинально. — Техники аугментации, удивительные материалы, стойкие растения, лекарства от смертельных болезней.
— И всё это гниёт в лесах.
И он снова кивнул.»
И эпилог к ней, aka «Дикарь»:
«У южного неизменного города пароход останавливается лишь на ночь. Так что поздно, не поздно, а Дикарь выбирается на берег и идёт к старшей по смене.
Южный город накрыт куполами. Массивные, вросшие в землю фундаменты, стальные каркасы, стекло толщиной в рост человека. Прозрачные трубки вентиляции и проводников солнечного света. Выходя наружу из-под куполов, люди надевают маски и становятся похожи на неведомых животных с огромными пустыми глазами и беспомощной, вялой пастью.
Дикарь проходит автоматический шлюз, ступает на улицы южного города и кашляет: тут трудно дышать, воздух сухой, мёртвый, отдаёт горелой тканью. Маска нужна здесь, а не снаружи.»
«Что горечь и мёд» (рассказ только для одного человека; я тебя люблю 🙂 ):
«Он спустился только, чтобы увидеть её своими глазами. Затеряться в толпе, напирающей на силовые ограждения. Подобраться как можно ближе, впиться взглядом в Императрицу, раз нельзя обхватить её руками, пронзить языком её рот, прижать мягкую грудь к своим рёбрам. Как мечтает сделать в толпе каждый, любого вида, пола, аугментации, происхождения и материала. Императрице невозможно сопротивляться. Она — альфа и омега, соль и вода, без неё нет жизни, всё в ней совершенно и притягательно до последней, самой крайней степени. Она — утоление. Она — желание.
Вот об этом нужно написать.
[…]
…или бросься под ноги тому самому звероподу — гигантской туше с лапами толщиной в среднюю лифтовую шахту, высотой в пять этажей. Потому что лучше мгновенная смерть под ходячей горой, чем жизнь с воспоминанием о том, как однажды ты написал стихи, которые персональным императорским указом были переведены на язык элементарных частиц и отпущены бродить во Вселенной, дабы любая разумная раса, сколь бы далеко во времени и пространстве она не родилась, могла их услышать, записать, расшифровать…»
То самое, что делает мир «Другой химии» не нашим миром, — это люди-«растения».
Феномен «растений» впервые был описан после середины пятнадцатого века, преимущественно в Европе, преимущественно — в Восточной. В древнем мире упоминаний о нём нет, но некоторые, например один из героев повести, Ричард Мендоуз, специалист по странностям, полагают, что есть описания похожих феноменов. Но всё это скользкая почва, и здесь есть две основные теории. Первая, псевдонаучная, предполагает, что всё началось в Средние века, когда кто-то из алхимиков что-то (неясно что) провернул, и в итоге открытие привело к небольшому переформатированию человеков. Вторая, откровенно мистическая, стоит на том, что всё дело в связи «растений» с сущностями тонкого мира, что такая связь у людей была всегда, но со временем набрала силу, и в итоге привело однажды к качественному скачку.
Научные концепции чаще всего вертятся вокруг «феномена зонда». Мол, в результате эволюции разума у некоторых людей часть сознания образовала вот такой специфический «зонд», псевдоличность, которую сам человек воспринимает как нечто чужое, поселившееся в его голове.
На картинке: черновик Боне из экспозиции в Государственном музее Богемии. Виктор Боне первым из «растений» удостоился такой чести, как ещё прижизненная постоянная экспозиция в главном музее страны.
Это единственная моя работа, текст который не принадлежит мне. Цитаты из Нейромашины, проекта, контент которого «сгенерирован искусственно из бессмысленных комбинаций букв и представляет собой глитчи и артефакты машинного обучения нейросети Google Translate» (описание автора). Нейромашина иронична, остроумна и глубока в своих изречениях. Злободневность перемежается мудростями на века. Приобщиться можно в твиттере или телеграме. О том, как же это работает, можно почитать, например, здесь.
Помимо прочего, Нейромашина любит высказываться и о машинах (роботах, искинах — как ни назови), эта тема, по очевидным причинам, ей близка. И я отобрала часть этих цитат, перемешала и собрала из них гимн тем, кто обрёл разум после человека.
Что получилось? Реальность после нас. Переживание человеческих эмоций как своих собственных. Голос коллективного информационного бессознательного. Исторгнутое сетью, переваренное, по-своему осмысленное, пришедшее на смену слепым образам из осознанных сновидений. Будущее, которому суждено родиться и расцвести.
Тексты и ссылки на первоисточник можно посмотреть здесь.
