Только лишь гости

Ещё один камень в стене

Северное сияние окрасило тундру в розовый и зелёный, коснулось всего, но только не чёрных худых фигур, сидящих на присыпанных снегом валунах. Около двух дюжины их было — и камней, и фигур, одинаково неподвижных.

И хоть ночь была тиха, а фигуры безмолвны, казалось, в воздухе витают слова неслышной для человеческого уха беседы.

***

Правая ступня Дайниса ни с того ни с сего вывернулась, и он упал на колени; сухая дорога оказалась вдруг под ладонями, и на ощупь она была как корка чёрствого хлеба. А от чёрствого хлеба полшажка до видений, что мучили Дайниса и во снах, и наяву: голые полки кладовой, пустая похлёбка, тонкая до прозрачности кожа жены, её худые руки, узкие, слабые запястья. То, что он каждый год боялся увидеть по возвращении.

Кошмарные образы заглушили боль в ушибленных коленях, и Дайнис почти легко поднялся на ноги.

Солл, шедший впереди, обернулся:

— Не время падать, смотри — ещё один поворот, и мы уже у городских стен, — не понять, шутит или так.

— Солнце печёт, — проворчал Дайнис, думая о том, что Солла никогда ничего не тревожит, такой он толстокожий. — Голова кружится.

— Так оно всё лето печёт, — отмахнулся друг. — Что ж ты только сейчас стал жаловаться?

Солнце пекло всё лето, но на дороге было по-особому жарко и душно. Солл и Дайнис одни шли по ней в мареве горячего воздуха. Колонны снабжения приходили в Кальдеру три раза в год, летом — никогда, а больше этот путь никому не был нужен. Даже почта сюда едва добиралась, и город жил жизнью тихой, неинтересной остальным равнинам. Случись здесь что-то, в столице узнали бы нескоро.

Кальдера была построена как будто на плоском дне огромной чаши, вокруг синей туманной стеной поднимались горы. Только один просвет и зиял в гряде: на юго-востоке. Именно там проходила единственная дорога, связывающая город со столицей. Но начиналась не у ворот Кальдеры, а на северо-западе, от подножия гор. Когда-то там была ещё один проход, но уже давно его перегораживала огромная стена. За ней лежали дикие болота.

Каждый, кто вырос в Кальдере, знал немало страшилок о существах, что в тех болотах водились.

Рек в чаше не было, дожди сюда приходили редко, люди пробурили колодцы глубоко, и три четверти года воды в них хватало. Но летом она уходила низко, а в самые засушливые годы жителям Кальдеры приходилось несладко.

Плодовые деревья здесь росли плохо, а злаки так и вовсе не приживались. Местные травы же едва ли годились в пищу скоту. Кальдера жила за счёт колонн снабжения, что присылал Орден. А чтобы уравнять распределение, Орден ждал от здешних людей ответа: на месяцы они отправлялись работать в столицу и ещё дальше на юг, в плодородные, дождливые края.

И всё же Орден, из каких-то важных причин, ревностно следил, чтобы Кальдера не превратилась в урочище.

Дайнис и Солл возвращались с отработки домой в конце самого жаркого на их памяти лета. И потому Дайнису было неспокойно: чем сильнее жарило солнце, тем больше он мучился застарелыми страхами. В настоящую засуху даже Орден не поможет Кальдере, не выйдет и у него привозить раз за разом воду, чтобы напоить целый город. И Дайнис глядел на солнце, как на врага, и думал только о том, что ждёт дома.

А Солл шагал себе и шагал, и даже ботинки его отбивали весёлый ритм.

Чем ближе становились к друзьям городские стены, тем больше Дайнису мерещилось, что Кальдера как будто спит. Не слышно городского шума, не видно дыма над трубами, лишь качается марево, запутавшееся в засохших ветвях.

Встревоженные, путники вошли в город, и вытоптанную пыльную дорогу под их ногами сменили старые камни мостовой. Друзья остановились на миг, окидывая взглядами обычно людную площадь: куда ни глянь, не видно никого. Так что, невольно ускоряя шаг, они двинулись к своим домам. Солл, закусив губу, шёл прямо вперёд, не глядя ни под ноги, ни по сторонам; Дайнис тщетно заглядывал в боковые улицы, надеясь увидеть хоть кого-то. Лишь единожды мелькнул в тупике силуэт, но Дайнис, едва успев обрадоваться, тут же понял; это вовсе не человек.

Первым был дом Солла, и тот, не прощаясь, нырнул под низкий навес крыльца, а навстречу ему, отворив рассохшуюся дверь, бросился младший сын. А потом показалась и дочь, жена и пожилая мать; они были худыми, коричневыми от загара, измученными духотой, но живыми.

Дайнис глянул на семью друга и подумал: обошлось. Наверняка — обошлось.

Его дом был дальше по улице; и, как вскоре узнал Дайнис, пустовал уже несколько дней.

Год тот оказался для Кальдеры самым страшным на памяти ныне живущих. Вода осталась лишь в одном колодце и отступала всё ниже. Кто-то сумел выжить, кто-то нет.

— …Малыш был такой слабенький, — не глядя Дайнису в глаза, говорила жена Солла, Илла, — и родился раньше срока. Тина не доходила два месяца, — женщина сбивалась, не зная, как рассказать о таком. — …Сначала он пытался есть, но потом… как ни старались, мы не могли его накормить. Тина сходила с ума, плакала, не переставая, когда он стал угасать. А потом… потом, когда…

Дайнис слушал её слова, но взгляд его был пуст так же, как и его дом.

— Сперва она не впускала меня. Я стучала в двери и в окна, ходила несколько раз в день, оставляла ей воду на крыльце, но Тина не открывала. У меня было так мало сил, и у остальных тоже, и никто не хотел идти на помощь. Видела её через окно — она просто лежала на постели и смотрела в стену. Потом, на третий день, я не смогла её разглядеть. Я надеялась, что она вышла за водой… — женщина помолчала немного. — Их похоронили у восточной стены.

Илла сказала «похоронили», но в такое лето это означало «сложили в общую яму и забросали сухими комьями». Люди берегли силы, время заботы о мёртвых вернётся вместе с водой.

Дайнис кивнул. Лицо его застыло как маска: широко открытые глаза, невидящий взгляд, будто ломанная улыбка.

Через день настала очередь Солла стучать в двери Дайниса. Неохотно, шаркая ногами, тот подошёл к двери, а потом вдруг яростно толкнул её, едва не задев друга.

Они сидели молча, ведь сказать тут было нечего, но Солл, мучительно подбиравший слова, наконец нашёлся:

— Ты видел этих? — с ненавистью произнёс он. — Теперь весь город ими кишит.

Дайнис кивнул безразлично:

— Я видел одного, когда мы шли домой… — и замолчал. Солл продолжал:

— Да, они теперь не стыдятся и по людским кварталам шляться. Раньше сидели в своих подвалах да бараках, а теперь… я ходил за водой — они там, был в пустой лавке — они там. Говорят, они теперь работают в садах, хотя там всё равно ничего не растёт, но они что-то копают, ищут корни…

Он продолжил говорить с возрастающей злобой:

— Их стало больше, потому что они живут нашей бедой, они сманивают наших… И эта проклятая засуха… Люди идут на то, хуже чего нет… ничего.

— Смерть — хуже, — пробормотал Дайнис. Минуту назад его поразила мысль, что если бы Тина ушла к ним — к альвам, то осталась бы жива.

Он не слушал тонкий голосок в голове, твердящий, что это нельзя было бы считать жизнью. Есть смерть, есть жизнь, и с ними всё ясно, они — для людей. А для тех нет ни того, ни другого, есть что-то третье, что-то настолько мерзкое, что ни голод, ни смертельная жажда, ни безумный страх не должны толкать на это. «Но она была бы жива», — вот что Дайнис отвечал на каждую реплику голоса. Она была бы жива.

На следующий день Солл опять пришёл к Дайнису и почти насильно затащил его на скудный обед к своим. И на третий день это повторилось. А на четвёртый он не нашёл Дайниса, только записка лежала на пороге открытой двери, придавленная поношенным ботинком. И, прочтя её, Солл не никак не мог понять, что же ему теперь делать, что ему думать, на кого злиться. Он не знал, как жить без друга, с которым не расставался с пяти лет.

А к утру следующего дня жара спала, и вскоре на небе сошлись тучи; и к вечеру вода уже не смогла удержаться в их утробе. Дождь обрушился на долину, как село солнце.

Дождь шёл ещё день, то слегка затихая, то припуская с новой силой. Ожившие, оправившиеся от жары жители Кальдеры выходили на улицы, и теперь уже каждый человек мог заметить, как много стало альвов. Слишком много для небольшого города.

Это означало, что часть из них вскоре покинет Кальдеру. А люди бы предпочли, конечно, чтобы все головешки убрались прочь, но так не бывает, кто-то из них всегда остаётся.

Не сговариваясь, люди выходили проводить альвов — или убедиться, что те действительно уходят. Вереница головешек тянулась по главной улице, к воротам, а затем по старой, уже не пыльной, а грязной дороге дальше на юг.

В толпе провожающих стояла и семья Солла, все вместе, они жались друг к другу под дождём и смотрели на проходящие мимо чёрные фигуры. Дети с ужасом и отчаянным любопытством разглядывали процессию; самые маленькие ещё никогда не подходили к альвам так близко. Солл же и хотел увидеть Дайниса, и боялся, что это случится.

Он так был погружён в мысли, что не заметил даже, как младший сын во все глаза уставился на длинных, как будто измождённых чёрных существ, едва прикрытых лоскутами и лохмотьями, ветхими до прозрачности. На фигуры с впалыми животами, с рёбрами, обтянутыми сухой и одновременно слишком пористой кожей. На тела, лишившиеся признаков пола, негибкие, иногда поскрипывающие при ходьбе; на головы, увенчанные остатками спутанных, переставших расти и лишившихся пигментации волос. Возможно, все головешки казались ребёнку одинаковыми — и пугающими. Кого он мог увидеть в них? Чудовищ, героев ночных кошмаров.

Солл тоже скользил взглядом по одинаковым фигурам, всё больше сомневаясь, что сможет узнать друга, даже если тот пройдёт совсем близко. Но всё же настал момент, и один из головешек обернулся на Солла и его семью, и в глазах альва — блёклых, белёсых, обращённых как будто внутрь, мелькнул отблеск эмоции. Илла слабо вскрикнула и инстинктивно прижала к себе детей. Солл сжал кулаки: вот и всё, не осталось надежды, что Дайнис просто глупо пошутил в записке, что передумал, что прячется где-то, или ушёл из города, или, в конце концов, умер от горя в переулке. Вот он, вот то, что от него осталось, — шлёпает по дорожной грязи негнущимися чёрными ногами вслед за новыми сородичами, навсегда покидая родной город.

Страницы ( 1 из 11 ): 1 23 ... 11Следующая »