На этом моменте воспоминание и превратилось в кошмар. Вдруг все остальные альвы слились в одну грязно-серую колыхающуюся пелену, и выцветшее и почерневшее лицо Дайниса вытянулось, нависло над Элаем; блёклые глаза, в которых прятался чуждый огонь, превратились в огромные ямы, два омута, и страх, безумный и недетский, затопил всё вокруг, стирая фигуры родных, стирая город с лица земли…
Элай почти проснулся, но разум его по-прежнему блуждал в прошлом, ещё оставаясь во власти ушедшего сна. Теперь Элай вспоминал, как его отправили на разбор Жёлтой стены; как он прощался с женой и детьми, и видела в глазах Елены не тоску, а едва скрываемое облегчение; как странно было вернуться в Кальдеру по той самой длинной, вечной пустынной ленте единственной дороги, по которой два десятка лет назад его отец вывел свою семью из опустевшего города.
И это снова напомнило об исходе альвов, а вслед пришла мысль, что детский кошмар вернулся не просто так. Ведь, похоже, Кальдера, бывшая местом рождения Элая, станет теперь и местом его гибели.
…Потом Элай проснулся полностью и понял, что вся ночь потеряна. Нетвёрдым шагом — не слишком-то ему помогли несколько часов сна, он выбрался из шатра и посмотрел на стену: так и есть, работа в его отсутствие остановилась. Даже из центра лагеря он мог увидеть, что нужно делать переход на новый ряд, а значит — активировать особую комбинацию крайних камней, которую кроме него никто не знал. И тогда бы за ночь рабочие могли бы поднять ещё два или даже три ряда, и кладка бы выросла на человеческий рост.
Элай поплёлся к стене, тщетно пытаясь заставить ноги переступать хоть немного быстрее, но уже через десяток шагов почувствовал чью-то руку, сжимающую плечо, и услышал голос Кольба:
— Я не буду ходить вокруг да около, Элай, — печально сказал старый мастер, будто вынырнувший из тени. — Мы уже не успеем.
Элай сделал попытку вырваться, но ещё одна рука удержала его:
— Мы говорили с альвами ночью, — это уже Эдвина. Её голос был полон и ужаса, и решительности, и печали. — Они предлагают то, что может сработать. Почти наверняка сработает.
Элай остановился и оглянулся: все его мастера стояли рядом с ним, а он даже не заметил, как они подошли. Он пригляделся и понял, что никогда не видел у людей таких лиц — испуг и твёрдость во взглядах на фоне смертельной усталости. «Сон в руку», — подумал он. И ещё: «Не стоило тогда загадывать про три недели».
— Что они предлагают?
— Они могут разделять знание, доступное одному, — ответила Эдвина тихо. — Им не нужно учиться, они просто могут разделить наше знание — наше, а главное твоё. Им не нужны слова, чтобы работать слаженно, они слышат друг друга на большом расстоянии. И они могут работать без отдыха, без еды очень долго. Мы сможем поднять стену на достаточную высоту за несколько дней.
— И вся загвоздка в том, что они могут делиться знанием только друг с другом, — добавил Кольб.
Элай закрыл глаза. Вполне ясно, к чему они клонят. Наверное, это судьба.
— И сколько занимает… это…
Он не договорил, но мастера его поняли.
— Недолго. Не больше часа, как говорят альвы, — ответил кто-то.
«Елена», — подумал Элай. И спустя один удар сердца: «Мальчишки». Солнечное сплетение свело холодной судорогой: он уже никогда их не увидит. Но ещё раньше, чем он додумал эту мысль, иное чувство заставило его кивнуть.
И после он сразу принял решение. Чувства не важны, важны факты. Так он и остальные смогут выполнить долг. И сделать это не раз: они получат все тайны, сохранённые альвами, вернут знание, утерянное людьми. Не о чем тут думать. Так Элай и сказал:
— Тогда о чём тут думать? — но всё же в его голосе не было уверенности, лишь усталость. — Чем больше мы будем думать, тем больше начнём бояться. Я уже чувствую приближение страха… как и все вы, наверное. Но мы сможем остановить орду.
Кто-то из мастеров тоже кивнул, кто-то что-то прошептал в знак согласия.
— Они ждут нас в пещере, недалеко от стены, — сказал Кольб. — Они обещали, что мы не пожалеем.
— Люди никогда не сдаются…
— Мы не сомневались в вашем решении…
— Это хороший выбор…
— Сделайте его ради знания…
— Вы обретёте больше, чем потеряете…
Элаю казалось, что шелестящие слова доносятся отовсюду, из теней, от камней, даже от земли; он как будто слегка утратил ориентацию в пространстве, идя вслед за Кольбом по широкому, прохладному, сумрачному коридору в пещеру, где обосновались альвы.
— Вы не будете сожалеть, — произнёс вышедший навстречу Атананиэль, когда коридор привёл их в залитую рассветным солнцем, сухую пещеру с круглым отверстием в потолке. Элай огляделся: все его мастера уже были здесь, кто-то нервно ходил, кто-то сидел на установленных вдоль стены больших камнях с плоским верхом. Рядом с коридором, из которого они с Кольбом вышли, начинался ещё один, совсем тёмный и узкий.
— Вы не будете сожалеть, — повторил альв. — Уже ни о чём и никогда. То, что вы чувствуете сейчас, — ваши последние сильные эмоции.
Элай кивнул, как будто соглашаясь, но на самом деле не очень понимал, о чём ему говорят. Всё его внимание и вся воля были сосредоточены на том, чтобы удержать в сознании преграду, за которой бился древний панический ужас перед смертью, даже хуже, чем перед смертью: перед потерей чего-то, что трудно назвать, но что безусловно существует, того, что иногда зовут душой. И пусть это всего лишь суеверие, но ведь было же что-то, что породило его…
— Переход довольно прост, и вы не почувствуете боли. Как только пройдёте путь, — Атананиэль указал на вход в тёмный коридор, — ваш страх уйдёт. Взамен вы обретёте новое имя и новый путь.
Он помолчал и добавил:
— Вы можете отказаться, но вы должны принять решение до момента, как сделаете первый шаг. Потому что путь невозможно прервать. Каждый из вас почувствует, что его зовут. И в этот момент он должен решить окончательно, вступать ли на путь или оставаться тем, кто он есть.
После этих слов альв кивнул людям, вошёл в коридор и исчез в темноте.
— Элай, — позвал кто-то из мастеров.
— Да? — откликнулся Элай рассеянно, но усилием воли сосредоточился и обвёл взглядом тревожные лица женщин и мужчин вокруг. Он должен был поддержать их в эту минуту.
— Вы слышали альва, — сказал он. — Нет ничего постыдного в том, чтобы передумать. Но нужно решить до того, как войти туда… Думаю, мы должны попрощаться, хотя мы все ещё увидимся, но…
Он замолчал, чувствуя, как горло сжимается, а по спине ползут мурашки. Тьма в узком коридоре как будто сгустилась, упрочилась, от неё повеяло холодом, разошедшимся тут же по солнечной пещере. Одна из мастеров вздрогнула и беспомощно оглянулась на остальных. Она сделала несколько шагов; слёзы потекли по её щекам; странно махнув рукой, она бросилась во тьму. Никто не произнёс ни слова, глядя на это.
Элай устало опустился на ближайший камень и закрыл глаза. Появилось предчувствие, что его позовут последним, и, наверное, это было правильно. Он всё ещё отвечал за остальных и до конца должен был выполнять свои обязанности.
Интервалы между порывами холодного ветра, приносящего зов альвов, были не очень большими, но людям, ждущим очереди, они казались бесконечными. Труднее всего было не гадать, как же это будет, чем ты станешь потом? Труднее даже, чем бороться со страхом и невыносимым желанием бежать от будущей тьмы. Но альвы были правы: люди никогда не сдавались. Так учил Орден: выполнять работу до конца, жертвовать собой, если это принесёт спасение другим. В их умах всегда звучало учение Ордена: выживание общества важнее судьбы отдельного человека. Если бы не это учение, люди бы не построили небесный дом, не добрались бы сюда, не смогли бы потеснить орду. Каждый человек, служащий Ордену, знал, в чём долг и как важно этот долг выполнить.
Элай ни о чём не думал, как ему казалось, хотя в глубине его разума бродили тёмные мысли и воспоминания. Он лишь чувствовал, как рвётся из груди крик, как боль подбирается к сердцу — боль вечной разлуки с любимыми. Он сжимал зубы, отгоняя прочь образы жены, детей, родителей. Если бы позволил себе хоть на миг задуматься о семье, то бросился бы прочь, вопя от ужаса и облегчения, бежал бы к обезлюдевшему городу, потом дальше, по старой дороге, не оборачиваясь, забыв обо всём.
Но он боролся с собой, почти не сознавая, что происходит вокруг, погрузившись в своё ожидание и возвращаясь к реальности, только когда к нему обращались.
Некоторые мастера прощались с ним, и он отвечал; а потом на камень рядом села Эдвина, и Элай повернулся к ней.
— Я думаю, я буду следующей.
Элай ничего не ответил.
— Я хотела поведать тебе о своей жизни, — продолжила Эдвина, — о родителях, ждущих меня дома. Ты знаешь, я единственный их ребёнок, — она судорожно сглотнула. — Ещё я хотела пожаловаться, что уже не смогу стать инженером, как ты, и увидеть другие земли, я ведь была только дома и в этой Кальдере. А ещё… — она замерла, — ты мне нравился. Уже в прошедшем времени я говорю, будто всё кончилось, но… всё ведь кончилось для нас.
Элай хотел заговорить, но Эдвина остановила его жестом:
— Я знаю, что ты несвободен. И это, наверное, даже не было серьёзно… просто хотела сказать, пока это имеет значение хотя бы для меня.
— А теперь ничего не хочется, — продолжила она. — Кроме солнца, льющегося с потолка, больше ничто не вызывает у меня чувств, ни прошлое, ни что-то ещё. Ты думаешь, они выбрали это место, потому что знали, что так будет?
— Никто не знает, что у них в голове, — лишь смог повторить Элай. — Но скоро, наверное, ты получишь ответ.
Эдвина нашла в себе силы улыбнуться.
А Элай вдруг почувствовал, как рвутся изнутри слова: в последний момент человеческой жизни озвучить его самый тщательно скрываемый страх. Что на самом деле Елена лишь сделала то, что ей приказали в Ордене. Вот единственная причина, почему у Элая есть жена.
Это признание не было нужно никому, тем более теперь, но он очень хорошо понял, зачем Эдвина рассказала ему о своих чувствах: солнце, пещера, тёмный провал коридора в самом деле напомнили, что остался последний шанс поговорить о том, что важно людям.
Но Элай ничего не сказал. И вскоре Эдвина услышала зов и, не прощаясь, отправилась во тьму.
Потом в пещере остались только Элай и Кольб. И старик подошёл, чтобы сказать:
— Я всегда знал, что однажды уйду к ним. Я один как перст в этом мире. Я даже рад, малыш, что это будет не просто знак моей трусости, нет, это чему-то послужит. Но мне так жаль вас. Я как будто забираю вас с собой.
— Не нужно жалеть, — пробормотал Элай, — это действительно чему-то послужит…
— Я представлял, — не слушая его, говорил Кольб, — каково это, вдруг понять почти всё, что существует и существовало? Каково знать, что всё это будет с тобой такой долгий срок, который другие называют вечностью? Быть и отдельным, и частью иного целого.
— Как думаешь, — проговорил Элай, — если бы Орден дотянул до Кальдеры столбы… если бы мы узнали сразу, а не спустя два дня, это что-то-то изменило бы?
Кольб не успел ответить: из коридора, ведущего к выходу, послышались шаги, кто-то бежал в сумраке, сломя голову, натыкаясь на стены. Через несколько мгновений в центр пещеры выскочил Тайр. Моргая от солнечного света, он огляделся, и тут же на его лице проступило отчаяние.
— Где… остальные?.. — выдохнул он. Как будто в ответ, очередной порыв ветра пронёсся по пещере, и Кольб подошёл к Тайру и хлопнул по плечу:
— Там, куда я отправляюсь и где власть Ордена заканчивается.
Кольб подмигнул гонцу и вступил в тень коридора.
— Что вы сделали? — с ужасом воскликнул Тайр. — Что вы сделали?!
— Выполнили свой долг, — сухо ответил Элай. — Мы делаем всё, что в наших силах, чтобы достроить стену. А что ты тут делаешь?
— Я привёз письмо от Ордена… альвы подсказали, где вас искать… Что ты делаешь? Разве для такого наши семьи покинули этот гиблый город?! Чтобы ты сгинул здесь, вот так?!
Он ухватил Элая за плечи и встряхнул, но тот лишь спросил вяло:
— В письме сказано, что орда отступила или что укротители придут на неделю раньше?
Тайр опустил руки, покачал головой и выдавил:
— Орда ускоряет движение… может прийти даже раньше.
Элай кивнул и сказал:
— Я рад, что ты здесь, — он нахмурился и добавил медленно:
— Когда вернёшься в столицу, передай… моей семье…
Лишь это слово сорвалось с его языка, Элай почувствовал, как слёзы обожгли глаза, как мышцы горла сжимаются, как дрожат руки.
— Я люблю их всех, — с усилием сказал он. — И я постараюсь сделать так, чтобы они больше никогда не увидели меня.
И тогда порыв ветра хлестнул его по спине, и слабое эхо раздалось в голове: «Элай, мы ждём тебя».
Он зачем-то попытался улыбнуться, но уголки рта только судорожно дёрнулись.
— Я рад, что увидел тебя, ты был моим другом, — сказал он, и Тайр попытался снова схватить его и удержать, но с силой оттолкнул гонца Элай и бросился вперёд, к началу пути, и только он коснулся тьмы, как та окружила его со всех сторон, обняла и как будто повела вперёд, где горело пятнышко — свет одинокого факела в центре огромного пустого пространства. И лишь Элай вступил в маленький круг света, огонь погас, и осталась только темнота. А потом человек почувствовал слабый укол в основании шеи…
…Когда альвы, прибывшие сюда раньше людей, поняли правду о планете, они нашли только один способ разрубить этот узел. И способ оказался безупречным. Они перешли на иной уровень, но сумели хотя бы частично остаться собой. Плата за это оказалась высока, им пришлось отказаться от всего, что смертно, — от живого тела до живого сердца, но взамен они получили то, у чего и названия-то не было; то, что было бессильно представить воображение других народов.
Оказалось, что иной уровень — это не фигура речи, что этот уровень действительно во всём иной. И жертва того стоила.
Тем более, что часть её можно было забрать назад. При желании, но кто в Братстве имел такое желание? Почти никто.
Теперь альв знал, почему.
Его приняло Братство, и он вышел через мерцающую темноту на свет, и свет был не такой, как раньше: он видел белый как смесь множества цветов, и идущие от солнца лучи переливались радугой. А в следующий миг, лишь только захотев, он снова увидел, как радуга сливается в единый поток тепла и света. Сейчас он оказался совсем рядом с Жёлтой стеной, пройдя через второй выход из пещеры, и здесь его ждали старые и новые друзья, его братья и сёстры. Он посмотрел на стену и увидел скользящие по ней слова «заклинаний» — сигилы программного кода. Он уловил шёпот сородичей, но больше не слышал того голоса, что раньше всегда звучал в голове, твердя, как нужно поступать и что есть правильное, а что неправильное. Этот голос, как он только что понял, и был его человеческим долгом, который в нём взрастил Орден. Ныне же не было ничего правильного и неправильного, было целесообразное, желаемое и обещанное. Он коснулся своего знания о конструкции Жёлтых стен и в один миг разделил его с сородичами. А потом они начали работать, потому что орда была близко, и люди нуждались в помощи.
Тайр вышел из пещеры, когда альвы уже приступили к строительству. В его глазах стояли слёзы, и он мог разглядеть только одинаковые тёмные фигуры, что таскали камни, карабкались на стену, тянули направляющие нити для кладки. Он не мог понять, кто есть кто, и был рад этому. Он был должен немедленно ехать, сообщить в Орден о случившемся, и этому тоже был рад.
Развернувшись, он пошёл в центр лагеря, к своей лошади, и с каждой секундой его шаги ускорялись, и вот он уже бежал со всех ног прочь от тех, кто ещё недавно были людьми.
Спустя пять дней Тайр вернулся в Кальдеру. Он мог бы не делать этого, мог бы остаться в столице, вдали от опасного места, но он вернулся. Выбор у него был либо ехать назад, либо остаться в городе и отвечать на вопросы семьи Элая. Тайр предпочёл троллей.
В Кальдере он встретил монаха, прибывшего накануне. Как только Тайр сообщил Ордену о случившемся, они отправили сюда одного из своих, и теперь он отвечал за стройку, поскольку старший инженер был признан умершим.
Монах, верхом на огромной лошади из особых конюшен Ордена, встретил Тайра у ворот Кальдеры и махнул рукой в сторону лагеря. Они поскакали к стене вместе.
— Нынешним утром стена была закончена, — прокричал монах, — и вовремя: сообщают, что тролли очень близко!
Тайр смотрел вперёд: Жёлтая стена Кальдеры снова возвышалась в ущелье, как будто ничего не произошло за это лето. Горькие слёзы подступили к горлу, и Тайр подумал, стоило ли оно того, стоило ли оно того в самом деле?
Монах оказался прав: к вечеру орда подошла к стене. Сначала из степи донёсся звук: невообразимая смесь визга, рыка и топота. Монах и Тайр и с ними самые смелые из жителей Кальдеры поднялись наверх, на смотровые площадки, чтобы увидеть зрелище, которое сложно передать словами. Волна верещащего, щёлкающего зубами, подпрыгивающего молодняка —шипастых шаров с вечно открытыми огромными пастями в половину тела и когтистыми лапами, неслась по земле, а потом с размаху накатилась на стену, захлестнув её до середины высоты. По телам собратьев мелкие тролли поднимались всё выше, но падали назад, прямо в открытые зубастые пасти. В воздухе пахло кровью, мокрой землёй и срезанной травой. Лишь четверть часа продолжалась эта бесплодная атака, в которой множество троллят стало кровавыми ошмётками под лапами сородичей, и потом рычащая и скулящая волна молодняка отхлынула, заворочалась и стала медленно отступать.