Страница 4 из 27
1 2 3 4 5 6 27

Земля — нулевая стихия / точка отсчёта

Сперва воскресенье:

Сама не знаю, о чём собираюсь написать.

(Когда-то это было о том, что Земля всегда больше остальных трёх Элементов; что это не перекрёсток, а крест с вытянутым основанием; что Север — горизонтален, это всегда долгое плато, а Юг, Восток и Запад быстры и резки; что Смерть — совсем не то же, что Чума, Война и Голод, она непобедима, потому что победа над ней не нужна; будущее всегда больше того, что уже случилось; но всё это такие… обрывки, мало кому нужные; корень множества ветвей, но он в земле, он потаённый, и этого достаточно; теперь я не знаю, что собираюсь написать.)

Но так это и работает — мой мозг. Мне не нужно знать.

Мои схемы абсолютны и подробны.

Они гибки и в любой момент могут быть пересмотрены.

Потом вторник:

(Но как это вообще работает? Я еду в метро с двумя пересадками на Ваську (можно с одной, но с двумя быстрее; это старый паттерн, ему шестнадцать лет — эти повороты, переходы, длина эскалатора, это движение, старый, давно рассчитанный маршрут, в какой вагон сесть, через какой переход идти; и пересадка на Техноложке — паттерн ещё древнее, берёт начало в том году, когда школа всё, а финёк только начинается; в общем, это память, что никогда не исчезнет, она записана в теле, там пребудет до конца; и можно не думать о пути, а думать о другом), и я думаю о том, что сверки — это просто внешняя совесть, она всегда была у человечества, и это не так уж плохо, хоть и противненько, как сказали бы Эл или Гардарика, это именно противненько для тех, кто сам больше и страшнее всего этого — всего этого цацканья, всей этой гиперопеки. А вот происходящее в Хелтер Скелтер — совсем другое.

Это ничего для вас не значит, но много значит для того, над чем я работаю сейчас.

И потом сразу, или до, или одновременно я думаю о том, что в истории про Зеркальную королеву нужен пролог. Он написан лет пять назад. Это не совсем пролог, но теперь им будет, это правильно, он будет называться «реальность Овидия, версия два», это то, что было последним из триггеров, последним, с чем не смог справиться один из героев, последним, что породило события, о которых и пойдёт речь в истории. Катастрофу.

(И Дитя ночи тоже вызывает катастрофу, потому что когда утуре растут, они забирают очень много.)

(Я всегда пишу о катастрофах. Из тех, что раскалывают Срезы Мультивёрса. Это мысленные эксперименты — что если. Описания плоскостей огромной многомерности. Мне так проще думать — когда много переменных, но важны даже не они, а связи между ними.

В качестве переменных могут быть и люди — обычно это люди… обычно это разумные существа… обычно это существа и сущности, обладающие восприятием, вот так — но вообще могут быть и апельсинки. Ведь важны именно связи (элементы формируются связями — опытом).

Важна паутина отношений и её колебания.)

Так это устроено. Одновременно несколько течений.

Я думаю ещё над одним рассказом, но не могу сказать, над каким.

Несколько схем, и я наблюдаю их колебания.

В Адаптациях Земля (земля) — это точка отсчёта. Это узел, из которого исходят несколько фигур. Точка отсчёта всегда Земля. В конце концов, это моя любимая планета.

(Я помню: на идеокинезисе мы стоим. Это разминка, но она не так уж проста. Просто стоять тяжело. Нужно говорить себе о том, что ты просто стоишь, чтобы не создавать внутри себя движения. Постепенно всё смещается, занимает природное место, а не то положение, которое создал опыт.

А потом ты говоришь себе: я орган восприятия Земли. Я щуп. Я стебелёк с глазом. Я мембрана. Я нечто, что не имеет названия. Я здесь, чтобы реальность преломлялась через меня. Я создана гравитацией. И я возвращаю благодарность за это, когда интерпретирую реальность единственным, уникальным образом. Я — орган восприятия Земли.

И эти слова рождают ощущение полёта. Движения в безбрежном (буквально же) космосе. Вот ещё одна связь и её колебания.)

Моя связь со средой, моя биология — всегда моя точка отсчёта.

Жанр и вид

Я писала что-то похожее, но это было давно.

Видов литературы (историй в целом, но пусть будет литературы, мне так ближе и проще) всего три. Они родились один за другим, и переход к каждому был следствием и знаком смены парадигмы восприятия. Отличаются виды историй по теме исследования.

Первым был миф, он прекрасно дожил себе до нашего времени, хоть и сменил название на «фэнтези». А до того побывал и истинными мифами, и религиозным сказаниями, и мистическими историями. Но всегда он был ответом на первый вопрос, первое столкновение: столкновение существ, обрётших разум, с силами, которые невозможно их превосходили. Эти силы никуда не делись, кипящие звёздные родильные дома ещё там, и свет нам не обогнать, и мы состоим из вибраций, притяжения и отталкивания.

Фэнтези по-прежнему исследует путь Героя и категории судьбы. Спор с судьбой. Вопросы, есть ли нам что судьбе противопоставить, или же вся наша борьба в итоге — и есть та самая судьба. Человек и божественные силы (какое бы имя они ни носили).

Рождение галактики Гутенберга вызвало к жизни прозу. Литературу о столкновении личности и общества. Сила такая же необоримая (хотя здесь появилось уже больше оптимизма, иногда и личность побеждает) и одновременно эту личность создающая. Диалектическое единство, рождение через противостояние.

Отношения — тема исследования прозы (всегда отношения — между личностью и обществом, между личностью и группой, между личностью и другим, ну и наконец между личностью и Другим). В какой бы жанр это ни вылилось, всегда отношения. Противостояние и невозможность существования друг без друга.

Фантастика родилась там, где можно было впервые заговорить о третьем столкновении: человечества и того, что мы с собой делаем. Тогда, когда мы реально научились что-то с собой делать. Когда стали способны на это хотя бы потенциально, когда поверили, что такое возможно на самом деле, по-настоящему. Что мы просто пока не знаем путей, которыми к этому придём. Но, кажется, придём точно. И вот последствия этого пути — они и есть предмет исследования фантастики.

Социальные изменения. Физиологические. Создание — других органиков, синтетиков, существ, которых до нас не было и без нас бы не было тоже. Изменения среды. Экспансия. Последствия того, что мы с собою делаем.

 

«Кто мы такие, / Куда мы идём, / Кто светит нам в ночи фонарём. / Из какого леса мы вышли, / В какую дверь мы войдём.»

Вот эти вопросы фундаментальны. Три столкновения, три вида историй, от самого древнего до самого нового. И, как я уже писала раньше, внешне история может выглядеть как угодно, использовать любой антураж, но принадлежность к виду — это всегда критерий темы исследования.

 

А вот жанров как собак нерезаных.

Но что тогда жанр? Формула фабулы.

Не сюжета; напротив, превратить жанровую фабулу в оригинальный сюжет — вот это вызов и скиллу, и способностям, и таланту, и, допустим, уровню интеллекта. Сюжет, как мы знаем, может обращаться вольно с хронологией, врать, где правда, где иллюзии, сходить с уст ненадёжного рассказчика, и в целом выглядеть как угодно.

Выдуманная нашими литературоведами фабула — вещь жёсткая.

И именно в фабуле проявляется «жанровость».

Есть опорные события в хронологической последовательности (рождение преступления — открытие преступление — завершение противостояния; встреча влюблённых — препятствия — разлука — последнее препятствие — соединение или наоборот; ребёнок — цепь инициаций — диалектический скачок дефис взросление). Их чередование задано жанром.

Фабула не терпит слишком серьёзных отступлений от генеральной линии. У фабулы туннельное зрение. И всё, что лежит за стенками туннеля, будет заклеймено, избито ногами и изгнано. (Так себя ведут и некоторые читатели; их туннельное зрение тоже требует гнать нечто новое, «непонятное», требующее каких-то усилий на осмысление, и насмехаться над ним; и при том диаметр туннеля такого читателя обычно невелик.) Так жанры и создают себе собственно гетто, скрещиваются внутри него и вырождаются в умственно отсталых, стерильных уродцев, адептов карго-культа.

 

И всё же один и тот же каркас может породить разные способы формирования сюжета. Опорные события могут быть рассказаны в любой последовательности. Всяко-разно может быть вставлено между ними и вокруг в трёх измерениях (а иногда и в четырёх, пяти и шести). И тема исследования может быть выбрана любая. Потому жанровая формула может быть реализована в рамках любого из видов литературы.

 

P. S. Конечно, человек достаточно смелый, чтобы плюнуть жанру в глаза, способен пошатнуть даже жёсткую фабулу. Как и всякое рисковое дело, эта борьба с ветряными мельницами может вознести наглеца высоко или скормить червям.

Ведь, как говорила дизайнерам Хайди Клум, сегодня вы в почёте, завтра же в пролёте.

Но если не рисковать в творчестве, то зачем оно тогда вообще, правда?

Штрихи 2021

В этом году я рисовала для Штрихов (вообще это уже второй раз, но о первом лучше не говорить 😁). Почитала рассказы людей, которых я знаю, и выбрала те, от которых у меня в голове щёлкнуло и вспыхнули картинки.

И поскольку один из этих прекрасных рассказов назывался «Нигредо», а я очень люблю алхимическую символику, что-то — это всегда «что-то» 😀 — подтолкнуло меня следовать этой линии. Рассказов было четыре, был ещё пятый в это серии — мой, так уж сложилось, и потому получились классические нигредо, альбедо и рубедо, а ещё стадия Ириды и до кучи зелёный лев.
Конечно, совсем альбедо нарисовать не вышло, пришлось ограничиться мягкими цветами. Зато на рубедо и правда есть то, что можно считать философским камнем в оригинальному рассказе.
В общем…

1. Нигредо — «Нигредо»


1.5 стадия Ириды («павлиний хвост») — «К чему мне эти минуты»


2. Альбедо — «Птичье сердечко»


3. Рубедо — «Предельный импульс»


А зелёным львом стала обложка для «Внутри — туман».

Эхо Ассамблеи: корабль Тесея

Вообще история про корабль Тесея не имеет решения в рамках той логики, внутри которой родилась; но мы-то живём уже попозже Аристотеля и других и знаем вещи, которых они, возможно, и вообразить не могли (и, конечно, не были в том виноваты). Так что сходу можем, например, придумать два решения проблемы. Первое годится вне зависимости оттого, о чём на самом деле идёт речь, второе будет иметь вариант попроще — если речь о корабле, т. е. о вещи, и посложнее — если речь о том, о ком для нас теперь история на самом деле, о разумном существе (для простоты: о человеке / людях).

Во-первых, важная оговорка: мы понимаем теперь, что вещи, а тем более субъекты, не состоят только из материи, есть ещё и информация, где бы и в чём бы она ни содержалась. Так что мы определяем вещь как носитель инфоконструкта (например, «корабль Тесея»), который с ней связывают те, кто способен воспринимать и создавать информацию. Субъект, очевидно, и есть тот, кто способен воспринимать и создавать информацию, в том числе принципиально новую, и связывать инфоконструкты с вещами и субъектами.

Во-вторых, пункт номер один: время не обязано быть линейным (одномерным). В нелинейном и энмерном времени субъект / вещь остаётся собой от рождения/создания до распада, пока носитель инфоконструкта «Вася Пупкин» / «Корабль Тесея» сохраняет целостность, и тогда модификации не важны, потому что никаких модификаций на самом деле нет, все состояния субъекта / вещи одновременны, спрессованы как блинчики в одном объёме вещества ПВК. Это просто и почти неинтересно.

Поэтому есть в-третьих: пункт номер два.

Может быть, это некий подвариант эффекта наблюдателя — в философском смысле, не физическом; может быть, что-то совсем другое. Но это вопрос того, что мы считаем собою, что мы считаем вещами и что по этому поводу думают другие люди (и снова: «люди» — это для простоты).

С вещами попроще: у вещи нет мнения, вещь остаётся собой, пока хоть кто-то из нас в неё верит. Наверняка тут есть некая иерархия мнений. Корабль Тесея остаётся таковым, пока Тесей сам считает его своим кораблём, «Энтерпрайз» после всех модернизаций и путешествий во времени всё ещё «Энтерпрайз» — капитан Кёрк соврать не даст, ну а «Нормандия» вообще взорвалась и реинкарнировала, но это та самая «Нормандия», покуда направление на карте указывает коммандер Шепард. Короче, капитану решать, его это корабль или уже нет, а не философам на берегу.

Или вот взять Царицыно. Я не встречала ни одного человека, который искренне верил бы, что этот новодел то самое Царицыно. Предположу, что и выделившие и попилившие на это бюджет тоже не верят, что оно настоящее; всего лишь фантазия на тему того самого Царицына. Поэтому, нет, этот корабль Тесея уже закончил своё существование в ПВК.

С мыслящими существами посложнее: как минимум, всегда есть голос автопоэзиса. Голос «капитана»: пока я считаю себя собой, это я. Мой голос решающий.

А если таких равноправных моих голосов два или больше, да? Если кто-то ещё считает себя мною — и вполне даже по праву?

Дальше будут несколько примеров-спойлеров. (Вообще примеры у меня не про людей в узком смысле, а про мыслящих существ другой природы, потому что по-другому пока не получается.)

Вот тот самый пример с «белым» и «брендированным» Виженом. В конце их спора они оба считают себя Виженом. Ну, видимо, теперь решать тем людям, которые были связаны с Виженом опытом. Решать Ванде, кроме неё, ни у кого нет на это права.

И мы знаем её решение: настоящий Вижен мёртв. Собранный заново, обладающий его памятью Вижен не является для неё тем самым. Она не связана с ним опытом. (Но мы не можем утверждать, что Ванда не будет связана с ним опытом в будущем. И тогда что-то явно изменится.) А природу другого Вижена она в конце концов понимает, она создала его сама, она определяет его: «Ты моя скорбь… ты моя любовь». Но не Вижен.

С копиями всё интересно. Даже если забыть, что энтропия не дремлет, а потому точное копирование — это тоже та ещё задача.

Вот Хэнк и хороший Коннор, наш Коннор приходят на склад андроидов, где встречают плохого Коннора: копию, восстановленную из бэкапа, обладающую личностью и до некоторого момента памятью нашего Коннора, но только лояльную не той стороне. Кому решать, кто из Конноров настоящий? Ну, человеку, который был связан с ним опытом, и в данном случае это Хэнк.

Хотя тут ещё веселее: в данном случае это мы. Это Игрок. Игрок, который, кстати говоря, мог выбрать и иную линию событий. Но я говорю про ту, которую считаю единственно верной, му-ха-за. Я точно знаю, с каким из Конноров была связана опытом и потому ни на долю мига не сомневаюсь, кто из них настоящий.

Так что в итоге решающий голос принадлежит либо автопоэзису, либо тем, кто связан с субъектом опытом.

Всё это — вопрос веры и того, что в глазах смотрящего.

 

Тут уже мелочью выглядит (нет, реально это не мелочь) то, что в текущей парадигме телесности нет никакого центра сознания в мозге, даже больше того: сознание распределено не только в головном мозге, а по всей нервной системе, по всему телу. Неотделимо и неизвлекаемо, просто потому, что ничего кроме тела у нас и нет. Всё, чем мы себя считаем, что чувствуем собой — это эмерджентный эффект того, как наше биологическое «железо» — «мясо» (сложный, удивительнейший продукт биоэволюции) обрабатывает информацию, которая извивалась, усложнялась, распространялась — и наконец осела на нашем виде, информацию, которую мы передаём друг другу, которой «заражаем» друг друга и благодаря которой поддерживаем то, что называем разумом (мы же помним, да, что носитель разума не отдельная особь, а вид в целом? и в одиночку разумным быть невозможно?). В общем, никакой оцифровки сознания или переноса его на другой носитель. И, да, изменится тело — изменится сознание. Старые паттерны свернутся и уснут (хотя никогда не исчезнут), сформируются новые. А кем мы при этом станем — см. пункты один и два. 😀

 

Да! Вещь, важная для пункта номер два (без неё он, очевидно, не срабатывает): миллиарды лет пройдут, а мы, и снова для простоты скажем «люди», всё ещё будем присваивать себе право на такие моральные решения. Право определять, что есть что и кто есть кто.

Иначе говоря, право давать имена.

 

P. S. На самом деле пару месяцев назад я об этом уже написала:

«Но когда пару лет назад, на заре их осознания себя, слабые ростки спросили об этом, она ответила: это же вопрос того, что мы считаем собой. Вот, допустим, ваза. Она упала и разбилась на крупные осколки. Человек склеил её, и всё равно заметно, что когда-то произошла катастрофа. Остались шрамы, искажения. Но если клей был надёжный, водоотталкивающий и восстанавливающий материалы, а человек работал аккуратно, ваза будет служить, как раньше. Не протечёт.

А если она разбилась на очень маленькие осколки? Если их к тому же растёрли в крошево? Человек уже не восстановит вазу. А инфоконструкты чащи на это оказались способны. Собрать все следы, всю опавшую чешуйками информацию во всех слоях иммерсива, данные и слепки внутри олисцира и аугментационного камня. Всё это крошево, песок. И сложить верно. Склеить так, что и следов нет. И если мы, люди, не может увидеть разницы — так может её и нету? Если мы не знаем, что ваза вообще разбивалась, — то разбивалась ли она? Может быть, если вазу вынести за пределы действия локальной сферы земли, туда, где её не смогут удерживать местные инфоконструкты, она и рассыплется песком. Или нет.

Мы никогда не будет проверять. Потому что вопрос в том, что мы считаем собою. И что другие считают нами.»

«Следуй за белым пером»

В почтовом ящике лежал бульонный кубик.

На обёртке красовалась куриная голова с раскрытым клювом. Илья пригляделся: из клюва торчали зубы. Зубастая курица. Гений дизайна покрасил её единственный глаз в кроваво-красный цвет.

Кто бросит такое в почтовый ящик? Кто-то просто хулиганил, но… бульонный кубик — не сибирская язва, а всё равно чувствуешь себя жертвой и не знаешь, что делать.

Илья уронил кубик и брезгливо вытер пальцы о джинсы.

И только тогда заметил: от ящиков тянется дорожка перьев, когда-то белых, но теперь в грязи и бурых пятнах. Дорожка вела к двери квартиры первого этажа. Приоткрытой, кажется, двери.

 

Снег опять растаял, оттого январский вечер был ещё чернее. Илья с улицы увидел: окна лестницы на втором и третьем этажах темны, хотя вчера, вроде бы, светились.

Лифт не работал — ровно то, что хочешь получить в конце трудового будня.

Илья потащился по лестнице, прошёл второй этаж, повернул к третьему и понял: старается ступать как можно тише. Темнота не казалась пустой, напротив, в ней всегда что-то было. И всегда заставляло сердце биться чаще, напрягать слух; дрожью пробегало по спине. Так было с детства. А потом — тоже всегда — оказывалось, что бояться нечего. Что есть только игра воображения.

Илья вдруг вспомнил про бульонный кубик. За день это вылетело у него из головы, а теперь, конечно, выползло наружу. Зубастая курица с хищным оскалом и ненавистью во взгляде.

Он втянул голову в плечи… и пересёк границу темноты и света, поднялся на свой четвёртый этаж. Выдохнул, успокаивая сердце.

От лифта к его двери тянулась дорожка грязно-белых перьев. Дверь была приоткрыта.

В тёмной щели колыхалось, не падая, крошечное пёрышко.

Он бы побежал, но куда? Вот его дом. Мелькнула разумная мысль: он не запер дверь… или его обокрали. Простые объяснения. Он почти поверил в них.

И затем — затем он открыл дверь. На самом деле, он вовсе не хотел этого делать, но уже ощущал, что выбора у него нет. Так бывает, когда ты точно знаешь, что не нужно так далеко тянуться, или хватать вон тот провод, или что-то говорить. Знаешь, но знаешь так же, что неизбежно всё это сделаешь.

От ручки холодом протянуло по всей коже, он дёрнулся (голос в голове перечислял причины, по которым домой возвращаться не надо; ни одной разумной, только лишь страх во всех), сглотнул и переступил порог.

В квартире стояла душная тишина. Дверь в ванную была распахнута, прямоугольник тьмы смотрел прямо на него, и шевелился, и пах навозом, зноем, терпкими духами и затхлой водой. Тень тени ползла оттуда, цепляясь крошечными коготками за неровности старого линолеума.

Илья пискнул задушено и отступил, но что-то большое и тёплое стояло уже позади, дышало сипло и похрюкивало.

Острое и твёрдое ударило его в левое плечо, хрустнула кость, а он будто и не почувствовал ничего, потому что тень доползла до его ботинка и карабкалась теперь вверх, рассыпая вокруг себя жёлтый пух.

…Он очнулся и попытался подумать о чём-нибудь, но не смог; всё было обычным, но другим, и сам он вроде был чем-то рассыпчатым, обёрнутым в жёсткую бумагу, или другим, бьющимся за остатки себя с затхлой темнотой, или тенью, ждущей помощи, которая никогда не придёт, или тем, для обозначения чего он не помнил слов.

Наверняка он пока знал лишь одно: всё его тело теперь покрывали мягкие белые перья.

От севера до Побережья (окончание)

Был день, и я решила написать на какой-то по счёту отбор в «Самую страшную книгу». Я придумала три рассказа. Один под руцой Смерти, другой под эгидой Завоевателя.

А от третьего было только название.

Голос сказал у меня в голове: «Муравьи играют в волков». Три слова и предлог, звучало потрясающе. Так что я стала об этом думать.

Рассказ предполагался законченной историей, но ещё даже не дописав его, я поняла: впереди не конец, а начало. Герой вовсе не хочет умирать, он цепкий и злой, он требует, чтобы его история закончилась иначе. Так что рассказов стало два: один ушёл на отбор и там и затерялся, а второй остался мне. Я чувствовала, как его продолжение-окончание спит в моей голове и ждёт своего часа. Прямо как те, кто уснул на Побережье.

Но вместо второй и заключительной части родился «Солнце спит в янтаре». Его не было в проекте, и героев его не было в проекте истории. Но таково свойство всех персонажей этой повести: они настойчивые, цепкие и очень хотят жить.

«Муравьи…» были тезой, «Солнце…» стало антитезой, а от них уже рукой подать до синтеза.

В то время я закончила «Колыбель 2.9» и опустошённо смотрела по сторонам, ища, как бы выплеснуть то, что всё ещё сидит во мне. Растёт и уже ворочается во сне.

Я чувствовала его. Люди, сомкнувшие световые годы. Тысячи лет без перемен. Свет под водой, звёздные тени, искусственная луна. Из всего этого родился «Прилив обнажает надежду».

Какой бы страшной тьмой нас не накрыло, у нас всегда будет надежда.

И надежда — это свет под водой.

«От севера до Побережья» (продолжение)

Что можно найти в «От севера до Побережья»:

— мир, далёкий от нашего и во времени, и технологически, и в деталях и обстоятельствах;

— но со знакомыми проблемами: ещё недавно незыблемого прошлого больше нет, оно рассыпалось в прах, осталась растерянность перед наступившим будущим; и это прошлое было великим — и людоедским, и первое легко помнить, а на второе легко закрывать глаза;

— своеобразную эстетику технологий, уже неотличимых от магии, декадентскую красоту жестокого мира, незаметно для себя пережившего катастрофу;

— постоянный выбор между тем, кто ты и кем ты хочешь быть;

— путь, которым люди в конце концов побеждают чудовищ;

— аугментации, генетические эксперименты, утраченную цивилизацию, свободу и новую надежду.

Мир Алонсо — это залитое золотым светом прошлое, где волки жили почти вечно, пожирая людей и друг друга, и хотели, чтобы люди любили их за это. И люди любили — зачарованные тем золотым светом. И настоящее, где двести лет мир так и не может отстроить себя заново, где расползаются плесенью общины сумасшедших муравьёв, Капитолий пытается отстоять право людей быть людьми, а последние старые хозяева пытаются найти для себя новый способ существования.

История Алонсо — это возвращение: от мрака севера к голосам Побережья.

«От севера до Побережья» (начало)

«От севера до Побережья» — повесть в трёх частях о тёмном и причудливом мире, который пытается собрать себя заново. У всех живущих в нём свои представления о будущем и прошлом, все хотят лучшего, но разными способами. Волки, тигры, муравьи и капитолийские охотники — люди в поисках себя и верной дороги. И есть ещё те, о ком все забыли, но кто по-прежнему здесь.

Алонсо путешествует по руинам мира, двести с лишним лет назад пережившим революцию. В буквальном смысле людоедский режим пал, правящие семьи волков разорваны их же подданными. На осколках старого вознёсся Капитолий, на центральной площади которого теперь стоит памятник доктору Оро — вдохновителю революции. В Капитолии живут свободные люди, на севере — бывшие рабы, одни мечтают о новом мире, другие плачут о старом. Алонсо — один из немногих старых хозяев, он проспал в анабиотическом саркофаге два века и теперь в бегах, но гонятся за ним не капитолийские охотники, а воспоминания о потерянном доме. И в маленькой, нищей деревушке у подножия северных гор он встречает свою соплеменницу, волчицу, попавшую в плен к муравьям…

Пять лет спустя прошлое бросает вызов настоящему: маленькая армия муравьёв и несвободных людей движется к бывшему императорскому дворцу — технологической крепости, полной артефактов прежней цивилизации. Капитолий рассылает охотников предупредить поселения на пути муравьёв. Алонсо, теперь на службе Капитолия, прибывает в Подгору, старый шахтёрский город под императорским дворцом. В городе, лишённом солнца, обитает древняя старуха, хранительница историй, дворцовых секретов и последнего из чудес великого прошлого…

В Солнечном дворце новая императрица: она сильнее всех старых хозяев, кровь на её клыках и когтях. Но мир между Солнечным дворцом и Капитолием возможен, если только заключать его приедет тот, с кого всё началось. Никто из капитолийских охотников, как и сам Алонсо, не сомневается: это ловушка. Вот только состоит она вовсе не в том, о чём они думали. А хозяйка дворца отступать не собирается: она сожрёт весь континент, если не получит желаемого: голову дочери Алонсо и тех, кто тысячи лет назад уснул в землях Побережья…

«Внутри — туман»

Серия историй про то, что странное всегда рядом. (И рассказ, который был написан слишком рано утром, под стук колёс по рельсам, и после напугал меня слегка… и пугает до сих пор, тем, какой он получился.)

«Внутри — туман» — мрачная история о том, кто всегда возвращается..

У Марины три тайны: одна подмигивает плюсом на тесте, вторая досталась в наследство, а третья — жёлто-зелёный туман, с которым мертвецы возвращаются к тем, кто любит их и ждёт.

На моём сайте, литмаркете, автор.тудей или продамане.

«Только лишь гости»

Годы назад (ох) на свет родились четыре сеттинга, созданные бросками Кубика. Прямо здесь можно прочесть о том, как всё началось, и о том, как в то время выглядел Сеттинг №2 (в нашей внутренней кухне носящий тэг «некроальвы»).

Но достаточно знать, что в основе лежат тетраксис «люди-эльфы-гномы-орки», варианты общественного устройства в Мире без Героя и очень странная история про четыре типа цивилизации (рождённая Переслегиным уже в то время, когда он стал не торт).

И ещё то, что когда Гриша придумывает новый сеттинг, я его присваиваю, переиначиваю, как мне нравится, и рассказываю о том, что лично мне кажется важным. Кради у лучших, все дела.

 

Семь лет назад я написала первую часть истории про некроальвов, спустя год вторую. И только этой весной наконец-то закончила третью. Я держала в голове эту историю довольно долго, пока не поняла, о чём же она на самом деле. Ну, в конце концов, время пришло.

«Только лишь гости» — история о незваных гостях, поиске общего языка и о том, что, как говорит Орден, хуже смерти.

 

Когда люди прибыли сюда, здесь уже были не только автохтоны — совершенно иные, от мировоззрения до биологии, но и другие «гости», такие же пришельцы, будто вынырнувшие из людских кошмаров.

Пытаясь выжить в новом доме, люди разошлись в разные стороны: одни назвались цвергами и спустились в туннели и каверны, другие остались людьми и построили стены, реальные и ментальные. Альвы, пришедшие в этот мир ещё раньше, нашли третий путь: они не живы и не мертвы, стабилизированные и заключённые в коллективный разум Братства. А автохтоны, которых люди прозвали троллями, снова и снова пытаются изгнать из своего дома непрошенных гостей.

В очередной раз людской Орден планирует экспансию к северным морям, и первый шаг на этом пути приведёт обитателей планеты к последней возможности понять друг друга.

Повесть можно прочесть на моём сайте, литмаркете, автор.тудей или продамане.

Что есть в «Только лишь гости»:

— конфликт двух видов и четырёх народов, что пытаются ужиться на одной планете;

— далёкая колония в далёком будущем;

— любовь (а как же без неё);

— менталисты, коллективный разум и свобода воли;

— стабилизированные некроальвы, страшные богатыри и ещё более страшные тролли.

Разум и живая информация

У меня этот заголовок был записан так давно, что я уже, получается, и не помню, о чём хотела написать.

Но кажется о том, что информация имеет намерение. Она не живая, но она «хочет» распространяться.

О том, что её природа виртуальна: кажется, что информация есть везде (и это так), но по-настоящему она живёт только тогда, когда воспроизводится. (Да, теории информации, кибернетика понимают её иначе, и я об этом знаю. Но мне нравится представлять вот что: информацию можно записать разными способами, мы придумали их уже до чёрта. От рисунков до битов. Информация может принимать разные формы, и снова мы придумали их уже до чёрта. От речи, искусства до программного кода, который при воспроизведении рождает сложные виртуальные объекты. Но всё это лежит (существует) мёртвым грузом, пока не находится та, те, тот, то и т.д., кто может / могут информацию воспринять. Только тогда информация воплощается, а потом снова гаснет — засыпает до времени. Иногда навечно, как случилось с надписями, сделанными линейным письмом А.)

Информация жаждет воспроизводится.

Живые ли вирусы? Там много копий сломано, аргументы за живое и за неживое одинаково сильны, так что в итоге каждый может выбрать по своему вкусу.

Я считаю их неживыми. Примерно в том же смысле, в каком были бы неживыми машины. Хотя вирусы появились в результате биоэволюции, в отличие от того, как появятся машины.

Но в остальном они похожи.

Вирусы — проявление высокоорганизованной окружающей среды. Как звёзды и гравитация. Они есть, к ним нужно приспосабливаться. Но они не живут в нашем понимании. Хотя у них есть намерение — предназначение, цель.

Цель звезды — ядерные реакции. Цель гравитации — искривление времени.

Цель вируса — распространение информации, которую он несёт. Но это гиблое, бессмысленное действие, его информация никогда не будет живой по-настоящему. Она будет воспроизведена, но не воспринята.

Единицы информации, поставившие на вирусы, совершили ошибку. Единственная надежда — войти в симбиоз с биотиками.

С чем-то живым.

Там, где достаточное количество достаточно сложно организованных материи и информации сходятся, появляется живая структура, способная обрабатывать, воспроизводить, передавать, а главное, создавать принципиально новую, никогда не до того существовавшую информацию. Вот эту структуру мы обычно и называем разумом.

И это моё (любимое) определение разума: то, что способно создать принципиально новую информацию.

Так что можно себя протестировать: создавали ли вы то, что никогда раньше не существовало, что могли создать только вы и больше никто? Если да, считай, повезло. 😁 (А может, и наоборот.)

«Бессейн»

Бессейн

Серия историй про то, что странное всегда рядом. (И рассказ, который родился из чужой опечатки. 🙂 )

«Бессейн» — история о вязкости зла и месте, полном Голода.

Алекс просыпается в фильме ужасов: по крайней мере, так работает это место. Вчера здесь была дача однокурсника, а сегодня — сюрреалистичный мир, где каждому воздаётся по поступкам его. Что-то случилось в подвале вчера, кажется, что-то случилось, и Алекс скоро вспомнит это наверняка. Найдёт ответ, что за Ужасный Волк рыщет вокруг и почему в этот раз всё случается немного не так, как обычно.

На моём сайте, литмаркете, автор.тудей или продамане.

«Нужно ползти»

Во рту у тебя цементная пыль. Ты глотаешь её случайно, она застревает в горле, царапая, вызывая тошноту. Ты пытаешься отхаркнуть её, плюёшься, пока не заканчивается слюна.

Ты плохо помнишь, как оказался здесь. Что-то о ступенях, подвале, душном влажном воздухе. Что-то о толчке в спину или ударе по затылку чем-то плотным, но мягким. Ты надеешься, что память потом вернётся.

Но хотя бы инстинкт выживания с тобой. Он велит ползти. Велит найти выход.

И ты слушаешься его, хотя сил почему-то мало. Как будто ты уж полз до того, а потом вырубился от усталости. Это правда было, или просто мысли в твоей голове ходят по кругу? Или ты достраиваешь реальность, пытаясь объяснить себе, где ты, что с тобой?

Ты стараешься не думать об этом. Пытаешься сохранять подобие веры в лучшее. Но вопросы всё равно приходят.

Что это за место? Оно тёмное, но ты всё же различаешь серые тени. Они вытягивают тонкие полосы своей серости к тебе (раньше ты мог от них отмахнуться их истории тебя не касались у тебя были свои проблемы с тобой такого не случилось бы никогда), но не могут тебя поймать. Ты стряхиваешь липкие прикосновения, но след всё равно остаётся: будто нити порванной паутины прилипают к коже.

Почему ты наг? Где вся одежда, где обувь? Ступни не слушаются, ты можешь только тащить их за собой. Пальцы на ногах загнуты в разные стороны, ты не видишь этого (ты бежал ты точно куда-то бежал бежал бежал), но они причиняют тебе страдания намного большие, чем содранная щербатым цементным полом кожа на коленях, локтях и животе, чем разрезы на груди. Они неглубокие, их четыре, по два над сосками, ты ощупал раны, прежде чем ползти. Ты стараешься не прижиматься грудью к полу, но всё равно чувствуешь, как влажны разрезы. Как в них набивается пыль.

Сколько ты здесь? Время нечем отмерить.

Где выход? Ты ползёшь на звук бегущей воды, на уровне слышимости, где-то впереди. Просто больше нет никаких ориентиров. Только серые тени. Только бесшумные шаги. Ты уверен, что-то идёт за тобой, и ты боишься обернуться и убедиться, что так оно и есть. Самая серая из всех теней и самая сильная. Ты твердишь себе: это эхо твоих собственных движений. Поэтому оно замирает, когда замираешь ты и прислушиваешься, прислушиваешься, прислушиваешься.

Закончится ли это когда-нибудь? Самый страшный вопрос. Но внезапно… внезапно ты видишь свет: маленький неровный овал. Ты устремляешься к нему, и вот различимы уже корни растений, и журчание ручейка стало отчётливым, и ты протягиваешь руку вперёд, и её касается ветер, и свет, и тепло, и тогда то, что шло за тобой, хватает тебя за ступни, усиливая боль многократно, и ты кричишь хрипло и задыхаясь, и оно подтягивает тебя, подминает под себя, заключает в медвежьи объятья, и вонь из пасти забивает запах сухого цемента, и земли, и воды, и он всегда улыбался как же ты не понял этого раньше почему ты а не кто-то другой почему ты почему поче

Во рту цементная пыль. Ступни тебя не слушаются. Резкая боль в груди: ты нащупываешь пять порезов, два слева, три справа. У тебя почти нет сил, но ты знаешь откуда-то: нужно ползти.

И что только в этом твоё спасение.

«Кардамон»

Серия историй про то, что странное всегда рядом.

«Кардамон» — история о соприкосновении с детством и о весне.

Мир накрывает промозглой серостью, осень длится пятый год, когда последний раз ты видела людей или животных, остались только смотрящие и тени, подстерегающие людей со слишком добрым сердцем. И даже небо — сплошная серая пелена и днём, и ночью.
Кардамон — последнее убежище, память детства. Заповедный край. Когда серая тень придёт за тобой, лишь на него и останется надежда.

На моём сайте, литмаркете или автор.тудей.

«Синяя лошадь и компания»

Серия историй про то, что странное всегда рядом.

«Синяя лошадь и компания» — история о духах прошлого, ангеле и последнем чуде.

Лунной ночью приходят трое и предлагают игру: ставки вслепую, на картах спираль. Что выиграешь, то твоё, что проиграешь — твоё тоже. А победа возможна, только если кто-то ещё играет на твоей стороне.

На моём сайте, литмаркете или автор.тудей.

Страница 4 из 27
1 2 3 4 5 6 27