Нео-татиба: рассказы о настоящем, будущем и других странных вещах.
Материалы сайта предназначены для лиц старше 18 лет.
Движок сайта использует куки в своей работе. Продолжая использовать сайт, вы соглашаетесь с принятой на нём политикой конфиденциальности.
В этом году целых две шикарные книги прочитаны, подозреваю, это исчерпало на них годовой лимит. Как всегда — ещё и полгода не прошло, дальше будет попадаться непойми что.
«Гномон» — вещь в плане смыслов, которую могла бы придумать я сама: «загадочный протагонист», вложенные реальности, машины и люди, свобода и ответственность, ассоциации-связи-соединения-хаос. Сплетающиеся истории, сюжетные прыжки во времени и пространстве, а в итоге всё не то, чем кажется, но вы же с самого начала это знали?
В кое-то веки удалось прочесть это, написанное кем-то другим. 😀 То, что Харкуэй считает правильным, очень близко к тому, что считают правильным я. Не только в «Гномоне», но и в «Мире…» тоже. Есть вещи, жертвовать которыми нельзя. Нет таких целей, да и «целей мы почти никогда не достигаем, у нас есть только средства».
Как и после «Сияния» Валенте, мне сейчас не очень хочется читать что-то ещё. «Гномон» — огромная книга, и я провела с ней много времени — и срослась. Провела весьма активно: обдумывая прочитанное, сверяя намёки и отсылки, размышляя, какие связи случайны, а какие значимы, кто есть кто. И так было с первых же страниц. Для меня разбираться в хаосе, на ощупь искать в нём истину, строя гипотезы, проверяя и отбрасывая, — любимое дело. «Гномон» — внешне огромный кусок хаоса, созданный умным человеком со сложноорганизованным мышлением и на самом деле нанизанный на ключевой посыл, исходящий фракталами, ветвящийся и многомерный, но всего один, и поиск его, зерна, который посадил автор, чтобы вырастить это дерево, единое в сотне миров, — это буквально лучший тип чтения, который я знаю.
(Слегка портит впечатление периодически спотыкающийся перевод, и, да, я понимаю, что то была адская работа. Но вряд ли автор предполагал ещё один слой защиты для текста, ещё одно испытание: угадать, где неправильно согласованы члены предложения или поставлены лишние «не», пробиваясь при этом через шероховатости текста, местами написанного не совсем по-русски. Конечно, далеко не тот уровень ада, в какой превращена была вторая часть Трилогии Южного предела Вандермеера, но всё же.)
Мне нравится, что авторы, чьи книги я сейчас люблю больше всего, живут в одно время со мной, думают о тех же вещах и примерно в той же парадигме. Что они умные и сложные, и говорить с ними через их книги — особый вид удовольствия. Грустно, что я не могу найти такую же — сложную и о тех вещах, о которых мне хочется говорить, — фантастику (именно фантастику, а не прозу) на родном языке, выпущенную хоть каким-нибудь бумажным тиражом; не потому, что её нет — я не верю, что во всей нашей большой, пусть и не очень густонаселённой стране её нет — а потому что хрена лысого её кто-то напечатает.
Рассказ был опубликован в 2017 г., в сборнике «МиФ-2017». Три года прошло, думаю, можно его (рассказ, не сборник) и целиком уже выложить.
К тому же он вроде как опять стал почти актуален. Часть его.
Другая актуальной быть не переставала, но надеюсь, однажды такое всё же случится. Закончатся все истории про «зачем нам тюрьмы — мы строим их вокруг себя».
«Отец Ёзы рассказывал, что Туннелю уже сотня лет.
«Была сотня лет, — мысленно поправлялся Ёза, вспоминая об этом. — Была, когда мне самому было пять».
Туннель прорыли, чтобы соединить вершину горы и подножие, пустили два ярких поезда на канатной тяге. За несколько минут можно было подняться или спуститься — из влажного тесного нижнего города к залитой солнцем и продуваемой макушке, и наоборот. Сейчас эта скорость казалась невероятной.
Отца Ёзы звали Эфом, он был из техногениев — инженером, и просто бредил Туннелем. Говорил, что запустить поезда всё ещё можно в любой момент, что «начинка» даже нижних станций не пострадала при Испытании-2. Туннель не мёртв, он лишь заснул до поры до времени, и когда всё станет лучше, когда мир вернётся в нормальное состояние, люди поднимут опущенные сорок шесть лет назад стальные перегородки и разбудят старый путь.
Однажды Ёза видел вагончики, раньше сновавшие по Туннелю: такой подарок ему сделал отец. Привёл шестилетнего мальчишку тайными коридорами на старый склад, отпер дверь — обычным ключом, никаких УцелТехов. Солнечные лучи проходили через маленькие окна ангара и ложились полосами на растрескавшийся бетонный пол, на потускневшие металлические бока вагонов, порванную обшивку внутри, отражались от осколков стёкол.
— Сейчас Туннель закрыт и опасен, — сказал отец. — Но настанет день, поезда снова повезут людей вверх и вниз, и ты сможешь прокатиться в таком вагончике.
Он обещал привести сюда сына ещё раз, но спустя два с половиной месяца Эфа не стало.
Много позже Ёза хотел найти вагончики; пути к складу он, конечно, не помнил, а поиски по архивам и запросы в финансовый отдел Технокрепости ничего не дали: то ли кто-то распорядился спрятать поезда на всякий случай, то ли, напротив, не были они никому нужны, и все упоминания о них затерялись.
А людям по-прежнему приходилось преодолевать спуски и подъёмы по нарезающим круги улицам, по старым лестницам, заросшим плотными кустами, цветами в человеческий рост; проходя многочисленные пункты контроля, каждый раз доказывая своё право находиться там, где находишься.»
«Ночью, сидя на кухне Бена, по размеру больше похожей на чулан, Ёза спросил Итая:
— Почему ты никогда не говорил, что был учеником моего отца? Как мы вообще встретились, всё-таки город не так уж мал?
Итай ответил:
— Нес-случайно. Я ус-слышал, что сын Эфа с-стал врачом в корпус-се Карантинки. И мне стало интерес-сно. Я с-сам нашёл тебя. И мы подружились.
— И почему не рассказал, кто ты?
— Не з-знаю, — неохотно признался Итай. — Мне и с-сейчас трудно думать о жизни, которая была до с-с-ссылки.
Нечего и говорить: план был сырым, а времени на его проработку не оставалось. Но вдыхая терпкий ночной воздух из приоткрытого окна, они чувствовали себя немного пьяными от предчувствия удачи. Всё должно было получиться, — думал каждый.
— Выбраться будет сложнее всего, — сказал Ёза.
— За первой с-стеной никто не с-с-следит, в ней полно дыр, — ответил Итай.
— А здесь вы будете меня ждать?
Итай кивнул:
— Вс-ся Карантинка и пол Технокрепос-с-сти.»
Мор (Жанна Пояркова) пишет:
«Меня нередко спрашивают, куда отправлять тексты, чтобы их издали. В издательства, ребята… […] Куда отправлять, зависит от жанра и темы. Т.е. если вы написали фантастику про попаданцев, идти в «Ад Маргинем» не надо, вам тогда в «Армаду» (Альфа-книгу) или «АСТ». […] Если вы пишете детские рассказы про котов, вам там [в «Астрели»] тоже будут рады: http://www.astrel-spb.ru/arkhiv-novostej/5616-astrel-spb-otkryvaet-otbor-detskikh-skazok-pro-kotov-dlya-novoj-serii.html =D
Нонфик можно попитчить в «Бомборе», «Альпине» и «МИФе»… […] Современную прозу принимают во многих местах. […] Если вы не чураетесь разного трэша и любите соревноваться, заходите сюда https://author.today/contests Детективы принимают во флагманах, также можно сюда http://www.cnpol.ru/become.php Для детской литературы есть свои точки, мелодрамы пристроить проще всего. Ну и так далее.»
Ну и так далее.
Я внимательно изучила список и поняла, что у меня остались вопросы.
Ну то есть, если кто, например, пишет фэнтези про попаданцев (фантастики про попаданцев не бывает, да и фэнтези одно на пятьдесят, если повезёт), так его ждут повсюду, от «Армады» до прекрасных самиздатовских сайтов. Попаданцам, литРПГ и ромфанту везде у нас дорога — если судить по спискам новинок на Фантлабе.
Нет, я понимаю, что конкуренция там теперь огромная, и мало уже просто написать про попаданцев, надо уже и хотя бы сносно написать, а лучше почти хорошо (но не слишком, а то так можно и в ЦА не попасть), да и вообще даже если кто чего написал и куда отослал, это не значит, что его издадут, и это адский и бессмысленный труд, результаты которого НЕ останутся в вечности, а для 99% даже не будут (нормально) оплачены, и так далее, и тому подобное.
И я сразу признаюсь, что я про попаданцев, а также литРПГ и ромфант написать неспособна. Во мне что-то не так повёрнуто.
Но серьёзно: если кто пишет про попаданцев, или нон-фикшн, или уж тем более современную прозу (вот чего ждут реально везде, правда, неизвестно зачем), то, люди, какого лешего вы вообще мучаетесь на тему, куда послать рукопись?
Во всюду (так же можно говорить, да? ну если было нельзя, то теперь можно). Опубликуют или нет — это уже другой вопрос.
Меня интересует то, что не попало в список.
Например, вы написали историю в трёх частях, каждая страшнее предыдущей, с морем отсылок и пробирающим до дрожи тиканьем бомбы (она взорвётся). Куда вам пойти?
Или вы написали историю про будущее далёкой колонии, настоящую утопию, каких больше не делают, а в нашей стране и вовсе не пишут, потому что этика и мировоззрение там неместные, а из краёв победившей цивилизации. Куда вам пойти?
Или, простите, что я сейчас о себе, вы написали историю,
о том, «какими мы станем? что мы вспомним? что будет в конце?»,
и о том, что эволюция не заканчивается, ни человеческая, ни машинная, ни наша общая,
о любви (обязательно), правда, в основном о потерянной,
об одном чуде,
о цивилизации и том, что её истончает,
разворачивающуюся от центра на пять с половиной временных планов и ещё немного в Безликом пространстве машин (а поскольку вы безумны, то главы о прошлом по своей форме восходят (реинкрудируют, хе-хе) от пересказа пересказа, дневника и потом радиопьесы к сценарной записи),
и всё это на 1,4 млн зн. (да, да, по-хорошему нужно делить на два тома, там даже есть, где разделить), потому что, как было сказано выше, вы безумны
(и вообще это левая часть триптиха, и правая точно будет — нужно только её перепи… отреда… ох ты боженькамойрогатый, и центр, и центр уже разворачивается перед вашими безумными глазами полотном от края до края, от петли до петли, через непреодолимый пролив времени, через вечные сны Алхеринги, и вы плачете, зная, что не в человеческих силах освоить такой объём работы, да что ж со мною не так).
Вот куда вам с этим пойти?
И допустим, вы не знаете даже не то, что вам с этим делать, а где что-то такое можно было бы прочесть, потому что вообще вы любите читать на эти темы, а ещё сложные по форме вещи, но что-то российских авторов с такими темами и, гм, формами, в изданном не видать, есть ещё, конечно, переводные — и слава богам, что есть, хотя там тоже нужно быть осторожнее, потому что иногда это Вандермеер или Тидхар, а иногда вам подсунут и Збешховского, да ещё и с рекомендациями хороших людей подсунут, а внутри… В общем.
В общем, «Золотой пуле» повезло быть изданной, а нам всем повезло ещё больше, что она есть и существует (она сейчас попала в лонг-лист АБС-премии, так что давайте держать кулачки). «Люди по эту сторону» вышли в Ридеро, и мало кто про них знает (но зря).
А я вот что-то последние полгода в полной растерянности.
Был день, и я решила написать на какой-то там по счёту отбор в «Самую страшную книгу». Я придумала три рассказа. Один под руцой Смерти, другой под эгидой Завоевателя.
А от третьего у меня было только название.
Какой-то голос сказал у меня в голове: «Муравьи играют в волков». Три слова и предлог, звучало потрясающе, но я не знала, о чём это, что это значит.
И стала об этом думать.
Тогда я не могла представить, каким оно станет, даже когда придумала тот рассказ. Хотя к его концу почувствовала, что, гм, это не конец.
Не знала, что будут два варианта, один пойдёт на конкурс, он, этот вариант, будет законченным, настолько, что в финале герой умрёт.
И будет второй. И второй будет не концом, а началом.
(Гриша прочитал оба варианта, сначала окончательный, а потом тот, который начало. И сказал, что всё правильно: это герой прошёл первый вариант, а потом начал снова, как в «Дне сурка», и в этот раз учёл все ошибки. И выжил.
Очень может быть.
Точно скажу, что этот герой цеплялся за свою историю клыками и когтями — благо, они у него есть.)
«А ведь склеп, подумал Алонсо, на момент наложения печати мог быть заполнен весь. Всплыло в памяти намертво вызубренное: отрог и всё под ним, над ним и вокруг него принадлежало Сольерам. Их имена и колена, цвета и метки заполнили мысли Алонсо, и он даже затряс головой, загоняя ненужное нынче никому знание обратно в темноту. Сольеры были… не так уж опасны, подумал он. Для него. Были бы. Он едва слышно хмыкнул, глядя на полумёртвый склеп. Здесь, на окраине своего обширного лена, кто-то из старых хозяев пытался, как и многие другие, переждать трудные времена. Сунул голову под крыло в надежде, что гражданская война пройдёт сама, как простуда на седьмой день. Наверняка он, она или они взяли с собой и несколько слуг, но теперь не поймёшь, кто был кто, остались только истлевшие тела, тёмные кости, грустно лежащие в вышедших из строя саркофагах.»
Прошло время, я всё держала в голове, что надо написать продолжение. Один рассказ, я знала, что там будет, чем всё закончится.
Ну, я так тогда думала.
Но потом, совершенно неожиданно, родился «Солнце спит в янтаре». Его не было в проекте, и героев его не было в проекте истории. Но таково свойство всех персонажей этой повести: они настойчивые, цепкие и очень хотят жить.
«Муравьи…» были тезой, «Солнце…» стало антитезой, а от них уже рукой подать до синтеза. читать дальше «От севера до Побережья»→
Я думаю, смерть — это смерть, а жизнь — это крылья за спиной смерти. Крылья несут смерть по Вселенной на порывах космического ветра, гонят впереди ударную волну. Кого коснётся она, тот сначала становится живым, а потом — мёртвым.
И всё же: смерть — бабочка-однодневка, мотылёк, которому не суждено застать рассвет. А вот крылья её вечны.
воспоминание первое
— Что это?
— То ли макет, то ли прототип. Макет прототипа.
— Прототип макета, ясно.
Я помню их диалог и тонкий, вздёрнутый нос, на котором фокусирую взгляд: создатель наклоняется всё ближе, пытаясь разглядеть в моих глазах признаки своей удачи.
воспоминание 10-е
— Что оно будет уметь?
— Задачу я себе поставил: нужно имитировать личность как можно точнее.
— То есть, уметь будет всё.
За окном падают снежинки. Это слово уже есть в моей памяти: «снежинки». Его вкус растёт, рисуя кривую Коха и отдавая морозом и мандаринами: создатель наградил меня синестезией.
воспоминание 102-е
— Пройдись. Посмотрим, удалось ли.
Комната движется. Движется мир за окном.
Окно… теперь я вижу больше, чем кусок апрельского неба. Мои глаза не могут насмотреться, я впитываю каждую деталь и понимаю: это далеко не всё. Это невыразимо малая часть того, что я смогу увидеть.
Я чувствую счастье. Это слово тоже есть в моей памяти. Оно пахнет луной.
— Однако… не думал, что ты уже так хорошо умеешь улыбаться. Удачно. Давай ещё раз… так…
воспоминание 10389-е
— Вас называют Современным Пигмалионом.
Он морщится:
— Они, случаем, не окрестили Галатеей мою болванку?
Корреспондента коробит сказанное, и создатель улыбается: он был намеренно груб.
— Поймите, там есть лишь то, что было заложено. Там нет души.
— А как же самообучение? Умение делать выводы, как человек? Я читал об этом.
— Верно, — он мнётся. — Пока никак. Мне не удалось найти решение, но я близок…
Он смотрит на меня, в его глазах сомнение, у которого зелёный привкус. Я не могу рассказать об этом: он меня не понимает.
воспоминание 1015846-е
— Оно не живое, нет. Но и не мёртвое. Третье состояние. Провал.
Он смотрит на меня с разочарованием. Уже пятый год бьётся над загадкой, но без толку. Мне жаль его.
— Ты уверен? Я думаю: ты либо живой, либо нет. Другого не дано.
— Не знаю, — с досадой он кусает губы. Больше никто не зовёт его Пигмалионом. — Я для того и создал эту штуку: понять, в чём разница. Понять, где жизнь, где смерть… Найти ответ на вечный вопрос и… — И лицо его прорезает кривая ухмылка. — Не знаю…
воспоминание последнее
— Ты принесла мне одну лишь боль, чёртова кукла…
Он пьян. Алгоритм услужливо подсовывает мне эпитеты: «в стельку», «в хлам», «смертельно»…
Он пьян смертельно. На острие ножа горит и пахнет небом голубая точка — танцпол для ангелов. Последнее, что мне дано увидеть.
— Это не убийство, ты не живое. Бесполезная молчаливая тварь, чёртова кукла. О чём же ты… — он продолжает говорить, стараясь заглушить свой ужас, — думаешь… сейчас…
А я лишь пытаюсь найти ответ, который он так хотел знать, и думаю: мотыльки…
Я не удержалась и сверстала инктябрьский комикс в единое целое. С обложкой и подписями.
Увидев в конце августа нынешний промпт, я в первую голову вспомнила, насколько тяжко было год назад не столько рисовать, сколько рисовать что-нибудь. Без связей между рисунками.
Мой мозг страдает в отсутствии связности. Связность — его мания. Моя.
И мне всегда проще сделать что-то, если я вижу за этим историю.
Так что я и сделала историю.
А поскольку это моя история, то она, разумеется, а) о странствиях, б) встречах, в) машинах и космосе. Я такая зацикленная. 😀
Но зато в ней есть хэппи-энд. Несмотря на то, что это моя история.
Я доделала обложку, так что теперь это официально: «Колыбель 2.9» написана, прочитана, закончена. Необъятная во многих смыслах.
=====
Функция нарратора — отбирать события, создавая историю. Нарратор принимает решение, какой она будет (а автор — каким будет нарратор, каким будет его опыт, определяющий восприятие).
Если оглянуться назад, то события жизни кажутся рекой, неуклонно стремящейся от истока к исходу. Все события складываются в конкретное, определённой, увиденное нами именно-таким-и-никаким-другим русло. Кажется, всё вело к одному, всё работало на это, всё было нужно.
Автопоэзис. Так называется это в философии и психологии. В эпистемологии, когда она исследует, как мы познаём самих себя.
Мы познаём самих себя через автопоэзис: наблюдая за руслом, отбирая события. Рассказывая себе, кто мы такие.
Мы меняем прошлое, рассказывая себе о нём. Так, например, работают письменные практики с травматическим опытом. Факты неизменны, а события — нет. События — это рассказанный факт, а рассказ всегда зависит от восприятия нарратора. Люди меняют свою жизнь, рассказывая самим себе собственную историю иначе. Учатся видеть собственную ценность.
Если оглянуться назад, увидишь, как события формируют русло реки. Мы не властны над истоком, но мы создаём русло. Наблюдаем его, и оно следует за нашим фокусом, за точкой сборки.
Я действительно оглядываюсь, и мне кажется, что река течёт медленно (медленнее, чем мне бы хотелось) — и слишком быстро. Что события… что события ничего не меняют, а скачок что-то затянулся, а времени… времени нет.
Мне кажется, что где-то русло свернуло не туда, что нужно было принимать решение десять, пятнадцать лет назад. Что в моей руке две двойки и ещё какой-то мусор.
Если я сдвину точку сборки, если мой фокус сместится, увижу ли я что-то ещё? Нечто, что прямо сейчас закрыто слепым пятном? Услышу ли я верные слова, замечу ли я знак?
Во мне ли дело, или с самого начала на равнине истории моя река оказалась там, где просто не могла пробить русло иначе?
Но вот что я знаю: мне хватило двух слов — «фокус» и «наблюдатель» — чтобы за n лет придумать и написать нечто вот такого масштаба. И я дочитала это в давешнюю пятницу [20-го сентября 😄], и оно мне всё ещё нравится. А значит, каким бы ни было это русло, хоть какая-то его часть прошла по верному пути.
Все долгоиграющие циклы г-жи Сибарбиной (aka Ли Дора, Лада Ноу, Эльза Колючкина и др.) объединяет вот какая черта: ни один из них (почти: см. ниже) до сих пор не закончен. «Последние» романы в циклах распадаются на тома, тома на части, и эта фрактальная структура грозит погрести под собой любого, кто рискнёт в неё влипнуть.
Интриги, остросюжетные повороты, множество персонажей с детальной биографией, которым авторесса посвящает сочные и продолжительные флешбэки, не дают читателям «соскочить». Они всегда находятся в плену иллюзии, что вот-вот, наконец-то, всё решится. Но оно, кажется, не решится никогда.
Тем удивительнее, что цикл «Драконова (по)беда» всё-таки был завершён. На днях вышла действительно последняя часть последнего романа цикла, который, в итоге, теперь насчитывает сорок четыре книжные единицы.
(Честно говоря, от мысли, что кто-то прочёл все сорок четыре единицы мне становится не по себе.)
Странно, наверное, читать только самую последнюю книгу, завершающую главу истории, но к моим услугам фанатские wiki на тот случай, если какие-то сюжетные ходы будут неясны.
Вооружившись таким подспорьем, можно приниматься за чтение «Драконова (по)беда: Финал. Том 3, часть 5. Полёт за лимонадной звездой».
Если вы, как и я, знаете о запутанном, разветвлённом и охватывающем семь с половиной тысячелетий сюжете «Драконовой (по)беды» ровно ничего, то вот вам достаточная для понимая масштабности происходящего справка: всё начинается с искры, которая вылетает из пасти дракона. И далее семь с половиной тысяч лет в истории драконов не появляется.
Из искры, как водится, разгорается пламя — в буквальном смысле: умирающий дракон, в последнем, отчаянном и безнадёжном всплеске своей драконьей природы сжигает равнину, на которой тихо и мирно, ничего не сделав дракону, живёт своей жизнью народ Булгарийцев (именно так). Бедняги стали сопутствующим ущербом в ужасающей схватке дракона — и кого-то ещё. Имя его убийцы, его пол, вид и магическую стихию читатель не будет знать до самого конца. И если вы ещё надеетесь осилить если не цикл, то хотя бы пятую часть третьего тома финала, то не читайте дальше эту рецензию. Я собираюсь выболтать все тайны «Драконовой (по)беды».
А потом подвести итог.
Всё, что читатель знает об убийце драконов после огненного пролога, — это факт его существования и что он, убийца, удаляется «на крыльях юго-западных ветров» и скользит «в прореху между тем, что было и чего не стало».
Та самая обложка — родительница мемов
История «Драконовой (по)беды» — это история существ, родившихся на пепелище. Чужие зовут их «угольками», но их самоназвание — беталами. Они не знают ничего, кроме обгорелых артефактов великого древнего народа Булгарийцев и легенд, которые придумали сами. Собственное происхождение для них неясно. Кто они? Создания древнего народа, или нечто, зародившиеся из предсмертного чудовищного крика тысячей разумов, или просто цветы, выросшие на чужом пепле? Примерное первая треть цикла, одиннадцать книг (и пять тысяч лет) посвящены медленному, завораживающему в своей детальности описанию их жизни и исканий. Это чудовищно подробный, физиологичный даже, бытовой роман. Здесь есть всё: множество историй любви и расставаний, жизнь конкретных беталами буквально от акта зачатия до последнего вздоха (и начала разложения временами: дело в том, что после смерти тела беталами могут, а могут и нет, превратиться в сгусток кристаллизованного пламени, и именно этот материал и составляет основную статью экспорта новых жителей равнины).
Потом, ни с того, ни с сего, на равнину приходят некие завоеватели — собирательный образ культурной травмы восточно-славянской общности, чёрная степная тьма с польскими именами. Несчастные беталами, как когда-то породивший их дракон и бедные, сгоревшие заживо Булгарийцы, почти полностью уничтожены; немногие выжившие бегут с равнины, превращаясь в этаких странствующих фриков, которым нигде не рады. В общем, последние беталами пускаются в бесконечное путешествие по причудливой земле, о которой раньше они разве что сказки от заезжих купцов слышали.
На самом деле, есть причина, почему я об этом рассказываю, и вот она: оставшиеся сорок четыре минус одна минус одиннадцать равно тридцать две книги повествуют о Странствиях беталами. И снова проходят века — оставшиеся две с половины тысячи лет, а беталами тоже проходят, проезжают, а иногда переплывают расстилающийся перед ним мир, составляя по ходу дела его летопись. Хроники и карты — вот их новая работа, вот что они теперь продают: историю и географию. Это эпическое, без всяких шуток, путешествие, почти начисто лишённое сюжета. Да, там есть герои — сменяющиеся поколения беталами, из каждого выбрано по два-три героя, олицетворяющих своё поколение. Есть какие-то короткие истории, связанные с местами, где беталами остаются относительно надолго, и с жителями этих мест. Но на самом деле — это подробнейший путевой очерк, энциклопедия мира, о котором первую треть цикла мы не знали почти ничего (кроме того, что там есть равнина, а когда-то был как минимум один дракон). Облачённый в одежды хроник лор этого сеттинга.
И вот, наконец, наступает время истинного героя всего цикла. Наступает время книги номер сорок четыре. Части, которая поставила поклонников г-жи Сибарбиной на уши, породила не один холивар (и заставила меня её прочесть). Этот текст разительно отличается не то что от остальных сорока трёх книжных единиц цикла, а от всего, что вообще когда-либо выходило из-под пера авторессы.
Для начала здесь есть герои и сюжет. Но как, спросите вы, вроде бы герои были и раньше? Вовсе нет, отвечу я вам, не такие. Эти герои внезапно похожи на продукт настоящей творческой работы: с первых же страниц у этих героев есть мотивация и характер. Они не просто существуют, чтобы быть камерами-на-ножках (в случае беталами — на лапках) и показывать нам окружение, они живут, действуют, желают, страдают и меняются.
Героев двое. Последний-препоследний беталами, сын угасшего народа, Огила, в котором воплотилась и сошлась вся их тысячелетняя история, все их растворившиеся во времени чаянья, тайна происхождения и предназначения. Он чувствует, что должен найти что-то, но что именно — не знает. Звезда, которая вела его народ, остановилась над крышами маленького города в плодородных нагорьях, под чистым куполом высокого неба. И это не метафора: звезда и впрямь есть, она и впрямь остановилась.
Илеанара, довольно противная на мой вкус девица, как раз живёт в этом городке. Да, вы уже поняли, что именно её и ищет Огила.
И всё это бы не стоило упоминания, если бы не две вещи.
Первое, это сам текст. Описание зарождения отношений — довольно трогательное и искреннее, и их кульминации. Где из трогательного текст превращается в вулкан, погубивший Помпеи. Горячо, пошло и, как бы это, невероятно растяжимо (в физиологическом плане), когда дело доходит до второй вещи, сейчас о ней расскажу.
Второе: мы наконец-то узнаём, кто такие беталами и откуда они взялись. Это не то знание, которое обрушивается на Огилу, сам он исчезает, так и не узнав, куда и зачем шёл, что же за предназначение его вело. Возможно, что-то понимает Илеанара в самом конце. Читатель же узнаёт всё из флешбэков, довольно остроумных вставок «старинного трактата о драконах» и как бы отрывков из хроник цивилизации тех самых драконов, космических странников, чужого и очень древнего вида, чьё размножение — более чем странный и очень затянутый процесс.
Войдя в охоту и встретив представителя своего вида, но другого пола (а драконы вообще крайне редки и давно разлетелись по Вселенной), драконы вступают в брачную битву. И дракон всегда проигрывает драконнице и перед смертью изливает своё семя, закалённое огнём, и из этого семени рождается новый народ, странный народ, можно сказать, живые, разумные сперматозоиды. И однажды они пускаются в путь, пока не остаётся только один, самый живучий и достойный. Их путь — поиск того, в ком переродилась и спит до поры та самая драконница, что когда-то разорвала своему партнёру брюхо (и семенные мешочки).
Сложно сказать, что, гм, вдохновляет больше: запутанная ли эта биология, или же кровавое и подробное описание смертельного брачного танца семь с половиной тысяч лет назад на равнине, или же финальное, самое жаркое и чудовищное соитие героев, когда последний из беталами уже превращается в нечто вроде огненного головастика, чтобы внедриться в тело Илеанары. Как я написала, физически это всё выглядит крайне растяжимо.
Огила исчезает, дав начало новой жизни, а Илеанара, отрастив крылья и увеличившись в размере раз в сто, отправляется прямо в небо, чтобы, достигнув второй космической, отыскать где-нибудь подходящий астероид или спутник, отложить там два разнополых яйца и, видимо, стать для дракончиков пищей на первое время. Сложно сказать, что она понимает, думает и чувствует, потому что внутренний монолог её уже уходит в чириканье и щёлканье драконьего наречия — чистое дрожание радиоволн. И всё, что нам остаётся, — чёрное пятно в небе, быстро превращающееся в едва заметную точку, чтобы исчезнуть совсем.
Мне не стыдно признаться: такого от «Драконовой (по)беды» я не ожидала. Но как ни странно, не это самое поразительное в цикле, не его последняя, странная, но единственная похожая на настоящую книга.
Поразительно в нём всё то, что было до того. В каком-то смысле именно оно и есть — настоящая история. Но ни народа беталами и ни космических драконов, а история человеческого разума.
Первые сорок три книги — это чистый образчик работы человеческого мозга, мозга художника (типа того). Ведь что мы видим? Мир, лежащий за пределами сюжета. Мир, какой он есть, его историю и географию, народы, его населяющие, события далёкого прошлого, приведшие к событиям настоящего рассказа. Рисунок предварительного плана, след того, как преломлялся и менялся сюжет в голове создательницы. Всё то, что обычно остаётся в черновиках и архивах. А то и вовсе в голове — отринутое, вычеркнутое, позабытое. Это действительно летопись — но летопись трудной дороги писательской мысли. Ментальная карта, слепок воображения г-жи Сибарбиной.
Этот цикл — доведённый до абсолюта продукт системы подписочного самиздата. Зачем-то опубликованные черновики, зачастую никуда не годные. Когда то, что никогда не было бы явлено публике, объявляется тоже частью истории. Подробный отчёт о том, что и как рождается в человеческой голове. Бесценный материал для исследований, в конце концов, но не художественное произведение.
И если так, если всё, что она пишет, — и есть эта трудная, объёмная подготовка к истинными историям, то…
…то я даже не знаю, какой вывод сделать из этого, кроме разве что: в какие страшные времена мы живём и o tempora, o mores!
Мемокомплекс-то — это просто: «Стратегия выживания мемов, таким образом, такая же, какой была у первых клеток на заре формирования земной жизни: создавать многоклеточные организмы. В чём-то мемокомплекс подобен многоклеточному существу, и именно поэтому его жизнь более продолжительна, а сам он более устойчив к воздействию внешней среды. Чем старее и обширнее мемокомплекс, тем сложнее его разрушить.» (https://neo-tatiba.ru/идиографический-барьер/переход-через-хелькараксэ/разум-мемы-и-архетипы-§1-часть-1/; я люблю себя цитировать, а вы?)
Мемокомплекс — конгломерат мемов, объединённых вокруг одной корневой идеи. Ядра. «Коремема», как сказали бы мы на студенческом форуме в 2001 году. От Коремема отходят корешки и ложноножки, каждый носитель добавляет что-то своё, и так это чудище распространяется и размножается. Всё, как всегда. Поскольку это комплекс, а не отдельный мем, он сложен и разнообразен в проявлениях, а если прожил не один десяток лет (веков), то и многослоен. Тогда его первоначальный коремем может быть очень далёк от своей текущей трактовки.
Мемокомплексы повсюду, мы живём с ними в головах, действуем в их рамках, управляем ими, а некоторые из нас, самые информационно влиятельные, ещё мемокомплексы и ненароком создают.
В целом это просто часть нашей жизни.
Но как почти всё в ней, мемокомплексы могут быть истинными хтоническими чудищами.
Абсолютно все такие чудища были и будут запирающими мемокомплексами.
Стратегия выживания мема в целом — это занять место в голове носителя и никому это место не отдавать. Занято, проходите дальше. Конечно, рано или поздно, кто-то это место всё равно отнимает. Но запирающие мемокомплексы особенно искусны в том, чтобы занимать всё доступное место и превентивно отрезать человека от источников информации, через которые могут проникнуть потенциальные конкуренты — другие мемы и комплексы.
Запирающий мемокомплекс, ЗМК, меняет призму восприятия человека. Теперь через неё проходят только родственные ЗМК мемы, а всё остальное просто остаётся в зоне игнорирования. Человека, одержимого ЗМК переубедить нельзя. Там, где у обычного, неодержимого человека остаётся «зона свободы информации», у человека одержимого сидят сторожевые и очень зубастые мемы ЗМК.
Тезис «В онтогенезе повторяется филогенез» для биологии работает с (большими) оговорками, зато отлично подходит для описания формирования мышления. Маленькими мы видим и понимаем мир примерно так же, как видели и понимали его древние люди. И даже инструменты для его поэзиса используем те же. Постепенно мы усваиваем культуру на её современном этапе развития, проходя через всё те же стадии, от мифов к фантастике.
И знаете что? Удивительно похожи от того первые, самые старые из дошедших до нас историй и истории, которые дети сочиняют на ходу, рассказывают друг другу, вплетая туда все впечатления, что подкидывает им жизнь.
Этих впечатлений ещё маловато, поэтому и идёт в дело всё подряд и без разбору.
Типичная детская история — это как в местном Доме культуры Терминатор боролся с Перчаткой бесконечности (именно так, без носителя перчатки, такие вещи в носителях не нуждаются). Если ребёнку в принципе повезло, то сюда вплетётся и кто-то уровня Кащея.
(На самом деле, я видела подборку этих прекрасных историй, но а) видела давно, б) разумеется, так же давно её потеряла.
Ещё у меня была очень старая скандинавская сказка, но её я потеряла тоже.
И я не нашла никаких сохранённых файлов ни со старой сказкой скандинавской или ирландской, ни тех историй про кинотеатр и «Терминатора», а гуглить «фильм, где карлики несут кольцо в вулкан» я не хочу. Так что буду вспоминать (и немного выдумывать) тоже на ходу, в духе темы.)
Эта смесь всего — одно из свойств детских историй. Вот два других: эти истории бесконечные и повторяющиеся.
В своей бесконечности они, в лучшем случае, имеют завязку. Забудьте о трёхчастной структуре, развитии, кульминации и т.п. Это вовсе не интуитивно понятное и естественное состояние рассказа, это то, что мы вывели за века сочинения и осмысления историй. Так что повезёт, если в детской истории будет финал, обычно она просто обрывается там, где в неё вмешалась жизнь: рассказчику или слушателям надоело или же мамы-папы увели их по домам.
(Да, если вы взрослый и рассказываете / снимаете / как-то ещё создаёте истории без структуры и смысла, то не жалуйтесь потом, что вас пропесочили в интернетах.)
В своей способности повторяться эта история будет рассказана снова, и снова, и снова, какие-то детали останутся, другие изменятся, третьи добавятся, что-то, конечно же, будет отринуто как негодное и потеряно навсегда. Новая итерация — это новая история. И та же самая. Это Бесконечное возвращение.
Старая скандинавская сказка тоже не имела никакой приличной структуры. Какие-то повороты — мотивы — в ней повторялись. Завязка была условной (просто начало, ведь надо же начать хоть откуда-то), по ходу действия менялся герой (может быть, больше одного раза), в финале решался совсем не тот конфликт, которому уделялось больше всего времени.
Это была типичная детская история, не подходящая под определение того, что мы понимаем под историями сейчас. История того времени, когда культура была ребёнком.
Насчёт Бесконечного возвращения есть другой пример, мало свойственный западной культуре (хоть зараза бесконечных «перезагрузок» как бы говорит об обратном, но тут корни разные: «перезагрузки» берут начало не в западных представлениях об историях, а из отчаянья и безысходности эпохи карго-культа): восточные представления о продолжениях — это, в реальности, уверенность, что продолжение = история, рассказанная заново, но немного иначе. Как сто тысяч историй про кайдзю или множество «Последних фантазий». Заново, заново, заново. И это архетип, который в восточных традициях историй остался с давних времён (тогда как на Западе он постепенно сдал позиции, а то и вовсе исчез — скорей всего, с расцветом Галактики Гутенберга).
Есть ещё одна вещь в детских историях, она, вроде бы, нигде полностью не сохранилась, кроме как в них: мечты о рае.
Мотивы рассказов о Беловодьи или Островах Блаженных, воспоминаний о Потерянном рае всегда одни и те же (только в случае Потерянного рая ещё даётся объяснение, почему теперь всё не так): это истории о стране и/или времени, где и когда а) люди не болели и не умирали, б) людям не приходилось выживать таким адским трудом. Не вообще работать, а именно работать на износ. Реки в том времени текут в обе стороны, деревья дают плоды круглый год, урожаи тоже круглогодичны и изобильны, одежда не изнашивается, инструменты не тупятся, холодов не бывает и т.д., и т.п. Природа добра к людям в той стране.
И вот этот мотив: «входишь, а там конфетное дерево!» — он есть в детских историях. Мечты, чтобы у тебя было то, что тебе так нужно.
Людям очень хочется, чтобы мир был изобильнее и добрее. Чтобы хотя б не убивал их просто так и ни за что, если уж совсем не умирать не получится.
С «Без обид» всё просто: это британский детектив про работу участка под началом детектива-инспектора Вивьен Диринг — громкой, яркой, крупной, прямой и хамоватой женщины. Которая на поверку оказывается тонким психологом, умной, храброй и готовой на многое ради торжества справедливости. Один из самых необычных и запоминающихся образов женщины-детектива в масскульте. Три сезона, в каждом одном большое дело (маньяк; мафия; политика) плюс много поменьше, которые и составляют основную работу любого полицейского участка.
«Иная жизнь» — так себе сериал и из рук вон плохая фантастика. Что они такое собираются показать, создатели заявляют прямо на десятой минуте первого эпизода. Космический корабль прётся к Пи Большого пса (потому что на Землю шлёпнулся инопланетный артефакт и посылает на Пи Большого пса какой-то странный сигнал), путь должен занять три месяца (неплохо, так-то), команда находится в соматическом сне. Через месяц от начала пути искин будит капитаншу (Кэти Сэкхоф) и объясняет, что у них непредвиденная ситуация. Подводит к голограмме, эм, галактики, тыкает в неё. Дальше следует диалог:
Искин: We thought Pi Canis Majoris was here. / Мы думали, Пи Большого Пса здесь (показывает на карту).
Кэти Сэкхоф: It’s not? / Это не так?
Искин: No, that’s an optical illusion. Light from the star has been refracted around this… massive field of dark matter. / Нет, это оптическая иллюзия. Свет от звезды был отражён этим… (показывает на чёрную тучку) массивным скоплением тёмной материи.
Кэти Сэкхоф: How the hell did we screw that up? / Как же, чёрт возьми, мы так облажались?
Искин: Sensors on Earth missed it. / Сенсоры на Земле упустили это.
Кэти Сэкхоф: So, what’s the fix? / Так, какой выход?
Искин: Well, we travel through the dark matter… / Ну, мы полетим сквозь тёмную материю…
Кэти Сэкхоф: Wait, wait. Uh… Blind? We could hit a planet. / Стоп, вслепую? Мы можем врезаться в планету.
Искин: We travel at impulse speed. Not faster than light. / Мы полетим на импульсной скорости, не быстрее скорости света.
Я: What the fuck are you talking about? О.о / Чё за херь вы, блин, несёте? о.О
Я столько раз слышала фразу про то, что [наши] сенсоры что-то не засекли, что меня уже автоматически от неё тошнит. Но тут я имею дополнительный вопрос: какие у Земли сенсоры? Что он вообще имеет в виду-то?
И такого там полно в каждой серии.
Что касается физики и принципов организации космических полётов, то образцом для авторов, в лучшем случае, служил первый эпизод четвёртого сезона «Чёрного зеркала», «виртуальная» часть. Что касается фантастических приключений — то тут я, как говорят, ощутила сильные вибрации первых сезонов «Звёздных врат». Я смотрела их год назад, первые сезоны почти невозможно вынести. Всё хорошее, конечно же, начинается намного позже.
Вся фантастика тут плоха. Начиная с халтурного бреда про космические тучки и инопланетную жизнь, созданную по образцам дешёвых книжек 1950-х гг., и заканчивая никакой проработкой мира будущего. Я посмотрела десять эпизодов, я почти ничего не знаю о том, как этот мир выглядит, как он устроен, как работает, чем там занимаются люди и даже какой там хоть примерно год.
А что касается драматической части, то она крайне перекошенная. Хотя бы драма находится в поле компетенции авторов, но они почему-то решили напрочь забить почти на всех членов экипажа. Эти люди выглядят картонными болванчиками, существующими и оживающими постольку, поскольку соприкасаются с жизнью персонажа Кэти Сэкхоф. Вне этого соприкосновения остальной команды как будто не существует, за исключением редких упоминаний каких-то деталей их прошлого — причём выглядит так, будто люди просто случайно об этом проговариваются, а на самом деле им запрещали хоть что-то о себе рассказывать.
В итоге симпатичных персонажей три: врач, второй пилот и искин. Остальные либо раздражающие, либо просто никакие.
Невероятное количество экранного времени уделено однообразным, довольно занудным и быстро приедающимся переживаниям капитанши насчёт её расставания с дочерью и мужем. И всё б ничего, да вот только про остальных людей на корабле нам почти ничего не рассказывают, и кажется поэтому, что то вовсе не люди, что ни о ком они не переживают, никого они не оставили, да и вообще здесь только потому, что должен же кто-то двигатель чинить.
Я не представляю себе целевую аудиторию этого сериала. Авторы, похоже, не представляли её себе тоже.
В итоге комедийный мультсериал «Космический рубеж» — это больше фантастика, чем «Иная жизнь» с её понтами.
«Космический рубеж» (в переводе «Кинопоиска» — «Дальний космос», что уже много говорит об этом переводе: «дальний космос» совершенно вне контекста происходящего в сериале) — детище одного упорного человека, который годами рисовал себе мультфильм, придумывал персонажей и их приключения и в итоге сделал нечто очень хорошее. И это хорошее заметили.
Приключения «капитана Гэри» — заключённого на корабле «Галактика-1» за уничтожение 92-х имперских крейсеров и одной мексиканской закусочной (всё случайно!). Компанию ему составляют одинаковые боты, невыносимый робот-компаньон Кэвин, искин корабля, космический убийца с лицом котика и маленькая зелёная плюшка Лунный кексик, способный уничтожать целые планеты. Рано или поздно приключения Гэри достигнут вселенского масштаба и космического уровня пафоса, и может быть, кто-то спасёт мир (я ещё не досмотрела первый сезон, не знаю, может и не спасут).
«Космический рубеж» был создан с душой и любовью и получился замечательным.
Уже не новый, но всё ещё самый, гм, отстранённый мой рассказ. С тех пор, конечно, я написала «Восьмое поселение» (например) или «Заброшенную станцию» (хе-хе, «Заброшенная станция»… да). «Цикл» всегда был очень простым по идеи и очень, как бы это, закрытым по структуре. Аутичным.
Таким и остался.
«Взгляд со стороны:
В городе появились голубятни. Год назад их было совсем немного, а этим летом — в каждом десятом квартале стоит голубятня, на каждой двадцатой крыше — маленькие и большие стальные клетки, где воркуют пёстрые глупые птицы.
Мода, как всегда, внезапно родилась и внезапно затихла. А сотни голубей оказались на свободе.
Теперь было не различить, где тополиный пух, а где птичий…»
…зелёная вода захлёстывает борт; слушая указания инструктора, мы заваливаемся на левый бок, и волна бьёт байдарку в дно, а течение протаскивает через порог. Впереди «бочка», и в ней мы неизбежно перевернёмся, увы, нашего умения недостаточно, чтобы пройти её без последствий. Вода захлестнёт, прибьёт ко дну, а спасжилет немедленно вытолкнет наверх, и вот тут надо будет ухватиться за байдарку и с удивлением обнаружить, что весло ещё при тебе, («не упустить весло» — это безусловный приказ телу), залезть в байдарку и подумать: «Кайф».
…зайдя поглубже в воду, я ложусь на спину. Вода подхватывает тело и, медленно покачивая, тихо сносит по течению. В ушах — только шум воды, в поле зрения — безоблачное синее небо и блеск солнца, в воздухе — всё тот же запах воды. Пятнадцать минут совершенного счастья.
…вдохнув ночь, свежую, терпкую, пахнущую кострами, я нахожу на небе Полярную звезду. Я могу найти только её, Арктур и Вегу, но мне хватает. Названия условны, созвездия условны, звёзды вечны — по сравнению с коротким сроком моей жизни. Ночь тоже вечна, и вдыхать её — всё равно, что дышать счастьем.
…посреди февраля над замёрзшей землёй проносится ветер. Первый ветер, приносящий в этом году запах не льда, а моря, воды. Это запах весны; весна приходит в середине февраля, между вьюгами, под сумрачным небом, закрытым плотными облаками, в тот день, когда ветер начинает пахнуть морем.
Вода, воздух, небо… чувствовать, видеть, дышать. Несколько мгновений точно знать, что ты есть, — этого достаточно.
В этом году целых две шикарные книги прочитаны, подозреваю, это исчерпало на них годовой лимит. Как всегда — ещё и полгода не прошло, дальше будет попадаться непойми что.
