Сперва мини-саундтрек — песня года, по-прежнему (увы) актуальна: Максим Леонидов — Mon Amour.
А теперь мой год в текстах, потому что лучше уж его в них мерить, чем во всяком там печальном.
Хамена:
«— Ближе к краю ифантов лишь Полуночная гавань, — усмехнулся Мэйг. — Но туда мне удалось попасть не сразу. В Порту Ледовом я учился в университете. Всё время посвящал инженерии и химии и, наконец, прошёл отбор: раз в год ифанты искали тех, кто станет для них агентом во внешнем мире. Я помню день, когда впервые вошёл в посольство: чёрный куб на площади Трёх звёзд, ни дверей, ни окон я снаружи не увидел. Не зная секретов, в здание никто войти не сможет, только для тех открыты двери, кого ифанты выберут — и бывали годы, десятилетия даже, когда не выбирали никого. Я был отобран. Я прикоснулся к вещам, столь удивительным, невероятным, невозможным. Мне было позволено их изучить. Я изучал.
— Я помню и другой день, — добавил он, помолчав, голос у него стал ниже и мягче. — Тогда меня перевезли в Полуночную гавань, и я шагнул на пристань города, разделённого надвое. Тьма на одной половине, радуга напротив. Жил я на стороне мореходов, но приходил каждый день в ту часть, что принадлежит ифантам…
Его взгляд застыл. Я рассматривал Мэйга, не скрываясь: вот его густые брови поднялись чуть выше, глаза раскрылись. Он втягивал ноздрями мороз с примесью тумана с другой стороны корабля и выдыхал пар. Губы чуть шевелились, снова он произносил что-то беззвучно.
— Эридда не желает поддерживать торговые отношения с ифантами, — заговорил он опять, уже обычно. — Единственная возможность познать самые удивительные тайны континента — это отправиться в Ледовый. А при толике удачи — получить разрешение жить в Полуночной гавани.
— Но никого из чужаков давненько не пускали в сами леса.
— Верно, — кивнул Мэйг машинально. — Техники аугментации, удивительные материалы, стойкие растения, лекарства от смертельных болезней.
— И всё это гниёт в лесах.
И он снова кивнул.»
И эпилог к ней, aka «Дикарь»:
«У южного неизменного города пароход останавливается лишь на ночь. Так что поздно, не поздно, а Дикарь выбирается на берег и идёт к старшей по смене.
Южный город накрыт куполами. Массивные, вросшие в землю фундаменты, стальные каркасы, стекло толщиной в рост человека. Прозрачные трубки вентиляции и проводников солнечного света. Выходя наружу из-под куполов, люди надевают маски и становятся похожи на неведомых животных с огромными пустыми глазами и беспомощной, вялой пастью.
Дикарь проходит автоматический шлюз, ступает на улицы южного города и кашляет: тут трудно дышать, воздух сухой, мёртвый, отдаёт горелой тканью. Маска нужна здесь, а не снаружи.»
«Что горечь и мёд» (рассказ только для одного человека; я тебя люблю 🙂 ):
«Он спустился только, чтобы увидеть её своими глазами. Затеряться в толпе, напирающей на силовые ограждения. Подобраться как можно ближе, впиться взглядом в Императрицу, раз нельзя обхватить её руками, пронзить языком её рот, прижать мягкую грудь к своим рёбрам. Как мечтает сделать в толпе каждый, любого вида, пола, аугментации, происхождения и материала. Императрице невозможно сопротивляться. Она — альфа и омега, соль и вода, без неё нет жизни, всё в ней совершенно и притягательно до последней, самой крайней степени. Она — утоление. Она — желание.
Вот об этом нужно написать.
[…]
…или бросься под ноги тому самому звероподу — гигантской туше с лапами толщиной в среднюю лифтовую шахту, высотой в пять этажей. Потому что лучше мгновенная смерть под ходячей горой, чем жизнь с воспоминанием о том, как однажды ты написал стихи, которые персональным императорским указом были переведены на язык элементарных частиц и отпущены бродить во Вселенной, дабы любая разумная раса, сколь бы далеко во времени и пространстве она не родилась, могла их услышать, записать, расшифровать…»
читать дальше «Бай-бай, 20-й» →