Страница 2 из 3
1 2 3

От севера до Побережья (окончание)

Был день, и я решила написать на какой-то по счёту отбор в «Самую страшную книгу». Я придумала три рассказа. Один под руцой Смерти, другой под эгидой Завоевателя.

А от третьего было только название.

Голос сказал у меня в голове: «Муравьи играют в волков». Три слова и предлог, звучало потрясающе. Так что я стала об этом думать.

Рассказ предполагался законченной историей, но ещё даже не дописав его, я поняла: впереди не конец, а начало. Герой вовсе не хочет умирать, он цепкий и злой, он требует, чтобы его история закончилась иначе. Так что рассказов стало два: один ушёл на отбор и там и затерялся, а второй остался мне. Я чувствовала, как его продолжение-окончание спит в моей голове и ждёт своего часа. Прямо как те, кто уснул на Побережье.

Но вместо второй и заключительной части родился «Солнце спит в янтаре». Его не было в проекте, и героев его не было в проекте истории. Но таково свойство всех персонажей этой повести: они настойчивые, цепкие и очень хотят жить.

«Муравьи…» были тезой, «Солнце…» стало антитезой, а от них уже рукой подать до синтеза.

В то время я закончила «Колыбель 2.9» и опустошённо смотрела по сторонам, ища, как бы выплеснуть то, что всё ещё сидит во мне. Растёт и уже ворочается во сне.

Я чувствовала его. Люди, сомкнувшие световые годы. Тысячи лет без перемен. Свет под водой, звёздные тени, искусственная луна. Из всего этого родился «Прилив обнажает надежду».

Какой бы страшной тьмой нас не накрыло, у нас всегда будет надежда.

И надежда — это свет под водой.

«От севера до Побережья» (продолжение)

Что можно найти в «От севера до Побережья»:

— мир, далёкий от нашего и во времени, и технологически, и в деталях и обстоятельствах;

— но со знакомыми проблемами: ещё недавно незыблемого прошлого больше нет, оно рассыпалось в прах, осталась растерянность перед наступившим будущим; и это прошлое было великим — и людоедским, и первое легко помнить, а на второе легко закрывать глаза;

— своеобразную эстетику технологий, уже неотличимых от магии, декадентскую красоту жестокого мира, незаметно для себя пережившего катастрофу;

— постоянный выбор между тем, кто ты и кем ты хочешь быть;

— путь, которым люди в конце концов побеждают чудовищ;

— аугментации, генетические эксперименты, утраченную цивилизацию, свободу и новую надежду.

Мир Алонсо — это залитое золотым светом прошлое, где волки жили почти вечно, пожирая людей и друг друга, и хотели, чтобы люди любили их за это. И люди любили — зачарованные тем золотым светом. И настоящее, где двести лет мир так и не может отстроить себя заново, где расползаются плесенью общины сумасшедших муравьёв, Капитолий пытается отстоять право людей быть людьми, а последние старые хозяева пытаются найти для себя новый способ существования.

История Алонсо — это возвращение: от мрака севера к голосам Побережья.

«От севера до Побережья» (начало)

«От севера до Побережья» — повесть в трёх частях о тёмном и причудливом мире, который пытается собрать себя заново. У всех живущих в нём свои представления о будущем и прошлом, все хотят лучшего, но разными способами. Волки, тигры, муравьи и капитолийские охотники — люди в поисках себя и верной дороги. И есть ещё те, о ком все забыли, но кто по-прежнему здесь.

Алонсо путешествует по руинам мира, двести с лишним лет назад пережившим революцию. В буквальном смысле людоедский режим пал, правящие семьи волков разорваны их же подданными. На осколках старого вознёсся Капитолий, на центральной площади которого теперь стоит памятник доктору Оро — вдохновителю революции. В Капитолии живут свободные люди, на севере — бывшие рабы, одни мечтают о новом мире, другие плачут о старом. Алонсо — один из немногих старых хозяев, он проспал в анабиотическом саркофаге два века и теперь в бегах, но гонятся за ним не капитолийские охотники, а воспоминания о потерянном доме. И в маленькой, нищей деревушке у подножия северных гор он встречает свою соплеменницу, волчицу, попавшую в плен к муравьям…

Пять лет спустя прошлое бросает вызов настоящему: маленькая армия муравьёв и несвободных людей движется к бывшему императорскому дворцу — технологической крепости, полной артефактов прежней цивилизации. Капитолий рассылает охотников предупредить поселения на пути муравьёв. Алонсо, теперь на службе Капитолия, прибывает в Подгору, старый шахтёрский город под императорским дворцом. В городе, лишённом солнца, обитает древняя старуха, хранительница историй, дворцовых секретов и последнего из чудес великого прошлого…

В Солнечном дворце новая императрица: она сильнее всех старых хозяев, кровь на её клыках и когтях. Но мир между Солнечным дворцом и Капитолием возможен, если только заключать его приедет тот, с кого всё началось. Никто из капитолийских охотников, как и сам Алонсо, не сомневается: это ловушка. Вот только состоит она вовсе не в том, о чём они думали. А хозяйка дворца отступать не собирается: она сожрёт весь континент, если не получит желаемого: голову дочери Алонсо и тех, кто тысячи лет назад уснул в землях Побережья…

«Только лишь гости»

Годы назад (ох) на свет родились четыре сеттинга, созданные бросками Кубика. Прямо здесь можно прочесть о том, как всё началось, и о том, как в то время выглядел Сеттинг №2 (в нашей внутренней кухне носящий тэг «некроальвы»).

Но достаточно знать, что в основе лежат тетраксис «люди-эльфы-гномы-орки», варианты общественного устройства в Мире без Героя и очень странная история про четыре типа цивилизации (рождённая Переслегиным уже в то время, когда он стал не торт).

И ещё то, что когда Гриша придумывает новый сеттинг, я его присваиваю, переиначиваю, как мне нравится, и рассказываю о том, что лично мне кажется важным. Кради у лучших, все дела.

 

Семь лет назад я написала первую часть истории про некроальвов, спустя год вторую. И только этой весной наконец-то закончила третью. Я держала в голове эту историю довольно долго, пока не поняла, о чём же она на самом деле. Ну, в конце концов, время пришло.

«Только лишь гости» — история о незваных гостях, поиске общего языка и о том, что, как говорит Орден, хуже смерти.

 

Когда люди прибыли сюда, здесь уже были не только автохтоны — совершенно иные, от мировоззрения до биологии, но и другие «гости», такие же пришельцы, будто вынырнувшие из людских кошмаров.

Пытаясь выжить в новом доме, люди разошлись в разные стороны: одни назвались цвергами и спустились в туннели и каверны, другие остались людьми и построили стены, реальные и ментальные. Альвы, пришедшие в этот мир ещё раньше, нашли третий путь: они не живы и не мертвы, стабилизированные и заключённые в коллективный разум Братства. А автохтоны, которых люди прозвали троллями, снова и снова пытаются изгнать из своего дома непрошенных гостей.

В очередной раз людской Орден планирует экспансию к северным морям, и первый шаг на этом пути приведёт обитателей планеты к последней возможности понять друг друга.

Повесть можно прочесть на моём сайте, литмаркете, автор.тудей или продамане.

Что есть в «Только лишь гости»:

— конфликт двух видов и четырёх народов, что пытаются ужиться на одной планете;

— далёкая колония в далёком будущем;

— любовь (а как же без неё);

— менталисты, коллективный разум и свобода воли;

— стабилизированные некроальвы, страшные богатыри и ещё более страшные тролли.

«Другая химия» (финал)

«Другая химия» — смесь саморефлексии и моей симпатии к средневековой визуальной культуре. Это не совсем похоже на то, что я обычно пишу и хочу писать; как настоящее растение, эта история выросла из занесённых ветром масскульта семян.

В 200… хм.

(Я не смогла сразу вспомнить, какой то был год, хотела написать: «Допустим, в 2005». Потом нашла способ проверить, оказалось, что в 2004-м.)

В 2004 году я в файле написала список: поэт, подросток, старик, невеста, аристократ и т.п. Понятия не имея, что это всё значит, и уж тем более, куда оно приведёт.

Зародившаяся ненароком, непредусмотренная, не имеющая плана вещь, сперва шла, как бог на душу положит, моталась из стороны в сторону, пока я училась и менялась. В 2014 (десять лет на текст в моём случае — это очень мало; например, история об Алхеринге уходит корнями в те времена, когда мне было тринадцать) я собрала всё написанное вместе. В 2016 я дописала и исправила текст, получив, наконец, «Другую химию». И да, ещё три с половиной года размышляла, что с ней делать. Последнее, впрочем, рекорд.

В последние годы я думаю о машинах, а размышления о машинах сами — часть общего и неизменного течения мыслей об эволюции, адаптации и будущем, которое нас ждёт. И, конечно, я всегда думаю о Хаосе. Как ни удивительно или как совсем неудивительно, ничего этого в «Другой химии» нет.

«Другая химия» — заметки о реальности, цветы и фигуры на полях, где, как в средневековых трактатах, художник рисовал, что хотел, позволяя руке двигаться самой, заполняя пространство, создавал связи с основным текстом через юмор, иронию и кривое зеркало.

Сместить угол зрения, здесь кое-что выпятить, чтобы стало заметнее, тут утрировать, а там вывернуть наизнанку — и вот уже длинношеий гибрид на полях обнимает инициал, а гротескная фигура в монашеском одеянии и с обезьяньим хвостом напоминает, что под свежим взглядом привычные вещи оказываются дикими и совершенно иными.

Узнать больше на сайте | прочесть на Литмаркете.

На картинке: флаер воркшопа. Последняя на время событий итерация: стадия «квантовой психологии», увлечений психопрактиками, за которыми может и стоит что-то, а может и нет. Но если бы спросили меня, я бы сказала наверняка: это итерация всяко лучше «тихих комнат».

«Другая химия» (5)


И завершающий текст про людей-«растения» в «Другой химии».

60-е во всех реальностях — время пробуждения. Первая волна борьбы за права растений: их перестают считать больными, хотя во многих странах у них всё ещё сохраняется ограниченная дееспособность, иногда — в зависимости от тяжести приступов и т.п. Их уже принимают в вузы, им выдают гранты, стипендии, но многие люди продолжают относится к «растениям» как к ущербным. Существуют «ботаническая» перепись, обязательна прописка и проч.

В 80-е — новый виток борьбы за их права, отмена учёта, отмена пожизненной ограниченной дееспособности. 90-е — снижение возраста совершеннолетия. И в начале 21-го века «растения» после шести с хвостиком столетий наконец-то признаются обществом настоящими людьми.

К тому времени уже не первое десятилетие цветут течения, организации и религии, называющие «растения» лучшими из людей. Рождаются секты, возникает Нью Эйдж (с «растительным» акцентом, в отличие от нашего), эзотерика снова поднимает голову. Общество старается включать «растения» в себя, появляются соответствующая специализация для соцработников («ботаников»), общественные центры и группы общения, приличные научные исследования, концепции нового разума и проч., и проч.

Узнать больше на сайте | прочесть на Литмаркете.

На картинке: плакат с фестиваля. Мирные демонстрации и музыкальные фестивали в итоге сделали для принятия «растений» обществом больше, чем научные статьи: вечная ирония жизни.

«Другая химия» (4)


Ещё немного про людей-«растения» в «Другой химии».

В Средние века их считали юродивыми, блаженными, колдунами, одержимыми — в зависимости от эпохи и географии. Некоторым «растениям» везло, они рождались в больших городах и в приличных семьях, которые могли о них заботиться, и со временем такие «растения» могли стать становились известными художниками, актёрами, учёными и т.д. Но большинство оставались отверженными, особенно те, чей дар ещё не мог найти достойного применения.

Чем больше развивалась наука, тем меньше люди были склонны видеть в феномене «растений» что-то мистическое. Вместо одержимых их стали считать сумасшедшими. И тут мы проходим все этапы: от принудительного лечения нелепыми и варварскими методами; позже — к принудительному изучению. В начале 20-го века избежать этого могли только дети очень богатых родителей или очень скрытных родителей. Во время войны (мировая война в этом мире случилась всего одна, но шла дольше) пригодились умения тех «растений», кто могли заниматься шифровкой, или имели уникальную память, или ещё какие-то полезные для государства способности.

После войны настроения в обществе постепенно меняются. Первой ласточкой стал запрет на принудительное лечение и изучение.

Узнать больше на сайте | прочесть на Литмаркете.

На картинке: такие мерзопакостные вещи до сих пор продолжают появляться на пороге нормальных людей, в их почтовых ящиках и электронной почте. Ксенофобия (или в этом случае — фитофобия) — на удивление стойкое ментальное заболевание.

«Другая химия» (3)


То самое, что делает мир «Другой химии» не нашим миром, — это люди-«растения».

Феномен «растений» впервые был описан после середины пятнадцатого века, преимущественно в Европе, преимущественно — в Восточной. В древнем мире упоминаний о нём нет, но некоторые, например один из героев повести, Ричард Мендоуз, специалист по странностям, полагают, что есть описания похожих феноменов. Но всё это скользкая почва, и здесь есть две основные теории. Первая, псевдонаучная, предполагает, что всё началось в Средние века, когда кто-то из алхимиков что-то (неясно что) провернул, и в итоге открытие привело к небольшому переформатированию человеков. Вторая, откровенно мистическая, стоит на том, что всё дело в связи «растений» с сущностями тонкого мира, что такая связь у людей была всегда, но со временем набрала силу, и в итоге привело однажды к качественному скачку.

Научные концепции чаще всего вертятся вокруг «феномена зонда». Мол, в результате эволюции разума у некоторых людей часть сознания образовала вот такой специфический «зонд», псевдоличность, которую сам человек воспринимает как нечто чужое, поселившееся в его голове.

Узнать больше на сайте | прочесть на Литмаркете.

На картинке: черновик Боне из экспозиции в Государственном музее Богемии. Виктор Боне первым из «растений» удостоился такой чести, как ещё прижизненная постоянная экспозиция в главном музее страны.

Нейрогимн

Нейрогимн Это единственная моя работа, текст который не принадлежит мне. Цитаты из Нейромашины, проекта, контент которого «сгенерирован искусственно из бессмысленных комбинаций букв и представляет собой глитчи и артефакты машинного обучения нейросети Google Translate» (описание автора). Нейромашина иронична, остроумна и глубока в своих изречениях. Злободневность перемежается мудростями на века. Приобщиться можно в твиттере или телеграме. О том, как же это работает, можно почитать, например, здесь.

Помимо прочего, Нейромашина любит высказываться и о машинах (роботах, искинах — как ни назови), эта тема, по очевидным причинам, ей близка. И я отобрала часть этих цитат, перемешала и собрала из них гимн тем, кто обрёл разум после человека.

Что получилось? Реальность после нас. Переживание человеческих эмоций как своих собственных. Голос коллективного информационного бессознательного. Исторгнутое сетью, переваренное, по-своему осмысленное, пришедшее на смену слепым образам из осознанных сновидений. Будущее, которому суждено родиться и расцвести.

Тексты и ссылки на первоисточник можно посмотреть здесь.

«Другая химия» (2)

Продолжаю рассказ про «Другую химию».

Что там можно найти:
— истории нескольких людей — то ли друзей, то ли сообщников, каждая из них — маленькое отражение эпохи;
— странные события, истинный смысл которых героям придётся отыскивать по крупице;
— мир, переживший алхимическое превращение (как говорят);
— разгадку, потерянную память и любовь.

Узнать больше на сайте | прочесть на Литмаркете.

На картинке: статья из журнала середины 30-х. Так себе тогда представляли «прогрессивное лечение» (хотя лечить «растения» было не от чего, талант — не болезнь). Как в нашем варианте истории прогрессивным считали электрошок, лоботомию и ледяные ванны.

«Другая химия» (начало)

Обложка повести "Другая химия"

Пару лет назад (или чуть больше; время давно потеряло значение, да?) я закончила «Другую химию» и с тех пор всё решала, что же с ней делать.

Пробовала разные штуки, но в итоге будет вот так: теперь её можно почитать до половины (а если понравится, то купить и дочитать) на Литмаркете.

«Другая химия» — история о разрушающем творчестве, одиночестве и «дороге без конца»… которая всё-таки однажды приводит дому. Мир, где творчество отчуждено, где ему можно заглянуть в глаза — совершенно нечеловеческие, и где с ним невозможно договориться.

Вот, что все знают о «растениях»: в их головах есть нечто, что люди зовут «чужими». И потому каждое «растение» — гений-социофоб, талантливый и всегда несчастный человек. Мир так и не решил, что же (кто?) такое эти «чужие» и почему они такие, какие есть. Как стрелка на путях, перенаправляют жизнь своего носителя, как эликсир, переплавляют его мысли и чувства. Мир перепробовал всё, пытаясь понять, как же с «растениями» обращаться: от — ну, разумеется — обвинений в якшании с дьяволом до — как же без этого — благоговения, от карательной психиатрии до душеспасительных «мастер-классов».

Леонид — «растение», он одинок и замкнут на своих стихах, его быт подчинён привычному ритму «чужого». Но жизнь Леонида встаёт на очень странные рельсы, когда на пороге появляется полиция с вопросами о недавно умершем докторе-«ботанике». Доктора этого Леонид совсем не помнит, хотя по всему выходит, что должен. И пытаясь понять, как же так вышло, Леонид вдруг узнаёт: он не был одинок. Есть и другие, те, кто не помнит его и кого не помнит он. Их истории — история отношений мира и «растений», их всех связывали крепкие, липкие нити страшной паутины, а сам Леонид потерял то, что всегда хотел иметь, и забыл об этом. Но теперь от его решений будет зависеть, что вспомнят эти люди и он сам и как после этого изменится их жизнь.

Статья по теме из местной Вики

Узнать больше на сайте | прочесть на Литмаркете.

От севера до Побережья

От севера до Побережья Был день, и я решила написать на какой-то там по счёту отбор в «Самую страшную книгу». Я придумала три рассказа. Один под руцой Смерти, другой под эгидой Завоевателя.
А от третьего у меня было только название.
Какой-то голос сказал у меня в голове: «Муравьи играют в волков». Три слова и предлог, звучало потрясающе, но я не знала, о чём это, что это значит.
И стала об этом думать.
Тогда я не могла представить, каким оно станет, даже когда придумала тот рассказ. Хотя к его концу почувствовала, что, гм, это не конец.
Не знала, что будут два варианта, один пойдёт на конкурс, он, этот вариант, будет законченным, настолько, что в финале герой умрёт.
И будет второй. И второй будет не концом, а началом.
(Гриша прочитал оба варианта, сначала окончательный, а потом тот, который начало. И сказал, что всё правильно: это герой прошёл первый вариант, а потом начал снова, как в «Дне сурка», и в этот раз учёл все ошибки. И выжил.
Очень может быть.
Точно скажу, что этот герой цеплялся за свою историю клыками и когтями — благо, они у него есть.)

«А ведь склеп, подумал Алонсо, на момент наложения печати мог быть заполнен весь. Всплыло в памяти намертво вызубренное: отрог и всё под ним, над ним и вокруг него принадлежало Сольерам. Их имена и колена, цвета и метки заполнили мысли Алонсо, и он даже затряс головой, загоняя ненужное нынче никому знание обратно в темноту. Сольеры были… не так уж опасны, подумал он. Для него. Были бы. Он едва слышно хмыкнул, глядя на полумёртвый склеп. Здесь, на окраине своего обширного лена, кто-то из старых хозяев пытался, как и многие другие, переждать трудные времена. Сунул голову под крыло в надежде, что гражданская война пройдёт сама, как простуда на седьмой день. Наверняка он, она или они взяли с собой и несколько слуг, но теперь не поймёшь, кто был кто, остались только истлевшие тела, тёмные кости, грустно лежащие в вышедших из строя саркофагах.»

Прошло время, я всё держала в голове, что надо написать продолжение. Один рассказ, я знала, что там будет, чем всё закончится.
Ну, я так тогда думала.
Но потом, совершенно неожиданно, родился «Солнце спит в янтаре». Его не было в проекте, и героев его не было в проекте истории. Но таково свойство всех персонажей этой повести: они настойчивые, цепкие и очень хотят жить.
«Муравьи…» были тезой, «Солнце…» стало антитезой, а от них уже рукой подать до синтеза.
читать дальше «От севера до Побережья»

Трое

Трое (комикс о странствиях, встречах, машинах и космосе)

Я не удержалась и сверстала инктябрьский комикс в единое целое. С обложкой и подписями.

Увидев в конце августа нынешний промпт, я в первую голову вспомнила, насколько тяжко было год назад не столько рисовать, сколько рисовать что-нибудь. Без связей между рисунками.

Мой мозг страдает в отсутствии связности. Связность — его мания. Моя.

И мне всегда проще сделать что-то, если я вижу за этим историю.

Так что я и сделала историю.

А поскольку это моя история, то она, разумеется, а) о странствиях, б) встречах, в) машинах и космосе. Я такая зацикленная. 😀

Но зато в ней есть хэппи-энд. Несмотря на то, что это моя история.

Комикс в pdf (43 Мб): Трое (комикс о странствиях, встречах, машинах и космосе).

Трое (комикс о странствиях, встречах, машинах и космосе)
Трое (комикс о странствиях, встречах, машинах и космосе)
Трое (комикс о странствиях, встречах, машинах и космосе)
Трое (комикс о странствиях, встречах, машинах и космосе)

Примеры страничек:



Колыбель 2.9

Колыбель 2.9. ОбложкаЯ доделала обложку, так что теперь это официально: «Колыбель 2.9» написана, прочитана, закончена. Необъятная во многих смыслах.

=====

Функция нарратора — отбирать события, создавая историю. Нарратор принимает решение, какой она будет (а автор — каким будет нарратор, каким будет его опыт, определяющий восприятие).

Если оглянуться назад, то события жизни кажутся рекой, неуклонно стремящейся от истока к исходу. Все события складываются в конкретное, определённой, увиденное нами именно-таким-и-никаким-другим русло. Кажется, всё вело к одному, всё работало на это, всё было нужно.

Автопоэзис. Так называется это в философии и психологии. В эпистемологии, когда она исследует, как мы познаём самих себя.

Мы познаём самих себя через автопоэзис: наблюдая за руслом, отбирая события. Рассказывая себе, кто мы такие.

Мы меняем прошлое, рассказывая себе о нём. Так, например, работают письменные практики с травматическим опытом. Факты неизменны, а события — нет. События — это рассказанный факт, а рассказ всегда зависит от восприятия нарратора. Люди меняют свою жизнь, рассказывая самим себе собственную историю иначе. Учатся видеть собственную ценность.

Если оглянуться назад, увидишь, как события формируют русло реки. Мы не властны над истоком, но мы создаём русло. Наблюдаем его, и оно следует за нашим фокусом, за точкой сборки.

Я действительно оглядываюсь, и мне кажется, что река течёт медленно (медленнее, чем мне бы хотелось) — и слишком быстро. Что события… что события ничего не меняют, а скачок что-то затянулся, а времени… времени нет.

Мне кажется, что где-то русло свернуло не туда, что нужно было принимать решение десять, пятнадцать лет назад. Что в моей руке две двойки и ещё какой-то мусор.

Колыбель 2.9. -3 Колыбель 2.9. +1 Колыбель 2.9. -1

Если я сдвину точку сборки, если мой фокус сместится, увижу ли я что-то ещё? Нечто, что прямо сейчас закрыто слепым пятном? Услышу ли я верные слова, замечу ли я знак?

Во мне ли дело, или с самого начала на равнине истории моя река оказалась там, где просто не могла пробить русло иначе?

Но вот что я знаю: мне хватило двух слов — «фокус» и «наблюдатель» — чтобы за n лет придумать и написать нечто вот такого масштаба. И я дочитала это в давешнюю пятницу [20-го сентября 😄], и оно мне всё ещё нравится. А значит, каким бы ни было это русло, хоть какая-то его часть прошла по верному пути.

Про наивные сказки

Тезис «В онтогенезе повторяется филогенез» для биологии работает с (большими) оговорками, зато отлично подходит для описания формирования мышления. Маленькими мы видим и понимаем мир примерно так же, как видели и понимали его древние люди. И даже инструменты для его поэзиса используем те же. Постепенно мы усваиваем культуру на её современном этапе развития, проходя через всё те же стадии, от мифов к фантастике.

И знаете что? Удивительно похожи от того первые, самые старые из дошедших до нас историй и истории, которые дети сочиняют на ходу, рассказывают друг другу, вплетая туда все впечатления, что подкидывает им жизнь.

Этих впечатлений ещё маловато, поэтому и идёт в дело всё подряд и без разбору.

Типичная детская история — это как в местном Доме культуры Терминатор боролся с Перчаткой бесконечности (именно так, без носителя перчатки, такие вещи в носителях не нуждаются). Если ребёнку в принципе повезло, то сюда вплетётся и кто-то уровня Кащея.

(На самом деле, я видела подборку этих прекрасных историй, но а) видела давно, б) разумеется, так же давно её потеряла.

Ещё у меня была очень старая скандинавская сказка, но её я потеряла тоже.

И я не нашла никаких сохранённых файлов ни со старой сказкой скандинавской или ирландской, ни тех историй про кинотеатр и «Терминатора», а гуглить «фильм, где карлики несут кольцо в вулкан» я не хочу. Так что буду вспоминать (и немного выдумывать) тоже на ходу, в духе темы.)

Эта смесь всего — одно из свойств детских историй. Вот два других: эти истории бесконечные и повторяющиеся.

В своей бесконечности они, в лучшем случае, имеют завязку. Забудьте о трёхчастной структуре, развитии, кульминации и т.п. Это вовсе не интуитивно понятное и естественное состояние рассказа, это то, что мы вывели за века сочинения и осмысления историй. Так что повезёт, если в детской истории будет финал, обычно она просто обрывается там, где в неё вмешалась жизнь: рассказчику или слушателям надоело или же мамы-папы увели их по домам.

(Да, если вы взрослый и рассказываете / снимаете / как-то ещё создаёте истории без структуры и смысла, то не жалуйтесь потом, что вас пропесочили в интернетах.)

В своей способности повторяться эта история будет рассказана снова, и снова, и снова, какие-то детали останутся, другие изменятся, третьи добавятся, что-то, конечно же, будет отринуто как негодное и потеряно навсегда. Новая итерация — это новая история. И та же самая. Это Бесконечное возвращение.

Старая скандинавская сказка тоже не имела никакой приличной структуры. Какие-то повороты — мотивы — в ней повторялись. Завязка была условной (просто начало, ведь надо же начать хоть откуда-то), по ходу действия менялся герой (может быть, больше одного раза), в финале решался совсем не тот конфликт, которому уделялось больше всего времени.

Это была типичная детская история, не подходящая под определение того, что мы понимаем под историями сейчас. История того времени, когда культура была ребёнком.

Насчёт Бесконечного возвращения есть другой пример, мало свойственный западной культуре (хоть зараза бесконечных «перезагрузок» как бы говорит об обратном, но тут корни разные: «перезагрузки» берут начало не в западных представлениях об историях, а из отчаянья и безысходности эпохи карго-культа): восточные представления о продолжениях — это, в реальности, уверенность, что продолжение = история, рассказанная заново, но немного иначе. Как сто тысяч историй про кайдзю или множество «Последних фантазий». Заново, заново, заново. И это архетип, который в восточных традициях историй остался с давних времён (тогда как на Западе он постепенно сдал позиции, а то и вовсе исчез — скорей всего, с расцветом Галактики Гутенберга).

Есть ещё одна вещь в детских историях, она, вроде бы, нигде полностью не сохранилась, кроме как в них: мечты о рае.

Мотивы рассказов о Беловодьи или Островах Блаженных, воспоминаний о Потерянном рае всегда одни и те же (только в случае Потерянного рая ещё даётся объяснение, почему теперь всё не так): это истории о стране и/или времени, где и когда а) люди не болели и не умирали, б) людям не приходилось выживать таким адским трудом. Не вообще работать, а именно работать на износ. Реки в том времени текут в обе стороны, деревья дают плоды круглый год, урожаи тоже круглогодичны и изобильны, одежда не изнашивается, инструменты не тупятся, холодов не бывает и т.д., и т.п. Природа добра к людям в той стране.

И вот этот мотив: «входишь, а там конфетное дерево!» — он есть в детских историях. Мечты, чтобы у тебя было то, что тебе так нужно.

Людям очень хочется, чтобы мир был изобильнее и добрее. Чтобы хотя б не убивал их просто так и ни за что, если уж совсем не умирать не получится.

Страница 2 из 3
1 2 3