Материалы сайта предназначены для лиц старше 18 лет.
Движок сайта использует куки в своей работе. Продолжая использовать сайт, вы соглашаетесь с принятой на нём политикой конфиденциальности.
Пак рассказов «Про будущее»: рассказ номер три, «Ступая по прочному льду». История про спасение.
Всё, что знает Костя, — купола и ледяной океан. В голове только крошечные обрывки воспоминаний, на руке — метка партии, а ещё иногда ему мерещится женщина, что он — или кто-то другой? — знал в прошлом. Настоящее же — работа, на которую он, кажется, даже не соглашался, и обещания корпорации, в которые он больше не верит.
А ответы есть только у иллюзии, что обещает спасти, но не помочь, и бесстрашно шагает без скафандра по льдам Европы.
Рассказ был написан в 2015 году (и вдохновением тому были один фильм и одна песня) и опубликован в антологии «Аэлита/012». И да, это мой первый большой рассказ, который был опубликован.
В повести Н.К. «Музейный ряд» последние люди не валяют дурака на твёрдом Нептуне, не сражаются на бескрайних просторах постапа за глоток бензина и не спят в тубах, пребывая рабами виртуальности.
Они даже не названы последними прямо, но именно этот эпитет должен возникнуть в голове читателя к финалу повести.
Почему же выходит именно так?
Начало книги встречает нас оглушающей жарой. Мертвы все звуки, кроме унылых шагов главного героя, Ивана, контролёра на проекте очередного ковчега. «Очередного» для человечества, но не для Ивана; в его жизни, как и в жизни его коллег, этот проект будет первым и последним рабочим. Земля отправляет ковчеги раз в поколение. Иван помнит тот, что улетел в его детстве. Он, почти наверняка, застанет ещё один.
Но руку приложит только к текущему.
Мы узнаём это сразу же, как и всю историю: Иван идёт вдоль «музейного ряда», бесконечной аллеи моделей уже улетевших ковчегов, и это огромные экспонаты. Каждый из них величиною с дом, от классической дачной одноэтажки в начале до высоток ближе к концу.
И каждый раз Иван проходит лишь малую часть этого ряда. Смена экспонатов и отмеряет время внутри повести. Там нет ни закатов, ни рассветов, ни дней, ни ночей — и мы не знаем, их просто нет по какой-то причине или нам всего лишь не рассказывают о них. Мы знаем лишь, что вчера Иван видел «Кассиопею», «Громовика» и «Одержимость». А сегодня он пройдёт мимо «Богомола» и «Грозового перевала».
Названия ковчегов — наследие вкусов соответствующего поколения. Некоторые звучат странно, другие ещё страннее.
Между посещениями музейного ряда Иван работает и находится дома. Дом — это капсула в «сотах», человейнике, циклопическом коме слипшихся икринок-капсул. Их бесконечно перемешивает автоматика сооружения, чтобы каждый из жителей мог в своё время оказаться на внешней стене этого огромного обиталища и получить дозу солнечного света. Солнце нужно людям, чтобы не сойти с ума, но часто на нём быть не рекомендуется.
Работа — это другая капсула, она же транспорт; по расписанию рабочая капсула присоединяется к человейнику, высасывает оттуда Ивана, как муравьед муравья, отвозит к наземному центру управления орбитальной верфью. Очевидно, что Иван мог бы работать из своей домашней капсулы, но эти перемещения, эти ежедневные миграции необходимы, чтобы внести одновременно и стабильность рутины, и какое-то разнообразие в жизнь Ивана.
У моей радости «Занзибу» появилась, наконец-то, собственная картинка. На которой, к тому же, Одиночка изображён именно таким, каким ему и полагается быть, какими рисуют своих героев маленькие мальчики в тетрадках в клеточку и большие дяденьки в комиксах.
«По литре у меня была стабильная тройка, но ею я даже гордился: школьные сочинения — не та тема, за которую люди становятся пушкиными и толстоевскими, других столь же известных авторов я тогда не знал. В школьные учебники я планировал попасть другим способом и, сидя на задней парте, писал душещипательные истории Одиночки — главного героя моего тогдашнего времени.
У Одиночки были один глаз, шрам в пол лица, катана и тёмное прошлое. В детстве у него убили родителей, сестру и всех соседей по деревне, поэтому бедняге пришлось стать ниндзя. Уверен, вы слышали о таких историях. Они всегда заканчиваются плохо. Вот и я знал, что однажды Одиночка падёт в неравной схватке с легионами тьмы, но до этого его ждали невероятные приключения.
Жаль, впоследствии при моих многочисленных скитаниях по съёмным квартирам те истории потерялись, канули среди обёрточной бумаги и обрезков шпагата. Я вспоминал «одиночковый период» со светлой грустью, потому что тогда я был ребёнком и был счастлив.»
Цикл статей о невиртуальности, телесности и наблюдателях. Эпилог:
«Пытаясь написать эпилог, я поняла: если долго держать открытым пустой лист текстового редактора, то рано или поздно слова появятся на нём сами собой.
Точно так же, всматриваясь в Бездну, мы дожидаемся момента, когда из пустоты, из ничего, из сумасбро… из пустоты проступают черты того, что мы наблюдали всё это время.
Черты прошлого и будущего, смятых в один комок. В Бездне нет времени, есть только взгляд наблюдателя.
Черты пространства, распространяющегося от мгновения Большого взрыва и сжимающегося в надежде отыскать вопрос, ответ на который был известен с самого начала. В Бездне нет того, чего вы не можете достигнуть взглядом наблюдателя, и пространство осциллирует, пульсирует под этим взглядом…»
Странные гостиничные номера, странные соседи. Проблемы с ключами. Проблемы с тем, что никогда не найти нужный номер.
Чудовищные общественные туалетные комнаты самого разного вида и сложности. Часто — многолюдные. Сколько мне этих интерьеров туалетных приснилось, не сосчитать.
Запутанные высотные дома. Лифты, едущие в любом направлении. Пересадки с одного лифта на другой. Квартиры, перетекающие одна в другую. Куча соседей. Куча соседей-монстров. Двери, за которыми обгорелые или развалившиеся коридоры.
Невозможность попасть на нужный этаж, к нужной квартире. Иногда — домой.
Двухэтажные заброшенные дачи. Печи. Деревянные приставные лестницы на второй этаж.
Бесконечные огромные проходные дворы. Зелёные. С садами и школами внутри.
Осыпающиеся городские многоэтажки. Часто — памятники архитектуры (специфический кошмар петербуржца?). Кварталы, похожие на мой родной, но полные других, неизвестных зданий. Пустые — и здания, и кварталы.
Залив, начинающийся прямо там, за этими кварталами.
Паром. О, сны о путешествии на пароме (современном большом и сияющем в ночи). То на него не попасть, то с него не сойти. А внутри него может быть что угодно. Очень часто — огромный цирк, то заполняющийся водой и превращённый в бассейн, то играющий роль арены, эстрады.
Мост на пляже. На берегу залива. Мост, за которым сидит снайпер. Вода до самого горизонта.
Деревянные мостки через болото.
Автобус, идущий по улицам, принадлежащим разным городам, мимо старого кинотеатра, мимо универсама, мимо… И чёрта с два из него выйдешь, из этого автобуса.
Лес на небольшом острове. И догонялки. Зомби, бандиты, инопланетяне, черти. Всё это только маски. В последнее время лес изменился. Теперь это мой лес. Холм, на котором стоит университет и страшная, запутанная публичная библиотека. Мрачная, тёмная, с непонятной системой сроков возврата. Я сто лет не была в настоящей библиотеке и никогда не просрочивала книги, откуда тогда этот кошмар? Ладно, лес. Лесная река. Если найти правильные тропы, если знать их, можно выйти к волшебным вещам. Я — знаю. Это мой лес.
Это всё спутавшиеся в моей голове детские воспоминания. Даугавпилс, Астрахань, берег Финского залива до того, как были окончательно намыты эти территории. Ненавистная астраханская квартира. Да, родной квартал. Парк. Квартиры друзей из детства, дача в Мельничном ручье.
Паром — благодаря тому пожару.
Лифты — благодаря странному поведению лифта в нашем доме.
Осыпающиеся дома — вот это я не знаю, откуда. Может быть, что-то рабочее. А может быть, и нет.
Странные отели — из-за киевского хостела и гостиницы «Спортивной» в Рязани. Последняя — незабываемые впечатления. Незабываемые.
Мост на пляже — я видела его тогда в детстве. Одно из лучших воспоминаний. Вода до горизонта. Шум. И запах. И ветер. Я всё ещё это помню в глубине души. Оно никогда меня не отпустит. Я чувствую его в сердце. Солнце, ветер, песок, плоская вода, ракушки и мост слева, нависающий, тянущийся непонятно куда. Я не знаю, что это, но сейчас я бы предположила, что это не мост вовсе, а оборудование для намыва. Поэтому оно тянется в залив. Мост не мог бы туда тянуться: на другом берегу — Финляндия, и берег тот далёк.
Но это ощущение света и ветра и шума воды — я не шучу, я действительно ощущаю его внутри себя, слева, между рёбер. Оно стоит за мной, за каждым моим действием, за каждой мыслью.
Это первое моё чёткое воспоминание о мире, в котором я существую. Моё первое воспоминание — это берег Финского залива в солнечный день. А ветер… ветер есть всегда.
Поэтому мне не избавиться от этих образов. Если бы меня попросили ответить, что такое жизнь, я бы сказала: солнце, песок, мост, бесконечная плоскость воды и ветер.