Вообще, это изначально было о том, что носитель разума — вид в целом, а не отдельная особь, и в одиночку быть разумным невозможно; но это вроде как секрет Полишинеля и общее место, так что чего снова об том говорить.

Потом, судя по логам от февраля 2018 (невинное допандемийное время, ых-хы-хы), сохранённым в файликах, я прочитала ещё одну статью про ворон и придумала сравнивать унификационную доктрину развития социума (a.k.a. принцип Роберта* / «Розы и Червя») и индивидуалистическую. В первом случае отдельные особи получаются тупенькими, но социум в целом крепко и безопасно организован (эусоциальные насекомые, рыбы и — так у меня и написано — вирусы; я не представляю себе социум вирусов, если что; я даже не считаю их живыми, считаю высокоорганизованным фактором внешней среды; но факт: вирусы эффективные в плане выживания, но тупенькие). Во втором социум накрывает эффект эмерджентности, умные элементы системы многократно повышают то дополнительное слагаемое, на которое система больше суммы своих частей. Но стабильность системы действительно снижается. Если верить статье про воронов, в какой-то момент это всё может привести к коллапсу общности.

Будучи той, кто я есть («да здравствует Хаос, мать и отец» и «хорис синора»), я всегда буду считать, что риск того стоит. Отбор социумов так же естественен, как и видов.

«Ольга arishai, [13.02.18 20:56]

Возможно, стоит говорить о том, что для более простых существ унификационный принцип социума более эффективен.

Это позволяет им выжить.

Но мы не знаем, позволит ли это им вырастить себе разум.

Может ли разум быть создан на базе унификационного социума?

Вот где-то здесь лежит то, что опровергает принцип Роберта.

Слишком сложные системы, принимая на вооружение унификационный принцип, не поднимаются на следующую ступень, а проигрывают гонку с Зеркальной королевой.»

Нельзя перейти идиографический барьер, будучи тупеньким социумом. Впереди у такого только жизнь насекомых. Полезных и важных существ, без которых мир был бы другим, но обречённых сгореть, когда солнце разбухнет.

В общем, Роберт был не прав.

=====

* Собирая ссылки, я обнаружила «межавторский цикл «Роза и червь», где приквелы и сиквелы пишет теперь Александр Некрасов**, и Гриша рассказал мне, что:

«Гриииша, [22.11.2021 18:18]

Это он предложил идею про интеграцию и отупение. [Уточнение: возможно и гипотетически.]

Я каждый раз ссылаюсь на его идиотскую концепцию, что люди изобрели земледелие, когда стали разводить людей ради еды.

В последний раз — в ангелах-членодевках, кажется.

Он один раз оставил у меня коммент, и теперь это его роль в истории.»

Так что, возможно и гипотетически, и принцип стоит называть именем gans2. Ну или как комету Чурюмова-Герасименко.

** Я открыла роман-приквел, и там первое слово — «солнце», первое предложение о том, что солнце делало, половина первого абзаца — описание погоды. Короче, я бы первые пять предложений вычеркнула. И про то, что стадо от тюков освободило именно свои спины, а не чужие, тоже. И вместо «стада» написала бы, что это конкретно за животные, а то может те самые люди, которых разводили ради еды, откуда нам знать.

=====

читать дальше «Принцип Роберта (ранее «Вид и разум»)» →

Я писала что-то похожее, но это было давно.

Видов литературы (историй в целом, но пусть будет литературы, мне так ближе и проще) всего три. Они родились один за другим, и переход к каждому был следствием и знаком смены парадигмы восприятия. Отличаются виды историй по теме исследования.

Первым был миф, он прекрасно дожил себе до нашего времени, хоть и сменил название на «фэнтези». А до того побывал и истинными мифами, и религиозным сказаниями, и мистическими историями. Но всегда он был ответом на первый вопрос, первое столкновение: столкновение существ, обрётших разум, с силами, которые невозможно их превосходили. Эти силы никуда не делись, кипящие звёздные родильные дома ещё там, и свет нам не обогнать, и мы состоим из вибраций, притяжения и отталкивания.

Фэнтези по-прежнему исследует путь Героя и категории судьбы. Спор с судьбой. Вопросы, есть ли нам что судьбе противопоставить, или же вся наша борьба в итоге — и есть та самая судьба. Человек и божественные силы (какое бы имя они ни носили).

Рождение галактики Гутенберга вызвало к жизни прозу. Литературу о столкновении личности и общества. Сила такая же необоримая (хотя здесь появилось уже больше оптимизма, иногда и личность побеждает) и одновременно эту личность создающая. Диалектическое единство, рождение через противостояние.

Отношения — тема исследования прозы (всегда отношения — между личностью и обществом, между личностью и группой, между личностью и другим, ну и наконец между личностью и Другим). В какой бы жанр это ни вылилось, всегда отношения. Противостояние и невозможность существования друг без друга.

Фантастика родилась там, где можно было впервые заговорить о третьем столкновении: человечества и того, что мы с собой делаем. Тогда, когда мы реально научились что-то с собой делать. Когда стали способны на это хотя бы потенциально, когда поверили, что такое возможно на самом деле, по-настоящему. Что мы просто пока не знаем путей, которыми к этому придём. Но, кажется, придём точно. И вот последствия этого пути — они и есть предмет исследования фантастики.

Социальные изменения. Физиологические. Создание — других органиков, синтетиков, существ, которых до нас не было и без нас бы не было тоже. Изменения среды. Экспансия. Последствия того, что мы с собою делаем.

«Кто мы такие, / Куда мы идём, / Кто светит нам в ночи фонарём. / Из какого леса мы вышли, / В какую дверь мы войдём.»

Вот эти вопросы фундаментальны. Три столкновения, три вида историй, от самого древнего до самого нового. И, как я уже писала раньше, внешне история может выглядеть как угодно, использовать любой антураж, но принадлежность к виду — это всегда критерий темы исследования.

А вот жанров как собак нерезаных.

Но что тогда жанр? Формула фабулы.

Не сюжета; напротив, превратить жанровую фабулу в оригинальный сюжет — вот это вызов и скиллу, и способностям, и таланту, и, допустим, уровню интеллекта. Сюжет, как мы знаем, может обращаться вольно с хронологией, врать, где правда, где иллюзии, сходить с уст ненадёжного рассказчика, и в целом выглядеть как угодно.

Выдуманная нашими литературоведами фабула — вещь жёсткая.

И именно в фабуле проявляется «жанровость».

Есть опорные события в хронологической последовательности (рождение преступления — открытие преступление — завершение противостояния; встреча влюблённых — препятствия — разлука — последнее препятствие — соединение или наоборот; ребёнок — цепь инициаций — диалектический скачок дефис взросление). Их чередование задано жанром.

Фабула не терпит слишком серьёзных отступлений от генеральной линии. У фабулы туннельное зрение. И всё, что лежит за стенками туннеля, будет заклеймено, избито ногами и изгнано. (Так себя ведут и некоторые читатели; их туннельное зрение тоже требует гнать нечто новое, «непонятное», требующее каких-то усилий на осмысление, и насмехаться над ним; и при том диаметр туннеля такого читателя обычно невелик.) Так жанры и создают себе собственно гетто, скрещиваются внутри него и вырождаются в умственно отсталых, стерильных уродцев, адептов карго-культа.

И всё же один и тот же каркас может породить разные способы формирования сюжета. Опорные события могут быть рассказаны в любой последовательности. Всяко-разно может быть вставлено между ними и вокруг в трёх измерениях (а иногда и в четырёх, пяти и шести). И тема исследования может быть выбрана любая. Потому жанровая формула может быть реализована в рамках любого из видов литературы.

P. S. Конечно, человек достаточно смелый, чтобы плюнуть жанру в глаза, способен пошатнуть даже жёсткую фабулу. Как и всякое рисковое дело, эта борьба с ветряными мельницами может вознести наглеца высоко или скормить червям.

Ведь, как говорила дизайнерам Хайди Клум, сегодня вы в почёте, завтра же в пролёте.

Но если не рисковать в творчестве, то зачем оно тогда вообще, правда?

Тезис «В онтогенезе повторяется филогенез» для биологии работает с (большими) оговорками, зато отлично подходит для описания формирования мышления. Маленькими мы видим и понимаем мир примерно так же, как видели и понимали его древние люди. И даже инструменты для его поэзиса используем те же. Постепенно мы усваиваем культуру на её современном этапе развития, проходя через всё те же стадии, от мифов к фантастике.

И знаете что? Удивительно похожи от того первые, самые старые из дошедших до нас историй и истории, которые дети сочиняют на ходу, рассказывают друг другу, вплетая туда все впечатления, что подкидывает им жизнь.

Этих впечатлений ещё маловато, поэтому и идёт в дело всё подряд и без разбору.

Типичная детская история — это как в местном Доме культуры Терминатор боролся с Перчаткой бесконечности (именно так, без носителя перчатки, такие вещи в носителях не нуждаются). Если ребёнку в принципе повезло, то сюда вплетётся и кто-то уровня Кащея.

(На самом деле, я видела подборку этих прекрасных историй, но а) видела давно, б) разумеется, так же давно её потеряла.

Ещё у меня была очень старая скандинавская сказка, но её я потеряла тоже.

И я не нашла никаких сохранённых файлов ни со старой сказкой скандинавской или ирландской, ни тех историй про кинотеатр и «Терминатора», а гуглить «фильм, где карлики несут кольцо в вулкан» я не хочу. Так что буду вспоминать (и немного выдумывать) тоже на ходу, в духе темы.)

Эта смесь всего — одно из свойств детских историй. Вот два других: эти истории бесконечные и повторяющиеся.

В своей бесконечности они, в лучшем случае, имеют завязку. Забудьте о трёхчастной структуре, развитии, кульминации и т.п. Это вовсе не интуитивно понятное и естественное состояние рассказа, это то, что мы вывели за века сочинения и осмысления историй. Так что повезёт, если в детской истории будет финал, обычно она просто обрывается там, где в неё вмешалась жизнь: рассказчику или слушателям надоело или же мамы-папы увели их по домам.

(Да, если вы взрослый и рассказываете / снимаете / как-то ещё создаёте истории без структуры и смысла, то не жалуйтесь потом, что вас пропесочили в интернетах.)

В своей способности повторяться эта история будет рассказана снова, и снова, и снова, какие-то детали останутся, другие изменятся, третьи добавятся, что-то, конечно же, будет отринуто как негодное и потеряно навсегда. Новая итерация — это новая история. И та же самая. Это Бесконечное возвращение.

Старая скандинавская сказка тоже не имела никакой приличной структуры. Какие-то повороты — мотивы — в ней повторялись. Завязка была условной (просто начало, ведь надо же начать хоть откуда-то), по ходу действия менялся герой (может быть, больше одного раза), в финале решался совсем не тот конфликт, которому уделялось больше всего времени.

Это была типичная детская история, не подходящая под определение того, что мы понимаем под историями сейчас. История того времени, когда культура была ребёнком.

Насчёт Бесконечного возвращения есть другой пример, мало свойственный западной культуре (хоть зараза бесконечных «перезагрузок» как бы говорит об обратном, но тут корни разные: «перезагрузки» берут начало не в западных представлениях об историях, а из отчаянья и безысходности эпохи карго-культа): восточные представления о продолжениях — это, в реальности, уверенность, что продолжение = история, рассказанная заново, но немного иначе. Как сто тысяч историй про кайдзю или множество «Последних фантазий». Заново, заново, заново. И это архетип, который в восточных традициях историй остался с давних времён (тогда как на Западе он постепенно сдал позиции, а то и вовсе исчез — скорей всего, с расцветом Галактики Гутенберга).

Есть ещё одна вещь в детских историях, она, вроде бы, нигде полностью не сохранилась, кроме как в них: мечты о рае.

Мотивы рассказов о Беловодьи или Островах Блаженных, воспоминаний о Потерянном рае всегда одни и те же (только в случае Потерянного рая ещё даётся объяснение, почему теперь всё не так): это истории о стране и/или времени, где и когда а) люди не болели и не умирали, б) людям не приходилось выживать таким адским трудом. Не вообще работать, а именно работать на износ. Реки в том времени текут в обе стороны, деревья дают плоды круглый год, урожаи тоже круглогодичны и изобильны, одежда не изнашивается, инструменты не тупятся, холодов не бывает и т.д., и т.п. Природа добра к людям в той стране.

И вот этот мотив: «входишь, а там конфетное дерево!» — он есть в детских историях. Мечты, чтобы у тебя было то, что тебе так нужно.

Людям очень хочется, чтобы мир был изобильнее и добрее. Чтобы хотя б не убивал их просто так и ни за что, если уж совсем не умирать не получится.