Страница 1 из 2
1 2

Оранжерея на краю света

В рамках моей «азиатской программы» прочитала «Оранжерею на краю света» Ким Чоу Ёп (на самом деле, я хочу прочесть «Консультанта» Им Сон Суна (какое-то чудо, что его фамилию не переврали, как у нас принято, и не написали «Лим»), но МИФ почему-то отказывается продавать электронную версию, а бумажную, ну, забудем на миг, что теперь бумажные книги стоят как нефтяной танкер до разлива, бумажную мне некуда ставить, я могу теперь поставить новую, если только выброшу какую-то другую, и до той поры, как я не удостоверюсь, что «Консультант» стоит того, чтобы ради него выбросить хотя бы старого лукьяненку, я бумажную не куплю, шиш; короче, пришлось удовлетворить любопытство «Оранжереей…»).

«Каков он, мир будущего? Двадцать второй век, люди смогли пережить экологическую катастрофу: на планету опустилась смертельная пыль, изменившая экосистему всего мира. И когда, казалось бы, трагедии прошлого остались на страницах истории, в одном из городков разрастается необычная лиана, излучающая синеватый свет. Молодой эколог Чон Аён культивирует растения прошлого и пытается разгадать загадку мосваны, лианы, которая в свое время могла спасти весь мир от губительного действия пыли. Правда ли то, что ядовитый сорняк позволил людям выйти за пределы защитных куполов? Кто такие Ланганские ведьмы и какие тайны скрывает оранжерея деревни Илим?
История об эпохе Пыли, оранжерее и лиане, о сестрах, роботах и летающих автомобилях, о стремлении выжить, о людском эгоизме, высокомерии и других пороках, которые существуют уже очень давно и вряд ли исчезнут в будущем.»

Сейчас у меня есть такое впечатление, что корпус корейского языка не очень велик; пока одни языки копили по сто слов для одного и того же означаемого, корейский нагло продолжал обходиться формулой «один смысл — одно слово». Короче, он, возможно, не блещет лексическим разнообразием так ярко, как некоторые другие языки.

Может быть, я и не права. Но предположим, что да.

Ещё есть подозрение, что под многовековым гнётом китайского, корейский когда-то заимствовал не только эстетику иероглифического письма, но и своеобразный язык китайских мудрецов: иероглиф «гора», иероглиф «мышь», иероглиф «родить». Такое.

Короче, «Оранжерея…» — это грёбаный конспект. Меня это шокировало и восхитило, одновременно. Теперь я ещё больше хочу знать: а) вообще, норма ли это для корейской литературы, современной или в принципе; б) может быть, это норма для современного корейского янг-эдалт-самиздата (о как); в) может быть, ещё что-нибудь такое.

В плане лексики — ни одного толком эпитета, никаких образов и крайне скудные описания в духе «там стоит это, здесь лежит то, а тут летит вон то, и вон то красное». («Это», «то» и «вон то» — это три разных местоимения, утритесь языки, в которых для «вон того» специального слова нет.)

Очень странная композиция. Сюжет — никаких вам лесенок с синусоидами.

Я даже хотела написать, что будь это дорамой, могло бы сработать, но будь это дорамой, там оказалось бы намного больше соплей — и фигурально, и буквально, больше про отношения (родину, воздаяние и одержимость), переживания и характеры.

Сюжет не движется, он происходит… божечки, как это описать? Нет конфликтов и их разрешений, безусловно есть какие-то действия, но они просто есть, их не особо что-то влечёт и мало что из них вытекает, всё принимается, как должное, текст — это констатация, изложение: что случилось, кто что сказал и кто к чему как относится.

Мощный поток событий легко может быть ужат в куцый абзац.

И вот это меня так восхитило, что я аж позавидовала.

Нечто подобное — только намного более литературное — я видела, например, в «Железном совете». Каждое предложение плотное, как три слоя стальных листов. Книга в два раза тоньше «Вокзала на Потерянной улице», а плотность событий на килознак в десять раз выше. Так круто.

Я вот тоже хочу просто написать: «А добралась до города Б, где её ответили к В (лица у всех были одинаковые, по образцу Г), и в итоге только Д помог А избежать плена», а уже неделями пишу что-то вроде:

«И водчий с Керабой идут дальше. По коридорам и лестнице, наверх самой высокой башни. По дороге ещё два раза встречают они таких же людей — тот же облик, та же тень.
Ни одной женщины не видно в крепости.
Пока они не поднимаются на вершину, где в одиночестве плачет княгиня.
Слёзы текут по её щекам, но она будто привыкла и не замечает уже давно, что мокро её лицо. Наверно, не помнит даже, что когда-то было иначе.
(Если было.)
Мы ждали тебя, говорит княгиня. Драгоценная наша гостья с полуострова, из земель змеелюдов. Ждали, потому что твоё появление предсказала та, кто была здесь до тебя. Беловолосая женщина с острым взглядом. Ты ведь знаешь её?
Конечно, с волнением отвечает Кераба, не замечая, что водчий уже исчез, и здесь только она и княгиня, и слёзы хозяйки башни вдруг обретают золотисто-розовый отблеск, а пальцы на миг сжимают и отпускают тут же плотную матовую ткань длинного серого платья, и касаются быстро мехового воротника длинной накидки, и замирают у груди, будто прислушиваются к княгиньевому сердцу.
(Если оно там есть.)»

(И ещё княгиня так и норовит проползти в текст с заглавной, прям достала уже этим.)

И о кентаврах

Есть тексты, что выглядят даже не кентаврами или химерами.
Они выглядят, как «Повесть о деле с булавками».
Третья дочь третьего цикла, «Дело с булавками» — это имперский детектив, впитавший в себя молоко с сосцов историй про Фандорина. Все они начались там — все, кто был заворожён «Россией, которую мы потеряли», потому что такой её никогда и не было.
Дуэли, курсанты, булка, крынка молока и пошлость, помноженная на пошлость, вот их ключи.

 

Однако «Дело с булавками» берёт новую высоту в том, как смешивать несмешиваемое.
Всё крутится в чаше миксера:
«Боярский язык» пародий, намного больше, чем простая попытка стилизации.
Детективный сюжет с поворотами, которые множество раз повторялись на разные лады.
Экспертная лаборатория, методы исследования улик в которой не снились и «CSI» в их лучшие сезоны.
Имперская столица, город контрастов, где сияние дворцов едва ли осеняет закоулки городка нищих и воров (нельзя не узнать в нём Двор чудес разлива «Пути в Версаль»).
Ожившие мертвяки и упыри (хотя это неточно).
Наконец, частная детективица Анастасии, говорящая с духами.

 

(Кстати говоря, такой дух всегда живёт в ней самой и иногда выходит наружу: душа гетеры, умерший за десять лет до начала новой эры. Овладев Анастасией, гетера стремится овладевать привлекательными мужчинами и женщинами — много, со вкусом, толком и расстановкой в интересные позы.
Эти прекрасные сцены на протяжении всего цикла служат оживляжем, способом запутать отношения Анастасии с текущим любовным интересом и/или начальством, а также изредка помогают сдвинуть расследование с места.)

 

Триггерное событие «Дела о булавках» — раскопанная могила на кладбище для богатых и благородных. И есть странная деталь: крышка гроба была пробита изнутри чуть ли не кулаком, хотя какой кулак на такое способен.
Раскопки, впрочем, явно велись живыми и ходящими по земле, вот и лопаты (с которых Императорская лаборатория снимает не только отпечатки, потожировые, всяческие волокна, но и, в следовых количествах, ауры копателей. (Что помогает не очень, ведь улики ведут к слишком уважаемым людям со слишком надёжным алиби, что-то не так!)
Не доверяя ленивым поедателям саек и гречников, родственники пропавшего мертвеца нанимают Анастасию.
Быстро выясняется, что могила такая не первая, просто раньше раскапывали разночинцев да кого похуже — неинтересно, скандала не получится.
А потом, слово за слово, улика за уликой, соблазнение за соблазнением, и вот картина: люди умирают и воскресают; по столице ползут слухи о тех, кто вернулся; о тех, у кого на шеях следы от клыков; тех, кто больше не похож на себя самих; и тех, кто хочет сделать людей лучше.
Они и в самом деле, на первый и второй взгляд, по мнению семей и друзей, а иногда даже и участковых надзирателей, ведут себя лучше. Встают на путь исправления.
Вот только ходят все поголовно с шарфами, бантами и поднятыми воротниками.

 

Всякий имперский детектив должен касаться Заговора. Обрубать и прижигать его головы. «Дело о булавках» не исключение.
Мы говорим о Заговоре перерождённых (за которым, конечно же, стоит ещё более масштабный Заговор, но он нём в следующих книгах).
Об эксперименте над целым — и не маленьким — городом.
«Мертвецах», встающих на третий день новыми людьми.
О привезённом с тёмного жаркого южного острова сонном составе, подавляющем волю.
О булавках, пропитанных тем составом. И о следах от уколов теми булавками.

 

В конце концов, Анастасия подходит слишком близко к разгадке. К таинственном Дому, странным людям с экзотическим духовным учением.
К мастеру по булавкам и капитану, путешествующему по южным морям.
И тогда те, кто составил Заговор, колют булавками и саму детективицу.
Но… большая ошибка.

 

У Анастасии есть тайна: наша героиня — оборотница-кентаврица.
Именно это её и спасает.
Сознание Анастасии засыпает, на волю выходит гетера. А тело, стряхнув вечныйо контроль разума, начинает трансформацию.
Непробиваемая кожа, копыта крепче алмазов, ядовитое дыхание. Мифический монстр, веками служившей добычей для «храбрецов».
Их осталось немного — кентавров, тех, кто хранил волю людей, но они ещё здесь.
И вот уже свободный, любвеобильных дух из древних мифов скачет по столичным мостовым. Полная ярости и силы женщина-лошадь врывается в дом Заговора и устраивает им там Румату Эсторского, причём без всякого лучевого оружия, одними копытами.

 

Где-то после этого, в самом конце, в довольно жалкой сцене «срыва покровов и подвязывания ниточек» текст, тем не менее, выходит на уровень вопросов. Поданных в лоб, просто, но всё же терзающих человечество давно: если в итоге лишённый воли становится лучше (картёжник завязывает с игрой, взяточник кается, глупец стремится к наукам, да и обычные люди избавляются от недостатков — застенчивости, трусости, равнодушия…), не является ли воля приемлемой платой?

 

Наверное, нет.

Шоколадная жуть

Про «О носах и замках́» Владимира Торина.

 

Сложносочинённое технофэнтези о мрачном городе Габене: роман, в котором, потянув за ниточку, извлекаешь на сумеречный свет несколько (десятков) преступлений, кусочков из жизни обитателей города — от всесильных банкиров до крошечной крысы, и историю одной огромной интриги и одной весьма необычной машины.

Что можно найти в «О носах и замках́»:

— в первую очередь странную …нет, постойте, причудливую атмосферу города Габена, который сперва кажется пряничным домиком, а потом — логовом зверя; от аэростатов до канализации, от богатых особняков, у каждого из которых есть имя, до канальных свалок, от площадей, магазинчиков, полицейских тумб до долговой тюрьмы и психиатрической лечебницы, по слухам больше похожей на филиал пекла, город — полноправный персонаж и участник событий;
— героев, каждый из которых хранит свою тайну: хладнокровного доктора и его племянника, обожающего приключения; авантюристов и интриганов всех мастей; зловещего кукольника; шайку-лейку гремлинов; и т. д., и т. п.;
— и множество просто жителей города, которые под стать самому Габену — колоритные и, хех, причудливые;
— детективный сюжет, ветвящийся и проникающий и в прошлое, и в будущее, и во все закоулки города;
— действительно атмосферное повествование, одновременно мягкое, с подспудной иронией и юмором, и жёсткое — из-за происходящих отнюдь не пряничных событий (как сказала бы, быть может, одна из персонажей).

Что, как мне кажется, стоит ещё знать о романе:

это, не первая из историй о Габене

даже не первая из историй о докторе Доу)
и
не последняя из них
поэтому:

— здесь можно наткнуться на отсылки и хвосты, имеющие отношение к прошлым событиям; не все из них понятны и не все однозначно связаны с текущим сюжетом; некоторые для меня выглядели как завершение прошлых, что-то вроде послесловия;
— текущая история закончена, но финал оставляет пути для наступления следующей;
— некоторые арки тоже очевидно будут продолжены в следующих историях.

Это не мешает воспринимать сюжет, но когда читаешь что-то, достаточно сильно связанное с тем, что было раньше и будет потом, всегда имеешь шанс почувствовать себя растерянной.
Мне показалось, что чем дальше, тем сильнее становилась в романе и драматургия, и диалоги, и уровень накала происходящего. И это на самом деле хорошо, потому что хуже нет, чем начать историю за здравие, а кончить за упокой. Вот тут никакого «заупокоя».

—————

Прочитано в марафоне Лит_Рид (осень ’21)

Меж огнём и полымем

Про «Погоню».
(Прочитано в марафоне Лит_Рид (осень ’21).)

Это интерактивное произведение — фишка, которая есть на Литмаркете (и возможно где-то ещё, но я пока встречала только там). Текст с возможностью сюжетных выборов; в теории должна получаться разная история, на практике, очевидно, зависит от мастерства автора(-ов).

«Погоня» — фэнтезийная история, где есть эпидемия (актуально), беглые заражённые (ещё актуальнее), старая магия и возможность провести главного героя разными путями к нескольким финалам.

Что ещё вы найдёте здесь:
— хороший слог и сочные детали;
— противостояние старой магии и новой религии;
— ночь с запахом пепла — а если захотите, то и пылающую огнём;
— возможность не просто выстроить свой сюжет, но и — и меня это очень порадовало — через сюжетные развилки сформировать характер главного героя (мне это живо напомнило отыгрыш в РПГ).

—————
Немного не совсем читательского впечатления: я (ещё) не проверяла все концовки, но пока в моих вариантах при разных выборах рассказ складывался — получалась связная история с проработанной аркой героя. В общем, сходились начало с концом. 🙂 Подозреваю, что рассчитать это было не так-то просто; да и текста нужно было написать раз в пять больше. Так что я испытала искреннее уважение к проделанной авторами работе и получившемуся результату.

Пятёрка по человечности

Про сборник «HOMO (невероятная фантастика о человечности)»
(Прочитано в марафоне Лит_Рид (осень ’21).)
Сборник — 15-й выпуск крафтового литжурнала «Рассказы» (кстати, если вы любите рассказы и вам их вдруг не хватает в круговороте дней, «Рассказы» — один из вариантов, где их можно почитать; «голактегами» вас тут точно не накормят).

Пять рассказов о том, с чем едят человеков; как и обещано в аннотации, истории очень разные, четыре — фантастика (соц./НФ), и ещё один — я бы сказала, сказка. Так что здесь есть:
— рассказ о том, как заводится в ком-то человечность (я не могу удержаться, у меня есть сравнение для этого, уже попользованное, но он слишком мне нравится: неотвратимо заводится, как хеприйский червь);
— рассказ о том, как она исчезает;
— о том, как непонимание приводит к пониманию;
— а жестокость уничтожает будущее;
— и сказка про аленький цветочек, только наоборот.
Так что шанс найти рассказ, который придётся по душе, вполне неплох.

Что можно найти в сборнике:
— уровень стиля и драматургии от хорошего до отличного;
— вопросы и темы, о которых стоит задуматься (например, как раз о том, что делает нас людьми, а что — нелюдями);
— инопланетян самых разных форматов, искусственный интеллект, обрётший сердце, живые города и людей с их достоинствами и пороками;
— любовь, привязанность, боль и вину, которая вряд ли когда-то утихнет;
— и ещё немного юмора;
— возможность познакомиться с творчеством пяти разных писателей и писательниц.
Единственный недостаток, который я могла бы придумать, — следствие формата; я знаю, что многие любят читать в первую очередь длинные вещи, романы и циклы романов, и конечно, рассказы — это совсем другое (да, я Кэп); так что если вам вдруг захочется больше узнать, допустим, о мире живых антропоморфных городов, то придётся положиться на собственное воображение.

Одинокая фишка на бескрайнем поле

Вышел «Разум культа» — десятая книга цикла «Свет демона», про приключения Грега Востроглазого, и в ней Грег вступает на новый уровень сооружения, известного в различных планах как Механическое сердце; культисты Светоносного чинят Грегу всё новые препоны, одна заковыристее и отвратительнее другой; и наконец сам Центр культа, источник и проклятье их коллективного разума, выходит навстречу Грегу, чтобы вступить в последнюю битву уровня.

Вот что гласит аннотация к… Нет, пожалуй не так. Аннотация вполне точна и исчерпывающе описывает происходящее. Но если вы не читали предыдущие части (а вы не читали: никто их не читал), то всё это — просто набор слов для вас. Для меня в принципе тоже, но к моим услугам, как обычно, портал SingingRabinovich.info — пересказ всего, что вы только можете вообразить, с сохранением важных для понимания деталей (не проплаченная реклама). Вот что нужно знать про приключения Востроглазого (разумеется, глаз у него только один, второй был потерян на третьем уровне, а сейчас пятый, предпоследний, что хотя бы даёт надежду на неизбежность финала, если только цикл не загнётся раньше):

а) это литРПГ, что уже говорит обо всём;

б) это литРПГ, чья стилистика предательски вызывает ассоциации с «Warhammer 4000»; мракобесие, эстетика загнивающей бесконечности и псевдокосмос, в центре которого и вращается Механическое сердце;

в) про Механическое сердце известны две вещи: кто пройдёт его, познает некий важный секрет об упомянутом псевдокосмосе; все, кто пытались, либо гибли, либо вступали в культ Светоносного;

г) Грег Востроглазый начинал свой путь простым севастопольским программистом (разумеется), провалившимся в червоточину, которую создал ненароком с помощью напроганного на пьяную голову куска кода. В мире культа Светоносного примерно три книги Грег нарезал круги по пседокосмосу, медленно, но неуклонного приближаясь к Механическому сердцу. Вступил в Механическое сердце. Прошёл четыре уровня из шести (плюс, говорят, есть ещё некое ядро, которое можно считать за седьмой уровень). Всё это — постепенно обрастая опытом, новыми скиллами, бронёй (и в этом случае — обрастая буквально, броня есть часть его нового тела, и чтобы укреплять её и не давать ей деградировать, время от времени Грег вынужден поглощать определённую часть мозга убитых культистов; но зато есть мнение, что именно благодаря этому Грег ещё в своём уме, если это вообще можно так назвать) и легендарным кнутом по имени Дядя Шарик. Имя, как вы понимаете, ему дал сам Грег, потому что оригинальное звучало как Грхыныытныгр или что-то такое.

На каждом уровне обновляется состав врагов, скиллов, видов зарядов для Дяди Шарика (заряды дают ему дополнительные магические плюшки) и энергокубов, которыми Востроглазый поддерживает свои силы. Детальному описанию всего этого, а также боёв, локаций, препон, мини-боссов, спецприёмов, ударов, толчков, пинков и убийств с помощью втулки от туалетного бумаги, волшебного неразрушимого артефакта, который Грег прихватил их родной реальности, автор традиционно посвящает практически весь объём книги.

(…Описанию всех указателей, очков, моделек персов. Всех процессов кастомизации.

Везёт мне на подробные истории в последнее время.)

У Грега есть его личный Немезида — существо в золотом плаще, с которым (существом) Востроглазый сталкивался и раньше. На пятом уровне он сорвёт золотой плащ и надру… откроет, что это, конечно же, его брат-клон-двойник с параллельного сервера-линии событий-уровня Механического сердца. Да, одновременно. Если вы случайно читали предыдущие части, вы знаете почему. Если нет, я даже не буду вам рассказывать. Вообразите худшее и будете правы.

Но истинная финальная битва с Немезидой, конечно, будет отложена, ну, до финала.

Вот слово, которое приходит после чтения «…демона культа»: абсолютность.

Абсолютность литРПГ как явления.

«Так почему?..» — спросите вы.

Именно из-за этой абсолютности. Она здесь заходит намного дальше, чем вы до сих пор думаете.

Потому что интереснее писать о тех, кто что-то делает не так и, да, заходит туда, куда ещё не ступала нога моба.

Возвращение к основам. Только основа для автора (или издателя?) — не РПГ, и даже не D&D, а те детские настольные игры с фишками и кубиками, идеальный образ которых сохранился у него на подкорке.

Ибо вот что прилагается к книге: карта, кубики, которые нужно вырезать и сложить, и плоские фигурки персонажей. Таблицы для подсчёта очков. Формы отчётов о боях. В электронной версии это можно распечатать, в бумажной оно идёт отдельным паком к изданию.

Знаете, что это?

Это память о чистоте первоощущений, об Игре, которая первой оставила след, о детской наивности, в глазах которой самый жуткий треш приобретает на всю жизнь человека ореол изначальности, путеводной нити, маяка в ночи — источник представлений о Том, Что Круто.

В общем, всё то, к чему тщетно взывает литРПГ, обречённое никогда этого не достигнуть.

 

Читателями, конечно же, эта попытка возвращения была принята очень плохо.

Случайные отзывы (1)

Иногда вспоминаю про книги, которые, кажется, читала только я (ладно, почти наверняка не только я, но всё равно не сказать, что эти книги на слуху). Даже ко мне они попали случайно. Хаос человеческой интуиции.

Но упомянуть про них стоит. Чаще добрым словом, но иногда и нет, хех.

 

«Наваждение Люмаса» я купила потому, что книга мне понравилась. Чёрный обрез, нестандартный формат, источает стиль и готику. В первый и в последний раз в жизни такое со мной произошло. Ах, да, в аннотации завуалировано сообщалось о возможностях путешествий по ландшафтам ментальной бездны. Как мимо такого пройти.

Героиня романа тоже не прошла мимо книги — труда Томаса Люмаса о мысленных экспериментах, которые открывают путь в иную реальность. А там так: чем дальше идёшь, тем глубже тонешь. Если зайти слишком далеко, погибнешь для реальности этой. Опасное дело.

Но Ариэль, конечно же, пускается в это путешествие. По пути находя своего принца Адама, мистических врагов и путь до самого края.

В книге есть интрига, странные приключения и загадки. И любовь.

(И, конечно, по ту сторону сюжета вырисовывается обычный вопрос: что было сначала: материя или её идея? Воображение порождает материю, материя провоцирует работу воображения, существует то, что мы наблюдаем, и нет и не может быть доказательств, что оно существовало до момента наблюдения. Мир рождается там, где мы про него думаем — и сразу во все стороны, в прошлом и в будущем. Что-то такое.)

Для меня финальный образ (один из вариантов сказок о том, как рождался наш мир), к которому возвращаются герои, он же образ начальный, вышел пошловатым. Слишком просто было написать такое, да к тому же слишком очевидно. И ещё ограниченно. Ограниченно думать, что образ этот должен быть распространён на всё человечество.

С другой стороны, если высший абсолют и существует, то только потому, что люди его выдумали, а потом стали доказывать, что творцы ещё похлеще его самого. Люди такие люди.

(А ещё в романе есть Аполлон, покровитель мышей, желающий спасти всех лабораторных мышек. И я точно знаю, что мысли о нём привели к созданию моей истории про Эвридику, сбежавшую из Аида.)

О «Гномоне»

ник харкуэй гномонВ этом году целых две шикарные книги прочитаны, подозреваю, это исчерпало на них годовой лимит. Как всегда — ещё и полгода не прошло, дальше будет попадаться непойми что.

В общем, я прочла «Гномон» Ника Харкуэя«Гномон» Ника Харкуэя. Он (автор) мне ещё по «Миру, который сгинул» понравился. Но «Мир…» не совсем моё, хотя было круто.

«Гномон» — вещь в плане смыслов, которую могла бы придумать я сама: «загадочный протагонист», вложенные реальности, машины и люди, свобода и ответственность, ассоциации-связи-соединения-хаос. Сплетающиеся истории, сюжетные прыжки во времени и пространстве, а в итоге всё не то, чем кажется, но вы же с самого начала это знали?

В кое-то веки удалось прочесть это, написанное кем-то другим. 😀 То, что Харкуэй считает правильным, очень близко к тому, что считают правильным я. Не только в «Гномоне», но и в «Мире…» тоже. Есть вещи, жертвовать которыми нельзя. Нет таких целей, да и «целей мы почти никогда не достигаем, у нас есть только средства».

Как и после «Сияния» Валенте, мне сейчас не очень хочется читать что-то ещё. «Гномон» — огромная книга, и я провела с ней много времени — и срослась. Провела весьма активно: обдумывая прочитанное, сверяя намёки и отсылки, размышляя, какие связи случайны, а какие значимы, кто есть кто. И так было с первых же страниц. Для меня разбираться в хаосе, на ощупь искать в нём истину, строя гипотезы, проверяя и отбрасывая, — любимое дело. «Гномон» — внешне огромный кусок хаоса, созданный умным человеком со сложноорганизованным мышлением и на самом деле нанизанный на ключевой посыл, исходящий фракталами, ветвящийся и многомерный, но всего один, и поиск его, зерна, который посадил автор, чтобы вырастить это дерево, единое в сотне миров, — это буквально лучший тип чтения, который я знаю.

(Слегка портит впечатление периодически спотыкающийся перевод, и, да, я понимаю, что то была адская работа. Но вряд ли автор предполагал ещё один слой защиты для текста, ещё одно испытание: угадать, где неправильно согласованы члены предложения или поставлены лишние «не», пробиваясь при этом через шероховатости текста, местами написанного не совсем по-русски. Конечно, далеко не тот уровень ада, в какой превращена была вторая часть Трилогии Южного предела Вандермеера, но всё же.)

Мне нравится, что авторы, чьи книги я сейчас люблю больше всего, живут в одно время со мной, думают о тех же вещах и примерно в той же парадигме. Что они умные и сложные, и говорить с ними через их книги — особый вид удовольствия. Грустно, что я не могу найти такую же — сложную и о тех вещах, о которых мне хочется говорить, — фантастику (именно фантастику, а не прозу) на родном языке, выпущенную хоть каким-нибудь бумажным тиражом; не потому, что её нет — я не верю, что во всей нашей большой, пусть и не очень густонаселённой стране её нет — а потому что хрена лысого её кто-то напечатает.

Про «No Offence», «Another Life» и «Final Space»

С «Без обид» всё просто: это британский детектив про работу участка под началом детектива-инспектора Вивьен Диринг — громкой, яркой, крупной, прямой и хамоватой женщины. Которая на поверку оказывается тонким психологом, умной, храброй и готовой на многое ради торжества справедливости. Один из самых необычных и запоминающихся образов женщины-детектива в масскульте. Три сезона, в каждом одном большое дело (маньяк; мафия; политика) плюс много поменьше, которые и составляют основную работу любого полицейского участка.

 

«Иная жизнь» — так себе сериал и из рук вон плохая фантастика. Что они такое собираются показать, создатели заявляют прямо на десятой минуте первого эпизода. Космический корабль прётся к Пи Большого пса (потому что на Землю шлёпнулся инопланетный артефакт и посылает на Пи Большого пса какой-то странный сигнал), путь должен занять три месяца (неплохо, так-то), команда находится в соматическом сне. Через месяц от начала пути искин будит капитаншу (Кэти Сэкхоф) и объясняет, что у них непредвиденная ситуация. Подводит к голограмме, эм, галактики, тыкает в неё. Дальше следует диалог:

 

Искин: We thought Pi Canis Majoris was here. / Мы думали, Пи Большого Пса здесь (показывает на карту).

Кэти Сэкхоф: It’s not? / Это не так?

Искин: No, that’s an optical illusion. Light from the star has been refracted around this… massive field of dark matter. / Нет, это оптическая иллюзия. Свет от звезды был отражён этим… (показывает на чёрную тучку) массивным скоплением тёмной материи.

Кэти Сэкхоф: How the hell did we screw that up? / Как же, чёрт возьми, мы так облажались?

Искин: Sensors on Earth missed it. / Сенсоры на Земле упустили это.

Кэти Сэкхоф: So, what’s the fix? / Так, какой выход?

Искин: Well, we travel through the dark matter… / Ну, мы полетим сквозь тёмную материю…

Кэти Сэкхоф: Wait, wait. Uh… Blind? We could hit a planet. / Стоп, вслепую? Мы можем врезаться в планету.

Искин: We travel at impulse speed. Not faster than light. / Мы полетим на импульсной скорости, не быстрее скорости света.

Я: What the fuck are you talking about? О.о / Чё за херь вы, блин, несёте? о.О

 

Another Life s01.e01Я столько раз слышала фразу про то, что [наши] сенсоры что-то не засекли, что меня уже автоматически от неё тошнит. Но тут я имею дополнительный вопрос: какие у Земли сенсоры? Что он вообще имеет в виду-то?

И такого там полно в каждой серии.

Что касается физики и принципов организации космических полётов, то образцом для авторов, в лучшем случае, служил первый эпизод четвёртого сезона «Чёрного зеркала», «виртуальная» часть. Что касается фантастических приключений — то тут я, как говорят, ощутила сильные вибрации первых сезонов «Звёздных врат». Я смотрела их год назад, первые сезоны почти невозможно вынести. Всё хорошее, конечно же, начинается намного позже.

Вся фантастика тут плоха. Начиная с халтурного бреда про космические тучки и инопланетную жизнь, созданную по образцам дешёвых книжек 1950-х гг., и заканчивая никакой проработкой мира будущего. Я посмотрела десять эпизодов, я почти ничего не знаю о том, как этот мир выглядит, как он устроен, как работает, чем там занимаются люди и даже какой там хоть примерно год.

А что касается драматической части, то она крайне перекошенная. Хотя бы драма находится в поле компетенции авторов, но они почему-то решили напрочь забить почти на всех членов экипажа. Эти люди выглядят картонными болванчиками, существующими и оживающими постольку, поскольку соприкасаются с жизнью персонажа Кэти Сэкхоф. Вне этого соприкосновения остальной команды как будто не существует, за исключением редких упоминаний каких-то деталей их прошлого — причём выглядит так, будто люди просто случайно об этом проговариваются, а на самом деле им запрещали хоть что-то о себе рассказывать.

В итоге симпатичных персонажей три: врач, второй пилот и искин. Остальные либо раздражающие, либо просто никакие.

Невероятное количество экранного времени уделено однообразным, довольно занудным и быстро приедающимся переживаниям капитанши насчёт её расставания с дочерью и мужем. И всё б ничего, да вот только про остальных людей на корабле нам почти ничего не рассказывают, и кажется поэтому, что то вовсе не люди, что ни о ком они не переживают, никого они не оставили, да и вообще здесь только потому, что должен же кто-то двигатель чинить.

Я не представляю себе целевую аудиторию этого сериала. Авторы, похоже, не представляли её себе тоже.

В итоге комедийный мультсериал «Космический рубеж» — это больше фантастика, чем «Иная жизнь» с её понтами.

 

«Космический рубеж» (в переводе «Кинопоиска» — «Дальний космос», что уже много говорит об этом переводе: «дальний космос» совершенно вне контекста происходящего в сериале) — детище одного упорного человека, который годами рисовал себе мультфильм, придумывал персонажей и их приключения и в итоге сделал нечто очень хорошее. И это хорошее заметили.

Приключения «капитана Гэри» — заключённого на корабле «Галактика-1» за уничтожение 92-х имперских крейсеров и одной мексиканской закусочной (всё случайно!). Компанию ему составляют одинаковые боты, невыносимый робот-компаньон Кэвин, искин корабля, космический убийца с лицом котика и маленькая зелёная плюшка Лунный кексик, способный уничтожать целые планеты. Рано или поздно приключения Гэри достигнут вселенского масштаба и космического уровня пафоса, и может быть, кто-то спасёт мир (я ещё не досмотрела первый сезон, не знаю, может и не спасут).

«Космический рубеж» был создан с душой и любовью и получился замечательным.

Вышла «Золотая пуля»

«Золотая пуля» — одна из самых необычных книг в нашей фантастике за последние годы.

Что это такое? Психоделический Данс Макабр. По тёмным ландшафтам дистопии, полной восставших из ада чудищ, лавкрафтианского толка культов и нищих сердцем людей, передвигаются толпы потерянных, загубленных, обречённых душ. И трое героев: однорукий, мальчишка и девушка; там, где сойдутся их пути, читатель узнает правду о происходящем.

Или нет.

(Я припасла для себя трактовку «что-же-тут-такое-происходит», но я даже не буду проверять, угадала или нет. В любом случае, несмотря на раскиданные тут и там намёки, совпадения, соответствия и яркие заплаты реальности, авторы оставляют на откуп читателя итоговое суждение: кто был виноват, кто заплатил за свой выбор, а кто смог выбраться.)

Формально это жутчайший постапокалипсис.

Или мистическая притча.

Или хоррор-вестерн.

Или история о прогулке по долине смертной тени. Очень смертной. И очень сумрачной: это и вправду путь через ад.Врочек, Некрасов "Золотая пуля"

Я понимаю, что отзыв выходит бессвязным. Но описать, что именно вы прочтёте, довольно сложно.

Вы увидите мутантов, сектантов, мормонов, индейцев, ополченцев, коров, никто из них не будет таким, каким вы привыкли его видеть (даже коровы).

Вы увидите озеро соли. Атомную бомбу. Лекарства для регенерации конечностей. Великую Бойню (и в прямом, и в переносном смыслах). Потери и сожаления. Живых мертвецов. Мрачные чудеса.

Вы последуете за одноруким стрелком, который сам не знает, что им движет, почему он, презрев свой обычный эгоизм, бросается в погоню за чудовищем, пытается стать героем, каким никогда не был.

Вы узнаете это (двудушное) чудовище, когда оно таким ещё не было. И задумаетесь, было ли оно таким когда-то вообще.

И вы услышите, как чистый девичий голосок рассказывает вам притчу «о зле и его всесилии» и «о добре и его бессилии».

Всё вместе это очень мрачная история. Если однажды в темноте повествования мелькает проблеск, то уже через минуту, час, день он тонет навсегда. Авторский же стиль выделывает головокружительные языковые кульбиты, подчёркивая, насколько нереально всё это; нереально не потому, что не происходит, а потому что невозможно поверить, что люди могут поступать так друг с другом. Невозможно, даже когда оно происходит прямо сейчас и с тобой. И разум ищет обходные пути, описывая происходящее, но не называя.

 

=============

 

В современной российской фантастике выходит не так много (очень мало) книг, которые не похожи ни на что, кроме себя самих. Ну, вот эта — одна из таких, непохожих.

 

=============

=============

Часть отзыва ниже я писала лично Юре Некрасову, но он настаивает, что «это должно выйти наружу». Мне кажется, в этом куске текста больше моего писательского, нежели читательского впечатления (чисто читательское — оно выше). А ещё там есть спойлеры и много.

 

читать дальше «Вышла «Золотая пуля»»

«Ночное кино»

"Ночное кино" Маришы ПесслДобралась до «Ночного кино» Мариши Пессл. Куплено, как водится, n времени назад, прочитано тут, недавно, последняя треть — просто на одном дыхании, потому что я поняла, что уже не могу остановиться. Либо дочитаю эти 200 страниц, либо сойду с ума.

Я теперь официально обожаю книги Мариши Пессл. Перемещаю её в мой список (конечно, он у меня есть — «список некритичного отношения»).

Я её полюбила уже после «Некоторых аспектов теории катастроф», это было будто бы ты, ура, встретила ещё одного человека, говорящего на том же языке."Ночное кино" Маришы Пессл

«Ночное кино» — это дополненная реальность, синтез, мультиуровень и новые смыслы.

А теперь так, чтобы это захотелось прочесть кому-то менее безумному:
«Ночное кино» — это тонкая кинематографичность, страшная тайна, удивительные события, страсти человеческие и долгое путешествие к тому, кого ты по-настоящему любишь.
Внешне это сюжет о затягивающем журналистском расследовании самоубийства (или нет) дочери таинственного культового режиссёра жутких триллеров-хорроров. Даже если бы «Ночное кино» было бы только этим — детективной историей, его уже стояло бы прочесть, детектив вышел отличный.
"Ночное кино" Маришы ПесслНо оно — много больше.

На середине я вскрыла, что же там происходит на самом деле. Не узнала тайну — как и в прошлый раз, Мариша Пессл, ловкая фокусница, до последнего отвлекает внимание читателя (зрителя) от истины — а именно, что происходит. Это не очевидная вещь, я догадалась из-за профдефформации, поняла, что именно Мариша делает, и это привело меня в абсолютное восхищение. Серьёзно, найти автора с тем же типом мышления — это просто счастье. Это любовь forever.

Мясо и летний полдень

И.С., автор крепких, но не выдающихся детективов на кулинарную тематику («Однажды на парижской кухне», «Яйца-пашот в разрезе», «Континентальный завтрак для джентльмена») в этот раз решил ступить на иную стезю. Сложно подобрать точное определение жанру повести «Смерть всухомятку», тут и детектив, и сатира, и саспиенс, но одно можно сказать наверняка: этот текст всегда не то, чем кажется.

История начинается типично для И.С., его любимый протагонист, усатый герой-детектив Мальком Мэллоун приезжает в гости к старому знакомому, шефу Иву-Жану Лурье (с ним мы уже встречались в истории про ту самую парижскую кухню — место, где пересеклись дорожки высокой кухни, тайного общества кандаулезистов и Моссада). В этот раз Лурье, кажется, ни в какие истории не влипал, однако ему угрожают: таинственные фигуры в тёмном трико роняют кружевные платочки в кровавых пятнах; консьерж-экстрасенс замогильным голосом передаёт послания от друзей детства Лурье; а в почтовых ящиках — и настоящем, для счетов и рекламных брошюр, и в электроном то и дело мелькают недвусмысленные угрозы о раскрытии некой давней тайны.

Наконец, шантажист присылает чёткие указания: миллион евро в крупных купюрах следует спрятать в кустах за могильным памятником Виктора Гюго (то, что прах Гюго покоится в Пантеоне, И.С. игнорирует). Разумеется, Мэллоун устраивает шантажисту ловушку. И, разумеется же, попадает в неё сам.

Обложка романа "Смерть всухомятку"
Обложка романа «Смерть всухомятку»

После головокружительной погони, где преследователь и добыча несколько раз меняются местами, а среди участников появляются и сам Мэллоун, и красные ниндзя, и голем из частей тел, и даже робот-убийца, детектив оказывается в знаменитых парижских катакомбах, да ещё там, где не ступала нога обычного туриста. По узким туннелям, минуя склепы и горящие подземные озёра бензина (именно так) он попадает на адскую кухню, тёмное отражение кухни Лурье: то же расположение мебели, та же планировка, вот только всё говорит о том, что единственный продукт, который здесь готовят, — человеческое мясо. И более того, все члены тайного клуба каннибалов, кроме шеф-повара, находятся тут же — мертвы, судя по перегибу туловища назад (да-да), отравлены цианидом.

Вы уже догадались, кто же был шефом на зловещей кухне, а Мэллоун узнаёт это спустя две страницы, когда взрыв газа в плите временно (как мы все надеемся), ослепляет его, и последним, что видит детектив, становится лицо его друга Лурье…

Всё это действо занимает едва ли треть книги, а после вспышки внезапно начинается совсем другое кино.

Мы, как и Мэллоун, находимся во тьме. Как будто мало было тьмы средневековых туннелей, так теперь детектив ослеп и окружён лишь звуками. Слух, обоняние, тактильные ощущение — описывая это, И.С. создаёт полотно странной истории, где в сухой, гулкой, шепчущей тьме царит вкрадчивый голос Лурье, дающий обещания, требующий и рассказывающий — и это совершенно неожиданно — историю юной любви и разлуки.

Лурье обещает, что выведет Мэллоуна наверх, если тот поможет ему в одном деле. У детектива нет особого выбора: на ощупь из катакомб он не выберется, оставшись один, неизбежно погибнет. Он должен следовать за Лурье, обмотав вокруг запястья конец шнура — второй конец, конечно же, привязан к самому шефу-каннибалу. Довериться тому, кто вызывает безотчётное отвращение, существу без совести, жалости и чести. И постараться, чтобы это доверие не превратилось в преданность.

А Лурье, пробираясь по туннелям, говорит и говорит: о первой и единственной своей любви, знаменитой актрисе Иржен Ирдо… хотя когда-то её звали просто Мари Пату, она и Лурье выросли вместе в небольшой деревеньке на юге; во времена, когда по парижским улицам шествовала студенческая революция, Мари и Ив-Жан обрывали зелёные сливы в соседском саду.

Вместе же они прибыли в Париж в надежде на прекрасное будущее. Обитали в каких-то мансардах и полуподвалах, перебивались с хлеба на крыс, ища себя; согревали друг друга — телесно и духовно. В целом сами события этой истории наводят на мысль, что знания о человеческих отношениях И.С. получал, в основном, из плохих сентиментальных романов. Но внезапно над свойственным ему, его текстам нелепым сюжетом поднимается росток тонкого лиризма. Тьма, шорохи, голос — и в голосе этом звучит неподдельная человеческая боль, а ещё усталость. Лурье говорит, что хочет приготовить последнее своё блюдо. Он произносит пафосные, но вызывающие доверие слова о том, что быть знаменитым — это значит поедать других, если не реально, так фигурально. Он рассказывает, как погибла их с Мари любовь, а из неё, из этого умершего чувства родилась Иржен Ирдо.

И с этого момента автор явно начинает метаться между описаниями странствий в туннелях, эпизодических встреч с его удивительными обитателями, с каждым из которых Лурье как будто знаком (половина приключений, как минимум, — результат галлюцинаций Мээлоуна из-за блюд от шеф-повара, которыми каннибал потчует своего невольного союзника), и пронзительным лиризмом истории о погибшей любви.

Неожиданно И.С. выдаёт высокую ноту, как будто полжизни готовился к этому моменту. Он заявляет, что тоже может быть писателем (только бо́льшую часть времени — не хочет). По крайней мере, он вполне способен соткать из звуков, холода и смутных ощущений страшную истину, подвести к ней читателя так, что тому останется сделать лишь один маленький шажок, самому произнести, что в обществе мы все поедаем друг друга. И разве не честнее из нас те, кто не маскируют это никак, а прямо заявляют о своей людоедской сути?

В конце концов, Мэллоун обретает зрение — а возможно и прозрение, но остаётся с Лурье. То ли это стокгольмский синдром, то ли нечто большее. В его внутреннем монологе появляется тема цепочки пожираний: общество сломало и пожрало Мари, превратив её в хищницу; Мари сожрала душу Лурье; Ив-Жан, в свою очередь, нашёл единственный способ превратить цепочку в окружность — есть тех, кто всё это начал. Мэллоун спрашивает сам себя: какое наказание заслуживает Лурье? Есть ли что-то большее, чем смертная казнь? А ведь шеф так и так собирается проститься с жизнью.

Последняя треть книги непохожа ни на что вообще. Это описание жизни сонного южного французского городка (причём кажущееся достоверным, как будто И.С. делится отпускными впечатлениями; в общем, похоже на зарисовки с натуры), куда прибывают два друга, немолодых, но очень хорошо воспитанных месьё, пусть один и смахивает на англичанина. Четыре месяца месьё просто живут тут: прогуливаются, разговаривают, здороваются с горожанами. Они ждут приезда знаменитейшей местной уроженки, великой актрисы Иржен Ирдо. Именно на своей родине она обещала отпраздновать пятидесятилетний юбилей. И никого особо не удивляет, когда один из приезжих месьё предлагает на праздник подать прекрасное мясное рагу…

Мы ещё видим глазами Мэллоуна, как Иржен Ирдо с земляками поедает тело Лурье, завершая, таким образом, давно начатый процесс. И то, как Мэллоун описывает происходящее: томный летний день, жаркое солнце, узоры листьев, короткие тени, белые зонты, белые скатерти, немолодая, но всё ещё безумно притягательная женщина, аккуратно пережёвывающая кусочек сладкого мяса, всё невольно наводит на мысль, что в каком-то смысле Лурье не умер. Идеи его и дела будут жить.

И неудивительна потому единственная сцена эпилога: Мальком Мэллоун посреди полуразрушенной тёмной кухни в парижских катакомбах озирается с задумчивым выражением на лице.

Маргарет Этвуд, ч. 2

2004 год

«Орикс и Коростель» / «Oryx and Crake», 2003, рос. изд. 2004

 

Новый роман Маргарет Этвуд — ещё одна эсхатологическая история, в этот раз — более чем вероятная. Это будущее — мир, в котором получили завершение тенденции нынешнего времени.

Человечество пожрало само себя: возрастающее расслоение общества (уже близок призрак морлоков), бездуховность, мутирующие вирусные штаммы, генные эксперименты, промышленность и наука, производящие только средства для омоложения, похудания и роста волос… Колёса жизни вертятся вхолостую, развитие остановилось, нет ни прогресса, ни регресса — нет никакого движения: мир застыл и, похоже, застыл на краю. Это то, чем всё закончится. Катастрофа неминуема, и вопрос теперь только в том, какую она примет форма.

У Этвуд проводником Конца Света оказывается Коростель, «безумный учёный», ничем, однако, не напоминающий своих классических предшественников, начиная с доктора Франкенштейна. В мире, где останутся только Дети Коростеля, Дети Орикс и Ужасный Снежный Человек — там всё будет по-другому — там не будет почти ничего.

Идея и композиция романа наводят на мысль о «Галапогосах» Курта Виннегута; однако, несмотря на очевидность параллелей, различны позиции авторов. Если в репликах «наблюдателя» в романе Виннегута постоянно будто бы звучит: «Гляньте, как всё стало замечательно», — а слышится авторское: «Читатель, неужели ты хочешь, чтобы всё так и закончилось?»; то у Этвуд, которая изначально заводит мир в тупик развития, где деяние Коростеля выглядит эвтаназией, «наблюдатель», описывая новое племя, искренне называет его прекрасным. Оно действительно совершенно, идеально приспособлено для выживания в новом мире — таким его создал Коростель. Более того, он сделал всё, чтобы лишить своих «детей» необходимости приспособляться, влюбляться, поклоняться природе — то есть необходимости создавать вторую цивилизацию. Только одно осталось, что могло бы их изменить, осколок прошлого — Снежный человек. Недооценил ли Коростель своего друга, или и это входило в его гениальный план? Я больше верю во второё, ведь «Коростель предусмотрел всё».

Книга вышла красивая и, как водится, страшная, в частности, очень уже большой вероятностью описываемого в ней будущего. А если учесть, что Коростеля в нужный момент может под рукой и не оказаться… страшно и обидно.

Коростель, Снежный человек и Орикс — очевидно, три персонажа, воплощающие в себе результат истории человечества, «разбитое корыто»: обезумевшую науку, обанкротившееся искусство и продажную любовь. Этвуд не зря выбирает самого жалкого из троих, чтобы взвалить на его плечи не только заботу о «новом племени», но и ответственность окончательного решения судьбы человечества.

«По привычке он смотрит на часы; они показывают ему пустой циферблат.

Час ноль, думает Снежный человек. Время идти».

Время идти, господа».

 

06.12.2007

Послесловие: базовый комплект

 

А не то кто-нибудь «пойдёт» за вас, да…

Три составляющих нового мира: I= IV, II=III и V. Коростель, пусть и безумен, но только таким может быть Демиург. А Орикс? С её жизненной историей — и всегда: «Почему ты думаешь о людях только плохо, Джимми?». Орикс — маленькая модель изнасилованного мира, всегда хранящего ещё один шанс на выживание, жизнь вечна, что бы с ней не делали. И Снежный Человек — родоначальник всех мифов нового мира, светоч знаний, наполняющий души детей Коростеля и детей Орикс тем, что делает людей людьми. Всё повторится снова.

«Бежевые брюки Коростеля были заляпаны кровью. В правой руке — обычный перочинный нож, с двумя лезвиями, пилочкой для ногтей, штопором и ножницами. Другой рукой Коростель обнимал Орикс: она будто уснула, уткнулась лицом в грудь, вдоль спины — длинная коса с розовой лентой.

Пока Джимми смотрел, не веря своим глазам, Коростель перекинул Орикс на левую руку. Посмотрел на Джимми, прямо в глаза, без улыбки.

— Я на тебя рассчитываю, — сказал он. А потом перерезал ей горло.

Джимми его застрелил».

Жизнь вечна, что бы с ней ни делали. И на нашем пепле вырастут цветы.

О Джимми, ты был такой забавный. Орикс,

Не подведи меня. Коростель

Время идти. и Снежный человек.

Может быть, действительно, есть какой-то высший смысл в этом странной троичной схеме — схеме перехода на новый виток, от смерти в новую жизнь мира.

 

04.07.2018

Между первой книгой и второй-третьей для меня прошло десять лет. Я начала читать вторую и поняла, что не помню деталей. И обязательно нужно перечитать первую.

Десять лет… Ничто в «Орикс и Коростеле» не работает так, как написано. Мир так не работает, люди так не работают, общество так не работает. Что-то уже изменилось, что-то просто не могло оказаться таким, каким оно описано.

Я не перестала её любить, просто из фантастики переместила в разряд фантасмагорий, как и «Рассказ служанки».

В главном «Орикс и Коростель» остаётся такой же, какой и была: удивительное ощущение грусти, обновления и величия безумия.

В этом она совсем не похожа на следующие две. Там никакого величия безумия.

Вторая книга стала разочарованием. В ней слишком много вот этого: необходимости подтянуть нити, вывернуть вещи из первой книги так, чтобы они сопрягались с новыми трактовками; она перечёркивает и уничтожает удивительное ощущение от идеи бесконечности и преемственности, от созидания нового, которое было в первой. Я бы не стала так поступать со своими героями.

В ней так же есть решения, которые откровенно неудачны, например Крапивник как рассказчица. Самый недостоверный нарратор за всю литературную карьеру Этвуд. Это только мои ощущения, конечно, но вот они есть и откуда-то взялись.

В ней есть очень грустная вещь: взгляд, которым пожилые люди смотрят на очень молодых. Я не знаю, когда Этвуд приобрела этот взгляд. Это тот кошмар, в который я боюсь оказаться однажды: забыть, какой я была, потеряться в прошлом, обрести непонимание настоящего. Смотреть в будущее и ничего не видеть.

Третью книгу — я не знала об этом, но так оно и было — я ждала много лет, это была именно она, столь же прекрасная, щемящая, трогательная, грустная и светлая, как и «Слепой убийца».

Вне концепций, безумных трактовок, которые я люблю выращивать после прочтения книг Этвуд, просто история, на все сто процентов стоящая того, чтобы её рассказать.

 

Если подводить итог… Бессмысленно его подводить. Я уже потеряла то безумие, которое когда-то заставило меня искать смысл в трещинках на стенах. Ну ладно, не потеряла, просто придала ему другую форму. Я по-прежнему могу с пол оборота завестись на разговор об Истории как слепом убийце, о том, что все наши страдания станут лишь строчкой в учебнике; о жестокости биологии и о том, что пока мы сытые, мы выбираем свои собственные правила, но что случается, когда мы голодны, когда инстинкт велит спасать вид во что бы то ни стало? На разговор о Тенях, за которыми нужен глаз да глаз, о том, что рождение и смерть всегда держит в руках одна и та же Плывущая по Подземной Реке. Но всё это давно перешло в мои собственные истории. В написанные (их меньше, много меньше, чем в следующей категории :-D) и ещё не написанные.

Этвуд была, остаётся и останется, возможно, моей любимой писательницей. Как минимум — одной из. Трилогия о мире безводного потопа входит в троицу Трилогий, занимающих солидное место на просторах моей бездны. И я не могу ничего путного о ней рассказать, кроме того, что это стоит читать, стоит прочесть, чтобы ощутить дыхание никогда-уже-не-случившегося, впитать историю людей, идущих друг к другу всю жизнь, через фантасмагорическое будущее, буквально через чуму, войну и голод, к той точке, где самый последний всадник соединяет их навсегда.

Рождённые Корпорацией

У Джеффа Вандермеера в голове сидит человечек, повторяющий всё время: «Последствия. Взаимосвязи. Реакции. Трансформация.»

Это отличные слова. О них Вандермеер и пишет. Например, истоки «Борна» можно найти в «Ассимиляции», в морском чудовище, в оторванности, в другой зоне и смешанных экосистемах, в рукотворной среде. «Борн» развивает и усложняет эти образы.Вандермеер. Борн

«Борн» — фантасмагория, мир, подошедший к катастрофе и перешагнувший через неё в новую реальность. Всё началось заново: от экосистем до первобытных культов чудовищ. Остатки людей и нелюдей борются за выживание на развалинах Компании, ставшей Демиургом, которого обещали гностики, и породившей мир жестокий, страшный и как никогда далёкий от милосердия и любви. Картина знакомая и не раз повторённая на все лады, но Вандермееру всё уже удаётся добавить в неё своего личного безумия.

Мир книги на пару вселенных удалён от нашего: будто лавкрафтовские Древние оставили его значительно позже, и с тех пор он поражён их влиянием. Обитатели развалин используют незнакомые инструменты, устроены иначе, и как будто даже представления о биологии в их головах тоже здорово отличаются от наших. Выстраивая фон событий, Вандермеер использует те же приёмы, что и, например, Мьевиль, переплавляя элементы известного так, чтобы ничего знакомого в них, по возможности, не осталось.

Бог этой реальности — кайдзю, гигантский летающий медвед Морд, карающий свою паству. И если оригинальные кайдзю — олицетворение недоброй природы Японских остров (то цунами, то землетрясение, то потоки лавы, то атомные бомбы), то Морд — столь же наглядная метафора чудовищной сути постмира «Борна».

Посягнувшие на божественную власть Морда и его последышей, отряда полуразумных злобных медведов, обречены. Попавшие между молотом и наковальней — между Мордом и его врагами, обречены. Возжелавшие нейтралитета обречены тоже. Катастрофа не «случилась», она всё ещё длится, подводя всех к неизбежной гибели.

И в покосившемся мире всё становится совсем странно, когда героиня находит нечто, о чём даже нельзя сказать наверняка, существо это или вещь и в чём его предназначение.

Главный интерес Вандермеера — пограничные экосистемы. Что происходит, когда одно диффундирует в другое, как меняет систему привнесение чуждого элемента, как протекает их взаимная адаптация, какова роль случайностей в эволюции (ответ: огромна). И если поначалу кажется, что Борн, найдёныш, нечто совершенно удивительное, непонятное и чуждое — и есть тот самый случайный элемент, расшатывающий систему, то со временем проступает настоящий рисунок истории. Чуждый элемент, изменяющий ход событий, прячется у всех на виду. Вандермееру удаётся обмануть читателя не в одном, так в другом, а имя тому, что окажется спасением, что развернёт ход событий, мы знаем уже давно.

Потому что «Борн» — это также история о родительстве. О том, что порождено нами и как мы будем с этим уживаться. Однажды мы создадим кого-то ещё, будут ли это разумные машины, или новый разумный биологический вид, или разумные искусственные существа, ничуть на нас не похожие; какими бы не были наши дети, в конце мы останемся с ними один на один. И исход будет зависеть от того, чему мы смогли их научить. Мы передаём детям способность любить, и только в этом наше общее спасение.

Роман усеян примерами обратного — примерами детей, выросших без любви. От Морда, хтонического чудовища, рождённого из гнева и страха, до настоящих детей, превращённых его противником в чудовищ не меньших (разве что за исключением роста).

Реальность «Борна» — как зона отчуждения, свалка, куда мы приносим свои ошибки. Мы огораживаем её жёлтыми лентами и колючей проволокой (для верности — проволока под напряжением, на колючках яд кураре). Но что-то всё равно прорастёт. Что-то всё равно эволюционирует.

В итоге побеждает фиолетовый хаос, отец случайностей. Он заставляет семена жизни разлетаться со скоростью северных ветров, он топит льды, но он же учит бобров строить плотины, он перекручивает рычажки в мозгах животных, чтобы зародить в них разум, и безжалостно уничтожает тех, кто мешает жизни расти.

Он бросает одно чудовище против другого. Он растит волкодава, если волк теряет совесть.

Он никого и никогда не прощает, прощать приходится другим. Тем, кто умеет это делать, кто может зародить чувство в безжалостности, тому, кто может полюбить и научить любви даже машину для убийства.

Ребёнок, любимый родителями, росток ушедшего мира, где любовь — ещё не фикция, приносит её и в этот мир. Героиня не заражена гнилью Великих Древних, она не разделяет людей и порождения Компании, она даже не подозревает, каким светом сияет на этом пожарище. Но, главное, её свет облучает и других, он запускает реакцию, и на пепле вырастают цветы. И в итоге, когда чудовищный мир спасает чудовище, которое кто-то любил, «Борн» обращается в притчу о тех, кто придёт после нас, и о том, как они будут пролагать свою дорогу.

Из нашей плоти вырастут цветы

Адаптация по Вандермееру

 

Формально это текст о трилогии Вандермеера, «Хрустальном мире» Балларда, совсем немного о «Сталкере», а в результате триангуляции — об архетипе зоны, другого куска мира.

На самом же деле это текст о том, что я, как оказалось, очень люблю книги Вандермеера. Потому что они примерно о том же, о чём и я люблю думать, — об изменениях, адаптациях и о том, что мы не останемся прежними, мы изменим себя руками своих творений. Но сохраним самое главное.

Начинается текст с экранизации «Аннигиляции», про которую все уже давно написали. Но написали в основном хорошее, а я, чем дальше разбиралась с ней, тем меньше хорошего в ней видела.

В любом случае для меня этот путь начался с её просмотра.

Преамбула: экранизация и оригинал

Мы посмотрели фильм, и он был хорош, но почему-то не флеймогонен. Как будто там совершенно нечего обсуждать. Есть ли у меня к нему претензии (это всегда самое простое)? Да нет. Есть ли что-то, что меня по-настоящему впечатлило? «Медведь», кричащий голосом последней жертвы, — настоящая крипота. Локация маяка, усыпанная кристаллами (и да, я пишу «локация», потому что местами фильм напоминает игру, что уже совершенно неизбежно; игры проникли всюду, мы стали мыслить их категориями, мультисинтез не за горами, и это хорошо).

В общем, я собрала слова в кучку, и тогда получилось, что о фильме я могла сообщить только следующее:

— медведь, говорящий голосом жертвы, — это круто;
— хрустальная часть зоны оформлены очень хорошо;
— финал слит;
— всюду торчат уши «Сталкера»;
— а проблемы с зоной, похоже, только у людей.

(Последняя мысль, как выяснилось позже, вызвана тем немногим, что режиссёр сумел понять в книгах Вандермеера и перенести в фильм.)
"Аннигиляция" (фильм)
Мне показалось, что «Аннигиляция» — добротный фильм в своём жанре. Да, он во многом вторичен, но что ныне не вторично?

«Что же с фильмом не так?» — спросила я себя и решила прочесть трилогию, а потом ещё и «Хрустальный мир» Балларда, которым режиссёр также вдохновился.

Сейчас я точно знаю ответ: Гарланд хотел экранизировать Балларда, но деньги ему дали только на экранизацию «Аннигиляции». Тогда он, сознательно или нет, подменил одно другим, и результат вышел соответствующим.

Вот что с фильмом не так.

читать дальше «Из нашей плоти вырастут цветы»

Страница 1 из 2
1 2