О том, где же живёт Тень, и о коллективном бессознательном:

«Необходимая реакция коллективного бессознательного выражается в архетипически оформленных представлениях. Встреча с самим собой означает прежде всего встречу с собственной Тенью. Это теснина, узкий вход, и тот, кто погружается в глубокий источник, не может оставаться в этой болезненной узости. Необходимо познать самого себя, чтобы тем самым знать, кто ты есть, — поэтому за узкой дверью он неожиданно обнаруживает безграничную ширь, неслыханно неопределенную, где нет внутреннего и внешнего, верха и низа, здесь или там, моего и твоего, нет добра и зла. Таков мир вод, в котором свободно возвышается все живое. Здесь начинается царство «Sympaticus», души всего живого, где «Я» нераздельно есть и то, и это, где «Я» переживаю другого во мне, а другой переживает меня в себе. Коллективное бессознательное менее всего сходно с закрытой личностной системой, это открытая миру и равная ему по широте объективность. «Я» есть здесь объект всех субъектов, т.е. все полностью перевернуто в сравнении с моим обычным сознанием, где «Я» являюсь субъектом и имею объекты. Здесь же «Я» нахожусь в самой непосредственной связи со всем миром — такой, что мне легко забыть, кто же «Я» в действительности. «Я потерял самого себя» — это хорошее выражение для обозначения такого состояния. Эта Самость (das Selbst) является миром или становится таковым, когда его может увидеть какое-нибудь сознание. Для этого необходимо знать, кто ты есть. Едва соприкоснувшись с бессознательным, мы перестаем осознавать самих себя. В этом главная опасность, инстинктивно ощущаемая дикарем, находящимся еще столь близко к этой плероме, от которой он испытывает ужас. Его неуверенное в себе сознание стоит еще на слабых ногах; оно является еще детским, всплывающим из первоначальных вод. Волна бессознательного легко может его захлестнуть, и тогда он забывает о себе и делает вещи, в которых не узнает самого себя. Дикари поэтому боятся несдерживаемых эффектов — сознание тогда слишком легко уступает место одержимости. Все стремления человечества направлялись на укрепление сознания. Этой цели служили ритуалы «representations collectives», догматы; они были плотинами и стенами, воздвигнутыми против опасностей бессознательного, этих perils of the soul. Первобытный ритуал не зря включал в себя изгнание духов, освобождение от чар, предотвращение недобрых предзнаменований, искупление, очищение и аналогичные им, т.е. магические действия.

С тех древнейших времен воздвигались стены, позднее ставшие фундаментом церкви. Стены обрушились, когда от старости ослабели символы. Воды поднялись выше, и, подобные бушующим волнам, катастрофы накатываются на человечество. Религиозный вождь индейцев из Таоспуэбло, именуемый Локо Тененте Гобернадор, однажды сказал мне: «Американцам стоило бы перестать теснить нашу религию, потому что когда она исчезнет, когда мы больше не сможем помогать нашему Отцу-Солнцу двигаться по небу, то и американцы, и весь мир через десять лет увидят, как перестанет всходить Солнце». Это значит, что настанет ночь. погаснет свет сознания, прорвется темное море бессознательного. Первобытное или нет, человечество всегда стоит на пограничье с теми вещами, которые действуют самостоятельно и нами не управляемы. Весь мир хочет мира, и все снаряжаются к войне согласно аксиоме: si vis расеm — para bellum — возьмем только один пример. Человечество ничего не может поделать с самим собой, и боги, как и прежде, определяют его судьбы. Сегодня мы именуем богов «факторами», от facere — «делать». Делатель стоит за кулисами мирового театра, как в больших, так и в малых делах. В нашем сознании мы господа над самими собой; нам кажется, будто мы и есть «факторы». Но стоит только шагнуть сквозь дверь Тени, и мы с ужасом обнаруживаем, что мы сами есть объект влияния каких-то «факторов». Знать об этом в высшей степени малоприятно: ничто так не разочаровывает, как обнаружение собственной недостаточности. Возникает даже повод для примитивной паники, поскольку пробуждается опасное сомнение относительно тревожно сберегавшейся веры в превосходство сознания. Действительно, сознание было тайной для всех человеческих свершений. Но незнание не укрепляет безопасности, оно, напротив, увеличивает опасность — так что лучше уж знать, несмотря на все страхи, о том, что нам угрожает. Правильная постановка вопроса означает наполовину решенную проблему. Самая большая опасность для нас проистекает из необозримости психических реакций. С древнейших времен наиболее рассудительные люди понимали, что любого рода внешние исторические условия — лишь повод для действительно грозных опасностей, а именно социально-политических безумий, которые не представляют каузально необходимых следствий внешних условий, но в главном были порождены бессознательным.»

Один из любимых моих образов в концепции К.Г. Юнга — это Тень.
Отпечаток самых древних представлений о мире, выражение самых примитивных реакций, тёмный проводник, никогда не оставляющий нас. Несмотря на кажущуюся негативную природу, Тень — не зло, не наша «тёмная сторона», он родился в то время, когда тьмы и света и их вечной борьбы не существовало (да, я, говоря о Тени, чувствую необходимость использовать мужской род). Тень — выражение нашей «доразумности». В нём действительно может быть нечто очень неприятное, «плохое», неодобряемое обществом (открыто), прячущееся в темноте алькова, желаемое, но запретное, и т.д. В него же вливается всё то, что мы отрицаем в себе, что стараемся заглушить и забыть.
Парадокс в том, что чем больше мы отодвигаем Тень в тень, чем больше стараемся закрывать на него глаза, отмежеваться от него, тем сильнее он становится.
Люди всегда интуитивно знали, как соединяться с Тенью с наименьшим вредом для себя. Как и многие другие вещи, мы делаем это в игре. «Давай поиграем», — это любимые слова Тени. Карнавал, колядки, ролевые игры — территория Тени. Там мы можем познакомиться с ним, а значит и с собой, поближе. Услышать ту часть себя, которая не меньше остальных имеет право голоса.
В конце концов, если не знать Тень в лицо, не смотреть ему в глаза, то однажды он выйдет наружу, и это окажется для нашей сознательной части крайне неприятным сюрпризом. Особо сильно подавляемые Тени, в конце концов, захватывают власть над хозяином.
И если вы не знаете Тень, что сможете ему противопоставить, когда, тщательно сдерживаемый и подавляемый, он однажды вырвется на свободу?

Кстати говоря, Юнг полагал, что в основе появления Тени лежит архетип трикстера. В этом смысле, я думаю, трикстера можно понимать как Тень, обитающего в коллективном бессознательном.

«…основная тема трикстера возникает не только в мифической форме, но проявляется так же наивно и достоверно у ничего не подозревающего современного человека, — всегда когда он чувствует себя во власти досадных «случайностей», которые с явной злонамеренностью препятствуют его воле и его действиям. Тогда он говорит о «порче» и «сглазе» или о «законе подлости». Здесь трикстер представлен противотенденциями бессознательного, а в некоторых случаях — своего рода второй личностью более низкого и неразвитого характера, наподобие тех личностей, которые вещают на спиритических сеансах и вызывают все те феномены непередаваемо ребяческих шалостей, столь типичные для полтергейста. Думаю, что я нашел подходящее определение для этого компонента образа, назвав его тенью. На цивилизованном уровне об этом говорят, как о личной «оплошности», «промахе», «ложном шаге» и т.д., которые потом берутся на заметку как недостатки сознательной личности. Мы больше не осознаем того факта, что в карнавальных обычаях и им подобных присутствуют пережитки коллективного образа тени, доказывающие, что личностная тень частью происходит от нуминозного коллективного образа. Под воздействием цивилизации этот коллективный образ постепенно разрушается, оставляя трудно распознаваемые следы в фольклоре. Но его главная часть внедряется в личность и становится предметом личной ответственности.»

«Трикстер — предтеча спасителя, и подобно последнему является Богом, человеком и животным в одном лице. Он — и нечеловек, и сверхчеловек, и животное, и божественное существо, главный и наиболее пугающий признак которого — его бессознательное. По этой причине его покидают товарищи (очевидно, люди), что, по-видимому, указывает на отставание его уровня сознания от их. Он настолько бессознателен по отношению к самому себе, что его тело не является единым целым; две его руки бьются одна с другой. Он отделяет от себя свой задний проход и поручает ему специальное задание. Даже его пол, несмотря на фаллические признаки, не определен: он может стать женщиной и выносить ребенка. Из своего пениса он создает всякого рода полезные растения, что указывает на его исконную сущность творца, так как мир создан из тела Бога.
С другой стороны, он во многих отношениях глупее животных и раз за разом попадает в дурацкие переделки. Хотя на самом деле он не злой, он совершает ужасающе жестокие поступки просто из-за бессознательности и покинутости. Его заточение в животном бессознательном подтверждается случаем, когда его голова застряла внутри черепа лося, а следующий эпизод показывает, как он вышел из этого положения — засунув голову сокола себе в прямую кишку. Правда, почти сразу же после этого он возвращается в прежнее состояние, упав под лед; его раз за разом обманывают животные, но в конце ему удается провести коварного койота, и это возвращает ему его свойство спасителя. Трикстер представляет собой первобытное «космическое» существо, обладающее божественно-животной природой: с одной стороны, превосходящее человека своими сверхчеловеческими качествами, а с другой — уступающее ему из-за своей неразумности и бессознательности. Он также не ровня животным ввиду своей чрезвычайной неуклюжести и отсутствия инстинктов. Эти недостатки свидетельствуют о его человеческой природе, которая не так хорошо приспособлена к окружающей среде, как животные, но взамен этого обладает перспективой значительно более высокого развития сознания благодаря огромной тяге к знаниям, что должным образом подчеркивается в мифе.»

«Так называемый цивилизованный человек забыл о трикстере. Он помнит его лишь образно и метафорически, когда, раздраженный своим собственным неумением, он говорит о судьбе, сыгравшей с ним шутку, или о заколдованности вещей. Он вовсе не подозревает, что его собственная скрытая и на первый взгляд безвредная тень обладает свойствами, опасность которых превосходит его самые необузданные мечты. Как только люди собираются большими группами, что ведет к подавлению индивидуальности, тень приходит в движение и, как показывает история, может даже персонифицироваться и найти свое воплощение.
Именно губительная идея о том, что в человеческую душу все приходит извне и что она рождена tabula rasa, ответственна за то ошибочное убеждение, что при нормальных обстоятельствах индивид находится в полном порядке. Ибо тогда он обращается за спасением к государству и заставляет общество платить за свою неумелость. Он думает, что, если бы еда и одежда доставлялись бы бесплатно к порогу или если бы все имели автомобили, ему бы открылся смысл существования. Это — детское недомыслие, вырастающее на месте бессознательной тени и оставляющее ее неосознанной. Из-за этих предрассудков личность чувствует себя полностью зависимой от своего окружения и теряет всякую способность к интроспекции. Тем самым ее этический кодекс замещается знанием того, что позволено, положено или запрещено. Как при таких обстоятельствах можно ожидать, что солдат будет оценивать приказ, полученный от старшего, с этической точки зрения? Он ведь еще даже не знает о том, что способен к спонтанным этическим порывам и к их осуществлению, — даже тогда, когда этого никто не видит.
С этой точки зрения мы можем понять, почему миф о трикстере сохранился и развился: как и многим другим мифам ему приписывали терапевтическое действие. Он удерживает более ранний низкий интеллектуальный и моральный уровень перед глазами более развитого индивида для того, чтобы тот не забывал, как дела обстояли вчера. Нам нравится думать, что то, чего мы не понимаем, нам никогда не пригодится. Но это не всегда так. Человек редко понимает одной только головой, а первобытный — и подавно. По причине своей нуминозности миф непосредственно воздействует на бессознательное независимо от того, понятен он или нет. И то, что традиция его постоянного воспроизведения прервалась не так давно, объясняется его полезностью. Однако объяснение затруднено двумя противоположными тенденциями: это, с одной стороны, — желание избавиться от более раннего состояния, а с другой — не забыть его. Очевидно, Радин, как следует из его слов, также почувствовал эту сложность: «С психологической точки зрения можно утверждать, что история цивилизации в значительной степени является описанием попыток забыть о трансформации из животного в человеческое существо». Несколькими страницами ниже он говорит (указывая на Золотой век): «Таким образом, упорный отказ забыть — не случаен». И так же не случайно то, что как только мы пытаемся сформулировать парадоксальное отношение человека к миру, мы вынуждены противоречить сами себе. Даже наиболее просвещенные из нас поставят рождественскую елку для своих детей, не имея ни малейшего представления о смысле этого обычая, и постоянно пресекая еще в зародыше все попытки объяснения. Просто изумляешься, когда видишь, как много так называемых суеверий царит в наше время как в городе, так и в деревне, но если взять человека и спросить его громко и четко: «Вы верите в привидения, в ведьм, в заговоры и колдовство?», то он будет с негодованием отрицать. Сто против одного, что он никогда не слышал о таких вещах и считает все это вздором. Но втайне он все равно верит в это, так же, как и обитатель джунглей. Наша публика о таких вещах знает очень мало — все убеждены, что в нашем просвещенном обществе этот тип суеверий давным-давно искоренен; и вести себя так, как будто вы никогда не слышали о таких вещах (о вере в них не может быть и речи), является частью всеобщего молчаливого соглашения.
Но ничто никогда не исчезает бесследно, тем более кровавая сделка с дьяволом. Внешне это забыто, но ни в коем случае — внутри. Мы ведем себя как жители южных склонов горы Элгон в Восточной Африке, один из которых сопровождал меня половину пути в буш. На развилке тропинки нам попалась новенькая «ловушка для привидений», прекрасно устроенная в виде маленькой лачуги возле пещеры, где он жил со своей семьей. Я спросил его, сделал ли он это сам. Он отрицал, обнаружив при этом сильнейшее замешательство и утверждая, что только дети занимаются такими «заклинаниями». После этого он пнул лачугу ногой, и она рассыпалась.»

У первобытного человека освобождение от вины является материальным действием, т.е. производится с помощью конкретных ритуальных действий, так пишет Мирча Элиаде.
Освобождение памяти для современного человека тоже является материальным действием. Осознанное движение выпускает воспоминания из тела, позволяя освободиться от того, что застряло, что не удалось пережить — прожить и включить в себя, сделать своей частью, что по-прежнему было непрозрачным, упругим и неприсвоенным.

Освобождение вообще — материальное действие.

Миф о потопе — воспоминание о сезоне дождей.
Миф о потерянном рае — воспоминание об исходе из Африки (всегда тепло, всё растёт само и так далее).
Празднование нового года (Элиаде пишет, что оно в том или ином виде есть у всех народов) — Миф о колесе — появляется уже после исхода, когда человечество узнаёт о смене времён года.

Как пишет Элиаде, танец всегда воспроизводит что-то — движение тотемного животного, лабиринт, движение звёзд, действия с культовыми предметами. А значит эта связь со временем становится архетипом. Все движения для нас подсознательно что-то означают. А движения, которые тело совершает «само», пока разум является лишь собственным молчаливым свидетелем, — это послания от нас к нам самим. Мы говорим с собой и миром на языке, которые можно интерпретировать, но которые далеко не всегда в этой интерпретации нуждается. Чаще всего достаточно, чтобы фраза была произнесена, и это уже запускает процесс. Медленный или быстрый, в конце концов, он приводит к определённому результату.

Я думаю, что многое в свойстве сближения понятий и слов в нашем сознании связаны элементарно с тем, что раньше в языке не было такого разнообразия слов. Напротив, очевидно, что изначально их было мало и даже очень мало, и многие вещи тогда назывались одним и тем же словом, если были в чём-то схожи. И теперь, даже спустя тысячелетия, наше сознание устроено так, как устроено. Глубоко в нас сидит память о том, что для множества вещей есть лишь одно слово. И слыша его, мы думаем обо всех этих вещах сразу, сигнал уходит в глубину бессознательного, к самому началу времён. Там, в этой глубине, мы по-прежнему знаем, что мера, смерть и море — это одно и то же.

Миф — всегда повторение того, что уже было. Он принципиально повторим. Всё происходящее, уже было кем-то осуществлено. Мирча Элиаде в «Мифе о вечном возвращении» отмечает, что осуществлено это было не человеком, а богом или героем в далёком прошлом. Однако, на самом деле, все мифы берут начало в деятельности самого человека. Все наши боги были людьми.

Мифы — это обобщённый опыт людей, живших задолго до нас. Воспроизводя миф, мы не просто приближаемся к мифу, к паттерну коллективного бессознательного, — мы падаем по линии генетической памяти в прошлое, мы видим то, что видели давно умершие, далёкие наши предки.

Точно так же все существующие ландшафты и рельефы, все местности в мифологии имеют небесные прототипы. Вся известная людям земля связана со своим двойником «на небе», а неизвестная земля представляет собой неупорядоченный Хаос, у неё нет прототипа. Но стоит ступить на неё ноге человека, как неизведанное приобретает упорядоченность, организуется, становясь таким же отражением «небесного ландшафта».

И поэтому освоение чего-либо — акт творения этого чего-либо из хаоса неизведанного.

Нетрудно увидеть здесь параллель с тем, что узнавая что-то, осваивая что-то, мы присваиваем это, делаем его «прозрачным», включаем в границы своей телесности. И так же, как один человек присваивает себе мир, делает его своим в этом процессе, группа людей, познавая неизведанное, присваивает его себе в психическом смысле, делает это своим — общим, групповым. И группа здесь действует так же, как и индивид, групповое сознание существует по тем же правилам (что логично, ведь оно собирается из индивидуальных человеческих сознаний).

Акт творения в мифологическом смысле, таким образом, является актом присвоения мира и включения его в свои границы — в психологическом смысле. И снова: наблюдая и изучая мир, мы создаём его; за тем исключением, что, очевидно, сила наблюдения группы превосходит здесь и силы отдельного человека, и, благодаря свойству эмерджентности, сумму сил входящих в неё людей.

Если представить сам миф, как неизведанную землю, то при его освоении, при его сотворении заново, групповая динамика позволяет делать это более полно, эффективно, интересно.

Ничто не может противостоять свободной воле, и всякий выбор — свободен, и нет ни будущего, ни настоящего, ни прошлого, что нельзя было бы изменить.
Выбор.
Свобода.
Поле возможностей.
Пустота.
Чистый лист.
Единственная сила во Вселенной — твоя свободная воля.

про руны

Физическое воплощение, являющееся основной всего остального. Фундамент, база, несущая конструкция — то, в форме чего ты являешься и существуешь.
Неразрывная связь телесного и духовного, воплощённость сознания, осознавание себя на всех уровнях, свидетельствование, наблюдение, точка внимания, фокус.
То, что соединяет разрозненное в единое целое и итог этого соединения. Гравитация, суть которой любовь. Притяжение и согласие, холистичность действий.
Жизнь, как активность, действия, траты и приобретения, принятие и отторжение; жизнь, как бесконечное движение: от элементарных частиц до сложных форм всё двигается, вибрирует, меняет положение, изменяет атрибуты и свойства.
Жизнь, как нечто большее суммы частей. Жизнь уникального существа в единственной и неповторимый момент соединения времени и пространства.

про руны

Истинное начало пути, движения, самопознания, разума. То, что отмечает момент, на котором новая жизнь начинает своё существование. То, что отражает свет: божественный свет, дающий новому существу разум — т.е. самого себя; свет понимания; свет перемен.
Там, куда падает луч света, начинается процесс трансформации. Там, где слышен звук пробуждающий, происходят изменения. Что-то меняется, и ты говоришь: наконец-то. Оно здесь, это что-то, оно здесь.
Точка отсчёта, что означает в том числе, что с неё начинается путь в никуда. Преображающий свет также — начало конца. И лишь тот, кто прошёл через свет, способен осознать саму возможность небытия. Без этого света невозможно смотреть так, чтобы видеть, слушать так, чтобы слышать, говорит так, чтобы быть понятым.
Поднимается ветер. Всё меняется, всё меняет кожу. Принимает новый облик и узнаёт что-то новое. Жизнь — череда перемен, но эта — особая. В ней словно свет заполняет всё сущее.
Где-то сдвигается лёд, где-то звучат иные слова. Мир начинает вращение.
Человек открывает глаза.

про руны