Был день, и я решила написать на какой-то там по счёту отбор в «Самую страшную книгу». Я придумала три рассказа. Один под руцой Смерти, другой под эгидой Завоевателя.
А от третьего у меня было только название.
Какой-то голос сказал у меня в голове: «Муравьи играют в волков». Три слова и предлог, звучало потрясающе, но я не знала, о чём это, что это значит.
И стала об этом думать.
Тогда я не могла представить, каким оно станет, даже когда придумала тот рассказ. Хотя к его концу почувствовала, что, гм, это не конец.
Не знала, что будут два варианта, один пойдёт на конкурс, он, этот вариант, будет законченным, настолько, что в финале герой умрёт.
И будет второй. И второй будет не концом, а началом.
(Гриша прочитал оба варианта, сначала окончательный, а потом тот, который начало. И сказал, что всё правильно: это герой прошёл первый вариант, а потом начал снова, как в «Дне сурка», и в этот раз учёл все ошибки. И выжил.
Очень может быть.
Точно скажу, что этот герой цеплялся за свою историю клыками и когтями — благо, они у него есть.)
«А ведь склеп, подумал Алонсо, на момент наложения печати мог быть заполнен весь. Всплыло в памяти намертво вызубренное: отрог и всё под ним, над ним и вокруг него принадлежало Сольерам. Их имена и колена, цвета и метки заполнили мысли Алонсо, и он даже затряс головой, загоняя ненужное нынче никому знание обратно в темноту. Сольеры были… не так уж опасны, подумал он. Для него. Были бы. Он едва слышно хмыкнул, глядя на полумёртвый склеп. Здесь, на окраине своего обширного лена, кто-то из старых хозяев пытался, как и многие другие, переждать трудные времена. Сунул голову под крыло в надежде, что гражданская война пройдёт сама, как простуда на седьмой день. Наверняка он, она или они взяли с собой и несколько слуг, но теперь не поймёшь, кто был кто, остались только истлевшие тела, тёмные кости, грустно лежащие в вышедших из строя саркофагах.»
Прошло время, я всё держала в голове, что надо написать продолжение. Один рассказ, я знала, что там будет, чем всё закончится.
Ну, я так тогда думала.
Но потом, совершенно неожиданно, родился «Солнце спит в янтаре». Его не было в проекте, и героев его не было в проекте истории. Но таково свойство всех персонажей этой повести: они настойчивые, цепкие и очень хотят жить.
«Муравьи…» были тезой, «Солнце…» стало антитезой, а от них уже рукой подать до синтеза.
«Дети заворожённо следили за каждым движением пальцев старухи. Алонсо и издали попался в сеть её чар, а дети — наивные, выросшие во тьме Подгоры, не знающие ничего о мире наверху, должно быть, буквально ощущали, как скользит взгляд хромого сортировщика по телу юной девушки, как жарко и душно ей там, в толпе сумасшедших, плывущих в наркотическом дурмане слуг, что счастливы одной мыслью: в этом году съедят не их. Они ещё ничего, ещё радуют взгляд своего бога.
Тех, кто не радовал, прошлой ночью отвели «в холод и тишину» холодильных складов.
Мысли Алонсо съехали на привычные рельсы: он ощутил во рту металлический привкус злобы на эту новую старую религию, расползающуюся по земле лишайными пятнами. То тут, то там она поднимает голову, и кто взглянет в её алмазно-ядовитые глаза, тот окаменеет.
Увязнув в злобе и раздражении, Алонсо пропустил часть рассказа. Но он и так знал, что будет дальше: тех немногих, кто понравится сортировщику, отведут в лифт. А лифт поднимется прямо в покои бога.»
А синтез был о том, о чём я думаю постоянно. Я написала его сразу после «Колыбели 2.9», и это чувствуется. То есть, я это чувствую. Свет под водой, звёздные тени, искусственная луна. Люди, сомкнувшие световые годы.
Свет под водой — это то, что я ощущаю, когда вспоминаю «Прилив обнажает надежду». Это о самом тексте последней из трёх частей — свет под водой. Он просачивается через буквы, он зовёт.
«Но потом Алонсо открывал глаза: изломанная линия берега, отделённая от остального мира горной грядой с единственным перевалом. Лежащая между морем и горами холмистая равнина, где то и дело глаз натыкается на невзрачные остатки старых поселений. Ветер и шум высоких волн, ударяющих в скалы. Ничего особенного, ничего захватывающего дух.
Вот только свет здесь как будто другой. Даже южные тёмные ночи светлее, чем должны быть, и сияние поднимается из моря, как золотистая дымка заслоняет собою звёзды.
И воздух пахнет иначе, и дело не только в соли, в чём-то…
Если втянуть этот ветер ноздрями, если отдастся волчьему чутью, услышишь, что висит над старыми землями запах, которого больше нигде нет. Он идёт от моря, от пещер, от трещин вокруг самых древних, самых опасных теперь куполов, из земли, с неба, отовсюду.
И гул. Не прибой, другой шум, другая вибрация. Дыхание спящих вещей. Запах их мыслей.
И от него меняется что-то. Кто живёт здесь долго, становится другим. Поэтому не приходили сюда старые хозяева: да, из уважения, но уважали они только то, что превосходило их.»
Я пока не знаю, как именно поступлю с текстом. Куда выложу, как оформлю. Я решу это в январе (наверное). Но мне хотелось обозначить, что он существует. Что он ждёт.
И что это единственная моя длинная история родившаяся из трёх слов и предлога. Потому что в самом начале у меня буквально ничего не было, кроме них.