Эту тему я подсмотрела у Саши Богданова.
Не все пункты состоят из одной книги, часто там авторы. Облако их творчества, откуда никак мне не выделить единственную книгу. Хотя иногда удавалось назвать произведение (или два), ставшее для меня символом столкновения с этим облаком.
И ещё: конечно, «книги, которые нас изменили» — это почти всегда и на бо́льшую часть о детстве. Всю жизнь мы перевариваем и развиваем то, что впитали личинками, когда разум был чистым, открытым и пластичным. И меня радует, что до сих пор я сталкиваюсь с книгами (культурными единицами) и людьми, способными в чём-то меня изменить.
1. «Таинственный остров». Заставил меня поверить, что решение и выход есть всегда. До него я прочитала про приключения Робинзона Крузо, и на их фоне «Таинственный остров» поразил меня тем, что теперь я называю оптимистичной верой в человеческие упрямство, стойкость и предприимчивость, в разум. Мы люди, мы всегда находим выход.
2. «Каникулы на Пенелопе». Моя иконка для обозначения творчества Булычёва. «Каникулы…» здесь символизирует все истории про Алису и её друзей, а именно «Каникулы…» выбраны за живую планету Пенелопу. Точно знаю, что с тех пор я верю, что живое вокруг всё. И что именно эта мысль по длиннющей цепи ассоциаций и путём в тысячи и тысячи шагов привела меня к историям про наблюдателей.
Детская фантастика Булычёва раскрыла передо мной мир космического будущего. А свойственная творчеству Можейко светлая доброта угнездилась в моём подсознании и до сих пор, видимо, позволяет мне сохранить надежду хоть на что-то. Хотя сегодняшний мир делает всё, чтобы эту надежду задушить.
(Я должна тут добавить, пусть это не имеет отношения к космическому будущему, что «Спасите Галю!» Булычёва — вещь, которая напугала меня сильнее всего. Я была мелкой, но уже читала к тому времени всякие разные страшные истории, однако эта буквально лишила меня сна. Я о том не жалею.)
3. «Были они смуглые и златоглазые» / «Вино из одуванчиков». Первый рассказ — как раз в той же цепи, что началась с живой планеты Пенелопы. Мы — часть того, что вокруг нас, мы связаны с планетой неразрывно, мы принимаем форму дома, в котором живём. И так и должно быть.
«Вино из одуванчиков» — о том же самом, просто другими словами.
4. Книги в жёлтых суперобложках от издательства «Северо-Запад». В моём сознании это одна большая книга. И эта книга меня переформатировала, потому что я вдруг поняла, что оказывается можно ещё и так.
(Чётко помню, что первыми были «Колдовской мир» и «Всадники Перна» — от «Всадников…» я прочла только первые три книги. Потом какой-то старшеклассник в библиотеке просветил меня, что книг этих стопицот, и больше я их не читала. И более того, с тех пор если узнаю́, что в каком-то сюжете книг стопицот, тут же теряю к нему интерес.
Несколько лет назад вспомнила о «Всадниках…» и зачем-то пробовала посмотреть «Арфистку Менолли», не вынесла и двух страниц. Читать такие вещи получается только в детстве, пока ещё не настигла профдеформация.)
5. «Путешествие к Арктуру» Дэвида Линдсея. Позже этот роман сложился в моей голове со «Сказкой о Прыгуне и Скользящем» (которую стоило бы поместить в список, если бы она была книгой; я знаю, что книга тоже есть, но это уже совсем не то), а ещё с «Играми, в которые играет я» и прочей невозможной мутью, что я внезапно прочла в восемнадцать, и навсегда гностицизм стал темой, которую я обожаю, о которой могу писать в любой момент времени и в которую не верю и не верила ни на секунду.
Но первым было именно «Путешествие…». До того, как я вообще узнала слово «гностицизм» или концепцию лживого Демиурга, роман Линдсея потряс меня, одновременно, непрозрачностью встроенного туда безумия и совершенным катарсисом в конце, когда Крэг называет своё настоящее имя.
6. «Слепой убийца» — это тоже иконка, за ней стоит почти всё, что написала Маргарет Этвуд. Я начала с «Орикс и Коростеля», на тот момент последнего её романа, а потом прочла всё переведённое, начиная с начала, т.е. со «Съедобной женщины». Затем я годами ждала «Беззумного Аддама», не зная, что жду именно его. «Слепой убийца» был и остаётся пиком и таким же совершенным катарсисом, как настоящее имя Крэга; слова про то, что именно движет историю по извилистому пути, наверное, описание всего моего творчества. Потому что счастливых историй не бывает.
Да, это вторая сторона меня: я не потеряла оптимизма, усвоенного из книг в начале этого списка. Но я также впитала и горечь, о которой мне рассказали п. 5 и п. 6.
7. «Галактика Гутенберга» Маршалла Маклюэна навсегда повернула меня к понимаю развития разума как нескольких переходов через барьеры восприятия (идиографические барьеры, хе-хе, если угодно),
и
8. «Лабиринты мира» Германна Керна (которые намного больше, чем масштабное исследование истории лабиринтов, это песнь о древнем мифе, вечной борьбе между героем и чудовищем, ведь «в лабиринте человек встречает не чудовище, в лабиринте человек встречает себя») сделали миф лабиринта центральным в моей собственной мифологии,
а после
9. «Фотография как…» Александра Лапина (которую я прочла трижды, и первый раз не поняла ничего, а второй раз поняла что-то, и в третий раз во мне что-то сдвинулось, на счастье или беду, уже и не скажешь; надо, пожалуй, ещё раз прочесть) я больше не могу без сложных чувств смотреть на большинство фотографий, а я даже не фотограф, зачем мне это, но теперь уже ничего не поделаешь.
10. Трилогия Южного предела (человек, решивший в русском переводе назвать это «Зоной Икс», вот стена, ты знаешь, что тебе с ней делать) Вандермеера в этом списке потому, что, как я написала в начале, ещё есть книги, способные что-то изменить во мне до сих пор, и «Ассимиляция» точно одна из них. Так сложилось, что мои литературные вкусы чётко делятся на этапы (в своём великом самомнении назову их даже эпохами), и последний, нынешний, начался где-то около Вандермеера.
Бонус: не книга, но «Ультрагимн» Олега Титова. Единственный конкурсный рассказ, который поразил меня настолько, что я ссылаюсь на него в своих собственных текстах, он есть в моём внутреннем монологе, и, в конце концов, я запомнила его название — я других названий конкурсных рассказов не помню, даже если они мне по-настоящему понравились. Исчезают из памяти сразу после конкурса.
И это при том, что я даже не была обязана «Ультрагимн» читать. Но что-то меня толкнуло под руку, и единственный раз в жизни я прочла после конкурса рассказ-победитель (интуицию не пропьёшь).