Грэм Джойс «Там, где кончается волшебство» (СПб.: Азбука, Азбука-Аттикус, 2016)
Там, где от взгляда искоса листья падуба обращаются в зелёный лик, и поросший мхом камень — в тролля, а коряга — в лешего, там Грэм Джойс пролагал пути для своих историй.
Звучит вычурно, но всё так и есть; и история Осоки Каллен — именно такая. Повествование с демаркационной линии, с границы между Англией и Эльфляндией.
Хотя никаких эльфов тут нет. Есть то, что никогда нас не оставляло, сколько бы мы не строили из себя образованных, взрослых, верящих только в науку людей. Всё равно нас влекут вперёд и дальше зелёные болотные огоньки. И у каждого на этой тропе свой собственный проводник.
Грэма Джойса у нас переводят и издают в разнобой. И вот после «Как бы волшебной сказки», предпоследней его книги, вышла написанная на десять лет раньше «Там, где кончается волшебство», более земная и человеческая и, может быть, самая добрая из всех. История о сосуществовании, желаниях и воплощении, о том, как остаться с людьми, а не покинуть их навсегда. Книга, порождающая ощущения, уносящая по волнам холмов в давнюю тьму, которую не нужно бояться.
Сами события романа как будто легко укладываются в пару фраз: героине, воспитаннице Мамочки Каллен — акушерки, травницы и немного ведьмы, приходится несладко, когда сама Мамочка оказывается в больнице. Неприятности выскакивают одна за другой, но ничего сверхъестественного: работа, учёба, долги за аренду и проблемы в отношениях — всё те же вещи, с которыми всем нам приходится сталкиваться. Да что там, даже аннотация к роману отлично справляется с описанием происходящего.
Правда, о сюжете это не говорит ничего.
Вот история Осоки: в ней есть искусственные спутники и абортивные сборы, животные-помощники и аппарат УЗИ, и ещё пирог с порошком из ногтей и волос старой ведьмы, и древнее противостояние между сильными и слабыми, между теми, кто думает, что им можно всё, и теми, кто всё равно находит способ ответить.
Это женская тропа, она всегда пролегает в тени, на границе дня и ночи. Там стоит луноликая Госпожа, одной рукой дарящая жизнь, а другой — смерть. Оттуда проще всего наблюдать и запоминать, там проще всего спрятаться, и именно оттуда легко нанести удар.
Именно там, на этой границе с Осокой случается неизбежное: взросление. Два мира, между которыми она лавирует, заставляют выбирать: гудящее электрическое настоящее, мутирующее на глазах, или нечто древнее, не имеющее временных отметок. И кружится вокруг неё хоровод — посвящённые, соседи, новые друзья, «дети цветов» и враги, что пытаются загнать её, как зайца на охоте.
Но Осока находит свою тропу, и оказывается, что выбирать необязательно. Происходящее в ней алхимическое переплавление нового и старого рассказано бесхитростно, искренне и откровенно, оно подано через множество простых, внешне незначимых, но таких вкусных подробностей и примет того времени, через яркие характеры людей, живших в английской провинции на исходе шестидесятых годов прошлого века.
И из этого же прорастает ещё одна тема: тема мужчин, использующих женщин. То, на что часто принято закрывать глаза. Заговор молчания, поддерживаемый обществом веками, воспитание, основанное на страхе слабого перед сильным. Но тот, кто слабее, кто не может ответить физически, в итоге отвечает иначе.
Джойс часто писал о таких вещах, а может только о таких и писал: об изгоях, о тех, кто не хочет или не может «вписаться», о непонимании, о темноте внутри нас, о том, как люди закрывают глаза и уши на несправедливость или на то, что выходит за границы их узкого круга зрения. За волшебством или ужасом в его книгах скрываются вопросы взаимоотношений, принятия, терпимости и расплаты.
Иногда скрываются настолько ловко, что этот высокий огонь суфлёр пропускает мимо глаз.
Утверждением права на выбор, права на свободу, права быть услышанным полны книги Джойса. Порой кажущиеся жестокими, они всё равно призывают к доброте и принятию. В историю, как в свадебный торт, нужно вкладывать любовь.
Пикси, собираясь по ночам в прохладном саду, выползая из-под шепчущих листьев, танцуют, едва задевая тонкими ножками траву, и раскручивают мир, чтобы ночь сменилась днём. Или Земля вращается потому, что унаследовала импульс от протопланетарного облака из газа и пыли, и, может быть, там было что-то ещё, о чём мы пока не знаем. Или мы не обязаны выбирать между этими объяснениями, потому что оба они существуют одновременно.
Джойс всегда не просто давал читателю свободу выбора между двумя интерпретациями сюжета — волшебной и человеческой, он давал свободу не выбирать.
Часто его истории прорастают из того, что в английском называют «a lore», из народных песен и сказок, из традиций и примет, из того, откуда черпали вдохновение многие — от Толкина до Пратчетта (в цикле о Тиффани Болит и не только). Когда англичане садятся на этого конька, их не остановить; голоса зелёных холмов и тех, кто живут под холмами, звучит в их словах.
Книги Джойса — это «заячий пирог» с настоящим зайцем и тайным ингредиентом. Они напоминают о том, что всегда ждёт поблизости, в тени, на границе яви и грёз. «Там, где кончается волшебство» — история о мире, где прошлое всё ещё дышит, где под каждым камнем сидит гном, и крапивник в ветвях остролиста хранит старый год, где «нет заячьего пирога — нет викария», где истинный, живой, волшебный мир не сдаётся. Пока небо голубого цвета, а трава зелёного, пока мы рождаемся от женщин и пьём воду, это останется так.
Жизнь волшебна по своей сути. И там, где к своим пределам подходит одно волшебство, тут же начинается другое.