Я загрузила на площадки новую редакцию «Другой химии», поэтому я буду периодически про неё упоминать. Чтобы зря не пропало.
Когда я её читала в этот раз, поняла, что мало что о ней помню. (Как только я решаю, что история наконец-то закончена, разум сдвигает её далеко в архив, чтобы освободить место для новых, конечно.
Забавно, в мифологии «Другой химии» «чужие» на это неспособны. Они помнят всё, для них нет ни времени, ни забвения.)
Осталось в основном вот что: тогда мне хотелось рассказать о тех, кто не вписывается. И это одиночество — тотально, потому что «растения» не могут найти общий язык не только с людьми, но и с другими «растениями». Как будто каждый из них должен расти на своей клумбе, не соприкасаясь с другими даже корнями. Каждый должен быть уникальным в своём роде.
Одиночество непохожести, невозможности найти хотя бы второго того же человека, не идентичного, конечно же, но достаточно близко — вот это сводит с ума героя «Другой химии». Его жажда близости всегда неутолима, а ветви — как бы далеко он их ни тянул — ощущают лишь пустоту.
И вдруг — вдруг — он узнаёт, что всё не так. Что у него было желаемое, и было у него отнято, а он даже не помнит об этом.
«Тогда почему вы здесь?»
«Я не знаю!»
Ложь. Я знал. Я отчётливо слышу, как лживо звучит мой последний ответ. И удивляюсь, почему доктор не понял этого. Или понял, но не подал вида? Ему был нужен мой ответ, а не то, правдив он или лжив. Он в принципе знал, с кем связывается.
А я в свою очередь знал, почему был там: в том доме, с теми людьми. Я шёл туда с одной только целью, с самого начала я знал, чего жаждет моя душа и, кажется, жаждет мой инопланетный подселенец. Удивительно, но иногда он разделял мои чувства.
И меня, и его уже много лет мучает одна и та же жажда.
И прокручивая в голове своё первое интервью с доктором, я невольно возвращаюсь к моменту, когда, должно быть, эта жажда и зародилась во мне… в нас.
Я возвращаюсь в детство.