Кэтрин М. Валенте «Сказки сироты» («Сказки сироты: В ночном саду». — Москва: Издательство АСТ, 2017; «Сказки сироты: Города монет и пряностей». — Москва: Издательство АСТ, 2016)
В современном магическом фентези дилогия Кэтрин Валенте светится, как Джек О’Латерн на перекрёстке в ночи: возможно, вам указывают путь в места, где вы никогда раньше не были. Пусть что-то покажется знакомым, а что-то — очень знакомым, в итоге вы окажетесь в пространстве столь же туманном и свежем, как и сон прохладным майским утром.
В огромном саду девочка рассказывает истории, а мальчик слушает их, затаив дыхание. И где-то когда-то все эти истории должны сойтись к одному вопросу и одному ответу.
Узорчатым восточным ковром предстаёт перед читателем пролог, сразу же и неизбежно напоминая о «Тысячи и одной ночи» и обещая тысячу и одну историю. Но уже очень скоро золотые и пурпурные нити, выбившиеся из полотна, уводят слушателя прочь от банального — и очередного — факсимиле восточных сказок; уводят тропами тенистыми и извилистыми, как дорожки султанского сада.
Тропы тянутся, пересекая единое пространство всех сказок мира, достигая стран холодных, как сердце тирана, и тёплых, как парное молоко, и горячих, как запечённые каштаны. Перемещаясь сразу во всех направлениях, напоминая о том и об этом, об историях, услышанных в детстве, понятых в отрочестве и пересказанных в те года, когда деревья перестали быть большими, а лето сжалось в трепещущий комок нескольких тёплых недель.
И всё же среди путаницы дорог мерцает пунктирная жемчужная строчка, стежки, проложенные той, кто задумал всё это.
Так что вы начинаете с самого начала и проходите там, где мир родился: где из чёрного брюха кобылы проросли звёзды; там, где, как всегда, творцу приходится приносить жертву, а его созданиям — мучиться поисками смысла своего существования. Вы узнаёте о гусях и жар-птицах, о падающих звёздных мальчиках и девочках, животных и понятиях, о вечном сюжете, где добро побеждает, только наполняясь скорбью.
О волшебных странствиях мореходов, кипящих морях и стерегущих золото грифонах, об одноглазых, одноногих, пёсеголовых и бессердечных людях, о поисках истинной веры и о тех, кто крадёт смерть.
И всё это время вы потихоньку наполняетесь недоумением. Где-то среди запутанных следов пролегают ответы. Один или два из них вам уже известны: всё это не просто так и в конечном счёте история закончится в дворцовом саду, обнимающим весь мир, в золотой клетке, где девочка рассказывает, а мальчик слушает. Но вот вы уже потерялись в аромате пряностей, наглотались сладкого дыма курящихся благовоний и сонно разглядываете полоску тёмного неба на горизонте, лениво размышляя: чем же ещё угостит нас автор?
А потом самумом на вас обрушивается «Штормовая книга».
И тогда на свет, как тяжёлая туша морского чудища, поднимается правда: это история не о начале, а о конце.
Шторма и обожжённые пустоши — вот что пришло на смену великим городам, каждый из которых пел свою древнюю песнь. Замолкли мелодии, и поднялись ветра.
Нас ждёт мир умирающий, прощающийся с детством. Пятая эпоха закончилась, дымка подёрнула зелёные луга благой страны вечной жизни. Старый мир рассыпается на глазах, дети голода и пламени берут всё в свои руки. Свет звёзд был истрачен, и всё, что осталось — печаль и утешение. В этом мире, подходящем к концу, так и не был найден ответ: для чего?
Для чего истории забирают у своих героев всё, чтобы в итоге тихо истечь серебряной кровью сожалений?
Ответа на это нет и быть не может. Присыпанное намеренно сказочными сравнениями, как брусничный пирог сахарной пудрой, повествование так же сладко и горько на вкус: за поэзией жемчужных слов скрывается суровая нить. Внешне повинуясь нарративной логике восточных сказок, где истории-матрёшки выскакивают одна за другой, внутри текст больше похож на хаос вовсе не сказочной реальности. Та самая нить умудряется петлять, завязываться в узлы и завиваться в причудливые узоры, сплетённые из струн колокольной паутины, мягких, как волосы двухлетнего ребёнка, крепких, как корабельные снасти, и ранящих, как дамасская сталь.
Спутанность сюжетных линий; скачущее от одного нарратора к другому горизонтальное повествование, где поступок едва упомянутого персонажа через сотню страниц может оказаться точкой невозврата в другой истории; мнимое отсутствие времени в мире, что сперва кажется неизменным; вкрапление множества мифологических и сказочных сюжетов (новым прочтением никого не удивить, так что теперь старое прочтение удивительно) — вот, что такое «Сказки сироты». История, которую неправильно пытаться понять, но скорее нужно почувствовать, позволить ей просочиться, как воде сквозь серый песок озера мёртвых, — просочиться глубже, в те слои нашей памяти, где обитает коллективное бессознательное.
Оглядываясь на увиденное, я задаю себе вопросы. Например: кто был счастлив здесь? Перебирая жемчужины сюжета, влажные и тёплые, хранящие дыхание рассказчика, я не знаю ответа. Кто был счастлив здесь?
Но есть и другой: о ком эти сказки? С этим вопросом я закрываю рассказанную историю, чтобы узнать, что настоящая ещё впереди, и её главный герой вот-вот сделает свой первый шаг прочь из сада, где не бывает историй, потому что не бывает странствий.