Машина заглохла посреди неубранных полей, мокнущих под ноябрьским дождём. Некому было жать хлеб, и Сашка знала это, но всё равно смотреть на посеревшие колосья без слёз не получалось.
Пока она плакала над пшеницей, Гена с Лесей, с головой нырнув в утробу капота, пытались найти причину поломки. До Сашки долетал их злой шёпот. Они обвиняли друг друга: Гена выбрал машину на заброшенной стоянке три дня назад, а Леся — шоссе вчера вечером, по утру обратившееся в разбитую просёлочную дорогу. Последний указатель, что им попался, лежал вдоль обочины, подставляя облезлый лик серому, сочащемуся влагой небу. Как будто людей здесь не было и до того, как всё случилось.
Навигаторы уснули давным-давно, карты, которыми удавалось разжиться, говорили одно, а мир вокруг твердил другое. География будто менялась на глазах, плыл ландшафт, горы вставали посреди бывшей равнины.
Теперь они были просто где-то. Топонимы потеряли значение. Разве что они трое могли как-то называть меж собой холмы и реки, мелькающие за окнами машины, что неслась из города без названия в посёлок, которого нет. Всё время на север. Кто-то в самом начале пути, в толпе беженцев, трясущихся в забитом плацкартном вагоне, сказал, что на «севере что-то есть». Что-то, что неподвластно надвигающейся тёмной волне.
Тогда она запомнила: на севере что-то есть. Гена и Леся ей в этом поверили, север стал их надеждой. Но сама она в последние дни всё чаще думала: а что, если это не мы?..
Впереди поле отступало от дороги, и тянулся вдоль обочины клин пожарного пруда. Сашка подошла ближе: вода была матово-чёрной, густой и спокойной. Медленно скользили у самой поверхности тощие длинные рыбы, от их плавников расходились вибрирующие нити, поднимаясь над водой, прощупывая воздух и опускаясь назад.
Сашка взглянула на своё отражение: в чёрном водяном зеркале она казалась таинственной и далёкой. Кем-то совсем другим. И усталость, и тоска в глазах были смыты колыханием тяжёлой волны.
«Вдруг эта история не про нас, вдруг мы те — кто гибнут посреди рассказа?..»
Несколько стеблей рогоза, толщиной с руку, налитых алым цветом, торчали посреди пруда. Почуяв её, они наклонились, потянулись, и, будто слёзы, с их соцветий сорвались прозрачные капли, но не упали в воду, а поплыли, мерцая и дрожа, к Сашке.
Она было отступила, но потом замерла. Страха в ней не нашлось, только одно облегчение: больше не нужно бежать, всё сейчас кончится. Капли коснулись её лица, будто ощупью поползли к глазам.
«Что если… — думала она, пока капли просачивались сквозь ресницы, чтобы тонкой плёнкой прирасти к роговицам, — не мы — те, кто доберётся до конца?»
Сашка открыла глаза: мир играл оттенками, которых раньше она не знала. Не было ни усталости, ни тоски. В прозрачной воде пруда над жёлтым глинистым дном скользили мальки.
И на июльском высоком небе не было ни облачка.