И дело, значится, такое.
Есть хор, в котором ты поёшь. Тебя туда отправили насильно. Петь ты не хотел и не умел, но всё равно пришлось.
В хоре двадцать человек, все поют, ты — открываешь рот и издаёшь звуки. Ты двадцать первый. На дворе, притом, девяносто третий год. Если ты помнишь, что я имею в виду, конечно.
На сегодня это всё. Спи.
Мы говорили о хоре. Ты уже успел в него поверить?
От песни зависит всё. От той, которую вы репетировали весь чёртов девяносто третий. Помнишь вашего учителя? Вы звали его «мокрецом», но ни один из вас не знал, что это означает. А ведь он им и был. Вспоминаешь? Как он прижимал платок ко рту, пожирая глазами ноты? Потому что не мог показать вам, как шевелится его раздвоенный язык, заталкивая подальше в жаркое нутро несыгранную, неспетую мелодию.
Ну что, испугался?
И на сегодня это всё. Ешь.
Вот твой смартфон. Позвони дочери, а не жене.
Слушай, что она скажет. Самые простые слова, но если ты не доверишься мне, они никогда не смогут прозвучать. Потому что её самой не будет.
Нет, это не «обычная коррекция времени», время в этом не нуждается. В нас не нуждается. Ему вообще ничего не нужно.
Поэтому мы и должны убедить его, что чего-то стоим. Вот ты — чего ты стоишь, ученик мокреца? Ты думаешь, ты чистенький? Свеженький? Самостоятельный?
В тебе дремлют его мемы. Его знаки. Его знания. Его метка на твоём челе. Ты — бомба.
Какая хочешь: хоть «инфо-», хоть «темпо-».
Поговорил? Иди погуляй. Сегодня можно.
Там, если что, вёдро.
Верно, ты всё увидел верно. Мы в конце времён. Солнце УЖЕ разбухло и поглотило Землю. Мы с тобой в никогда, я и ты, двадцать первый. Я? Ты не признал меня? Я — двадцатый. Твой предшественник. Но моё время заканчивается, наступает твоё.
Не ори. Мы не люди, ты и я. Мы байстрюки. У нас одна мать и разные отцы. Мой — бомбист, твой — мокрец.
Мать? Время. Да, она женщина, Пратчетт был прав. Помнишь Пратчетта? Забудь. Ты так и не сможешь его прочесть.
Потому что.
Потому что ты не вернёшься в девяносто третий год, вернусь я и спою твою партию «Во поле берёзки» или что вы там мучили. И проживу твою жизнь — я, а не ты.
У тебя будет другая задача. Ты будешь ждать двадцать второго.
Подумал над предложением?
Ну да, это было не предложение.
А думаешь, мне хотелось? У меня тоже была своя жизнь, там в тысяча восемьсот девяносто третьем. Почему именно за семь лет до? Не знаю. Какое-то волшебное число.
Меня тоже выдернули из собственной шкуры и поставили перед фактом: чтобы была сила, нужна противосила. Теза, антитеза. Единство и борьба противоположностей…
Я понимаю в этом ещё меньше, чем ты, двадцать первый. Я только знаю, что именно так оно и работает.
Ты прав, я соврал. Нет никакой диалектики. Но не печалься, твоё время придёт, когда ты сам займёшь место двадцать второго.
Справедливость? Что ты о ней знаешь, незаконнорождённый отпрыск мёртвой идеологии и прошедшего времени?
Лишь те из нас, кто верит в перемены, оказываются здесь. Ну кто-то ж должен? Удерживать на грани время, сопрягать две стороны моста, два чёртовых, источенных убийствами и болью берега. Что движет время? Историю по её извилистому пути? Это цитата, если ты не понял.
Ну не рыдай, мужик ты или где? Мне тоже было тяжело, но что поделать?
Так было и будет впредь. Лишь прошлое в глазах людей прекрасно.
В грядущем будущему места нет.
Ну… мне пора. Лихом не поминай, и всё такое.
Прощай… братишка.