Хмурым вечером процессия медленно двинулась от Прощального дома. Многие из наших пришли проводить Януша, но я бы предпочёл, чтобы скорби в них было больше, чем злобы. Двое говорили речи — и было сказано достаточно о борьбе и целях, но мало о том, кто лежал в ящике, оббитом плохо прокрашенным тёмно-серым льном.
Я шёл за гробом, уставившись на вяло покачивающиеся дешёвые кисти на его углах. Они были разной длины, одна даже мела дорожную пыль. И это напомнило мне, напомнило мне… о прошлом. Как глубоко не хоронили его, а оно всё равно однажды посмотрит тебе в глаза.
Мы как раз ступили за городскую черту, впереди лежало кладбище для Отрицающих — для нас, а справа — открылся вид на аэродром. Я невольно сжал амулет на шее: острые края звезды врезались в линии на руке, сквозь боль пробивалась та же злоба, что владела мои товарищами.
Подобрав широкие подолы разноцветных юбок, зажав подмышкой ручки мётел, ведьмы шли к взлётной полосе. Они остановились, провожая нас взглядами: я видел глаза женщин — чуть раскосые, льдисто-зелёные, и алые губы, ярче ветреного заката, и развивающиеся длинные светлые волосы. Ведьмы были так схожи между собой, будто и вправду были сёстрами — как они всегда называли друг друга. Но амулет, проколовший кожу до крови, шептал мне, что различия есть, что сила в каждой из женщин — своя, ни злая, ни добрая, чужая. И они чуют во мне бывшего колдуна, отрицающего истинность равнодушия и вставшего на сторону людей.
Сильный порыв ветра дёрнул ведьм за волосы, донёс до меня одуряющий аромат цветущих прутьев мётел и ещё низкий глухой гул.
Я поднял глаза: на нас шла чёрная сплошная полоса грозы. Небо распалось на две части — тьму и серость, а под ним ночь и сумерки делили землю. Гроза приближалась, снова послышался раскат грома, молния сверкнула во тьме, ветер закинул кисти на гроб, бросил мне в глаза песок с обочины, я едва успел отвернуться. Ведьмы издали протяжный стон, переходящий в визг, вмиг оседлали мётлы, и против ветра бросились вверх, прямо в грозу. Следующая молния высветила на фоне туч силуэты тех, кто успел подняться в небо раньше. Стоны и визг становились всё громче, всё протяжнее, всё более полнились скорбью. Лишь на мгновение грому удавалось заглушать эти звуки, но снова они проникали прямо в сердце.
Мы двинулись дальше, а в спины нам нёсся ведьмин плач, и никто не знал, над кем и чем рыдают они, пронзая грозовые тучи, ловя молнии и впитывая всем телом струи дождя.