И восьмой — фото середины прошлого века, первое не постановочное, человек снят на ступенях какого-то учреждения, в плаще, полосатом галстуке, с чемоданчиком в руках. Улыбается — вроде бы весело, но от этой улыбки пробирает дрожь. И странная деталь — грязные до жути ботинки.
Разные эпохи, разные обличья. Разные манеры живописцев. Но несмотря на это — тут у Тимура холодок пробежал по спине — несмотря на различия, если смотреть вот так, на все вместе, понимаешь: изображён на портретах один и тот же человек.
Кто-то настолько упоротый, что не пожалел заказать шесть полотен-имитаций, изображающий его в разное время в прошлом. Фотографии, конечно, просто подделаны. Или все восемь портретов — просто мастерство фотошопа 80-го уровня? Так, конечно, вышло бы дешевле.
И, никаких сомнений, Тимур знал этого человека. Не его имя, но лицо: обитатель окна номер один, загадочный Туз.
— Тридцать третий, девяносто третий, пятьдесят третий — бассета, — произнёс голос у него за спиной, вроде бы женский. Фигура в алой маске не растворилась в толпе, как другие, а пошла за Тимуром. И теперь глухо перечисляла — что? года? — стоя подле и наклонившись поближе, чтобы не перекрикивать музыку.
— Тринадцатый — бассет, — продолжала фигура, — семьдесят третий… — голос дрогнул и оттого показался Тимуру знакомым. Может так и было?
— Семьдесят третий, — повторила фигура, — снова тридцать третий, триста лет минуло, новый круг — фараон.
Ощущение, что Тимур вот-вот узнает этот голос, усиливалось, становилось невыносимым.
— Девяносто третий — фаро. Пятьдесят третий — тоже фаро, там, у них, а здесь — стос…
— Дальше должен быть тринадцатый, правильно? Семь лет назад? — хрипло спросил Тимур. — Но больше портретов нет.
Фигура заметно пожала плечами. Почему-то только теперь Тимур обратил внимание, что все, кроме него, здесь одеты в балахоны. Или мантии. Как будто это клуб по специнтересам. А вот ему балахон не выдали, так что все сразу видят, что Тимур тут чужой.
— Я ведь вскрыла игру, только я, — заговорила фигура, и тут Тимур её наконец-то узнал. — Выигрышная комбинация существует. Я поняла это сразу же.
— Сразу же? То есть, месяц назад? В начале эксперимента?
— Два с половиной века, — ответила фигура. — Да что с того, если вассальный договор не отпускает? — Она громко и презрительно хмыкнула. — Уже виделся с Прохоровым?
Тимур уставился на неё, медленно соображая, что ещё за Прохоров. Неужели тот, который «миллиардер Прохоров слушает»? Не может быть, что ему тут делать?
Вблизи, в свете мелькающих огней, Тимур разглядел, что маска на его собеседнице не украшена ничем, только обтянута блестящей алой тканью, но всё равно выглядит как роскошный сказочный наряд.
— С ка… ким Прохоровым?
— Игорем Владленовичем, мальчик, — нетерпеливо ответила фигура. — Так его зовут.
Нет, вроде бы тот, который миллиардер, Михаил. Конечно, Прохоров же —распространённая фамилия, с чего он решил…
— А вы ведь… — Он едва не сказал «Поэтесса», в последний миг вспомнил, что она про своё прозвище не знает.
— Я, — согласилась Поэтесса. — Одно из окошек на твоём мониторе, мой юный наблюдатель. Если ты ещё не видел его… самое время вам встретиться.
Послушно следуя за Поэтессой, Тимур поднялся на второй уровень, где перед ними открылись двойные чёрные двери, ведущие во внутренний круг, VIP-зону, таинственную и никогда не существовавшую в «Перифразе». На самом деле, здесь всегда была открытая кухня, и сидя у окна с видом на пыльный проспект или серый канал, можно было наблюдать, как в клубах пара мельтешат белые пятна форменной одежды. Но нигде на втором уровне не осталось ничего белого, ни поварских курток, ни нарочито случайных разводов краски на стенах, ни скатертей и занавесок. Все пожрала бархатная чернота, насыщенная цветным дымом.
И Тимур понял: это нереально. Не по-настоящему нереально, типа, он спит или упал под поезд по дороге сюда и теперь в коме ищет «туннель в конце света». Просто всё вокруг — перфоманс. Спектакль, а он и участник, и зритель. Остаётся следовать сценарию и искать лазейку для импровизации.