По случаю ноябрьской тьмы «Перифраза» тоже погрузилась в цветной сумрак. Окна нижнего уровня ресторана были закрыты огромными портретами. В центре сдвинутые в кружок стояли пять игровых терминалов. Между внешним и внутренним кругом, высвеченные вспышками и проблесками, сновали люди. Много людей.
Так много, что Тимур отступил. Сразу же закружилась голова, пересохло во рту, а ладони, наоборот, увлажнились. Как же можно — такая толпа? Так вообще бывает теперь? И что у них… что у них с лицами?
Ему пришлось быстро перевести взгляд на что-то недвижимое и надёжное — и им оказался ближайший портрет. Мягко освещённый, кажется старый. Представительного мужчины в средневековом платье. Тимур нерешительно сделал шажок в его сторону. Что-то было…
— Прошу прощения, — тихий, но твёрдый голос остановил Тимура, — но вам потребуется вот это.
Затянутый в чёрное человек протягивал ему маску.
Не одноразовую, не респиратор, а настоящую роскошную маску, разряженную, как человек, в шёлк с золотым шитьём. А внутри — фильтр, прикрывающий рот и ноздри. Ну конечно. Вот, что с лицами у людей в зале.
Тимур благодарно кивнул и приладил маску к лицу. Она крепилась удобно и будто была отрегулирована под его размер. Через фильтр дышалось на удивление легко, и вкус у воздуха стал приятнее и свежее.
Это был вкус ветра с моря. Тимур, как дурак, с минуту стоял, покачиваясь пьяным от этого запаха, от воспоминаний о мире-до, о том, чего больше не будет ни для кого, а потом спохватился. Завертел головой в смущении: но, кажется, никто на него не смотрел, и даже услужливый человек в чёрном давно исчез куда-то.
На экранах игра казалась совсем другой, Тимур до сих пор не видел итогового интерфейса. Для него игра была строчками символов, а потом шестью окошечками со второй группой. Здесь же она сверкала, как шкура и глаза древнего змея, стерегущего несметные богатства. Две всплывающие по центру рамки менялись вместе с представляемыми выборами: то строгие, отсылающие к конструктивизму столбы, то увитые лозой рейки, то прошитые микросхемами и ржой трубки. Фон переливался, гипнотизируя. Неприметная камера тут же распознала Тимура, в правом углу открылось окно с его портретом и поле синхронизированного балльного счёта. Тимур даже не знал, что у него такой есть. Оба эти факта ему не понравились.
Игра выкатила первую пару: фотографии биточков и лапши, точь-в-точь как из каталога в приложении. Откуда она знает?
Тимур потянулся протереть глаза и больно стукнулся пальцами о маску. Игра не может знать, что он… Сейчас, должно быть, лицо у него, как у Мразика, узревшего нечто на мониторе. Как у всех остальных. Игра тоже подкидывала им такие совпадения? Она ведь изучает человека, учится… вот только Тимур с ней не взаимодействовал.
Он посмотрел на лапшу и быстро моргнул дважды, подтверждая выбор. Лапша сдвинулась к центру экрана, утопая в крошечных фейерверках. Погасла.
Следующий выбор: два слова, оба стилизованных, но по-разному. Что они напоминали?
Господи, он так давно… два бара, которые он любил. И года не прошло, а он забыл уже, жизнь-до покрылась толстым слоем пыли. Последний раз он был в одном из них — да, накануне объявления о первом из многочисленных запретов. Но в тот день было малолюдно, никакой живой музыки, страх уже шагал рядом с каждым в толпе.
Игра не может… нет, маловероятное, но совпадение. Может быть, результат тонкого анализа его поведения в сети, да, конечно, должно быть, та же база, которую использует реклама на поиске. Может быть… может быть, они договорились о сотрудничестве… Стилизованные надписи мигнули, призывая не тянуть с выбором. Тимур повторил тот выбор, что сделал восемь месяцев назад. Будто вернулся на мгновение в прошлое.
Третья пара — два байка. То есть, один велосипед, другой мотоцикл. Но это уже не про него, с облегчением подумал Тимур, игра лажанулась, а значит первые две пары были просто совпадением. Он глянул на свой счёт: кажется, добавилось немного баллов. Да, так игра и затягивает: эти баллы ничего не значат, их нельзя конвертировать в реальные деньги или потратить внутри игры — просто не на что, но всё равно даже он, зная, как и что устроено, словил немного довольной хомячьей радости от пополнения счёта.
Через плывущую по залу электронную музыку Тимуру послышался шёпот. Позади справа двое рассматривали экраны, возможно, с любопытством: не видя лиц, судить о том было трудно. Одна из масок глянула на него будто бы вопросительно, и Тимур мотнул головой и отошёл от экрана. Маски тут же заняли освободившееся место.
Остальные экраны тоже были заняты. Люди, несомые музыкой и гипнотическими блесками, кружили по залу, сближались и расходились, прилипали к экранам и вскоре покидали их, увлекаемые дальше невидимыми волнами. Движение толпы почему-то напомнило Тимуру старые бальные танцы, хотя там всё было предписано чётко, фигура за фигурой, люди в две шеренги, друг против друга, светские разговоры, пока дама обходит кавалера, флирт и интриги. А рисунок нынешнего танца был хаосом, хранящим в себе воспоминание о ритме, как в сердце остаётся память о былом тепле и свете.
Тимур вспомнил о странных портретах. Ему почудилось что-то знакомое в них. В одном, который удалось получше разглядеть.
Начав справа от входа, Тимур обошёл импровизированную портретную галерею по кругу. Всего щитов было восемь. На первом бородач гордо демонстрировал обшитую белоснежным мехом (горностай? хотя почему именно он?) симарру, а в руках держал по свитку, на голове же носил крошечный плоский берет. Следующий за ним портрет был почти неотличим от первого, только человек смотрел теперь не вправо, а влево, а на его ногах объявились чулки цвета незагорелого северного гостя на пляжах Краснодарского края в конце июля.
На третьем портрете борода и симарра… мысли Тимура вдруг будто споткнулись… симарра? — спросил он сам себя, — я знаю это слово? откуда? я… но мысли перекатились через удивление, как через камушек, и потекли дальше: борода и симарра стали попроще, а берет, напротив, сильно увеличился в размере, сапоги сменились туфлями, свитки — шпагой, а на дополняющих симарру рукавах появились такие знакомые, так точно отсылающие к эпохе многочисленные продольные разрезы. Разрезы Возрождения.
Гладко выбритый герой четвёртого портрета щеголял в изящных парадных доспехах и длинном волнистом парике. Манерно отставленная в сторону ладонь опиралась на шпагу. Пятый напоминал классический портрет Ломоносова в паричке с буклями, камзоле и туго застёгнутом, богато расшитом жилете. Тут же вместо шпаги явился стол с весами, мензурками и стопкой книг. Одна из них была раскрыта посередине, и из корешка почему-то рос цветок. Такого Тимур не встречал. Он двинулся дальше, обойдя очередного гостя в маске, в беспокойных огнях зала показавшейся ослепительно-алой.
Шестой портрет был точно из девятнадцатого века. Вот они, классические смоляные кудри, фрак, едва ли доходящий до талии, жёлтые панталоны на пуговицах. И конечно — трость и цилиндр. Лондонский денди.
Этот портрет завершал живописный ряд, два последних были фотографиями. Седьмой — отреставрированная, но всё же нечёткая и коричневатая фотокарточка фабриканта рубежа веков, всё ещё трость, всё ещё шляпа в руке, но вместо фрака — строгий костюм-тройка, аккуратная стрижка, маленькие усики, золотая цепочка от часов пересекает грудь слева.