В бархатном голосе ему почудилась улыбка:
— Они совпадают. В некотором роде. По сути. Ведь игра учится давать людям то, что им интересно. Если, конечно, вы справились со своей задачей на предыдущем этапе.
— Конечно, — стараясь не допустить в голосе сомнений, согласился Тимур. — Но всё же, почему я?
— Мы доплатим за это. А нанимать отдельного человека, разъяснять ему игру выйдет дольше и дороже. К тому же нам не нужен специалист в психологии, просто ответственный человек, который в самом деле будет наблюдать.
Что ж, честно сказано. Желание сэкономить — такое понятное. А честность подкупает.
— И вам не нужны отчёты или что-то такое?
— Нет. Но мы рассчитываем, что вы всегда будете смотреть, а не увильнёте от своих обязанностей.
Час в день пялиться на то, как незнакомые люди тупят в бессмысленную игру. Он бы не согласился, наверное, если бы у него были другие заказы.
Но, кроме денег, ноября и усталости, существовала и четвёртая причина, по которой он пока не искал работу: не хотел увидеть просроченные объявления, отчаянье кандидатов и, что хуже, работодателей. Уже скоро год, как делать стало почти нечего.
У Мразика даже речь звучала без знаков препинания, сплошной шизотекст, порождение бездны им. Идиотнета. Одни только «б-б-б» и «ш-ш-ш»: бабы-бабы-бляди-бляди-шлюхи-шлюхи-шкуры-шкуры. И он не затыкался с момента, как включалась камера, и до секунды, как она вырубалась, прерывая его на полуслове. Будто радовался, что наконец-то у него есть аудитория — несчастный наблюдатель, вынужденный слушать и страдать.
Мразик получил своё прозвище первым, только Мразиком он и мог быть: приплюснутый нос пекинеса, жабий рот, лоб и шерсть на голове австролопитечьи, но мерзее всего цепкий, как у пасюка, взгляд. Ни в чём ничего человеческого. Одновременно отвратительный и притягивающий. Отвратительно-притягательный. Как смотреть на личинок на голубином трупе, найденном под кустом в лесопарке.
На Ржевке. Ржевка в трёх кварталах — всё равно что в Антарктиде; идти двадцать минут, но не доберёшься. Потому что нужно пройти четыре «чекпойнта», да, на эти три квартала, вот так Тимуру и его соседям повезло. Не самое удачное расположение у их домов по нынешним временам.
С отвращением Тимур приглушил третье, Мразиково, окно и сдвинул в угол экрана. Вроде и наблюдает, как положено, но видит только смутное шевеление теней краем глаза. Вполне достаточно для того крысёныша.
Глянул в настоящее окно: мела за ним метель, мокрая и злая, будто тоже просидела восемь месяцев взаперти. Метель Раздора, что приходит вслед за Мором.
Хотя погода скорее приглушила погромы. Тяжело мародёрствовать, вытирая ежеминутно текущие сопли ледяными пальцами, к которым едва ли не примерзает бита. Или что там теперь на вооружении у толпы. Булыжник рабочего, серп крестьянина, молоток для мяса, столовый нож.
Но здесь ещё тихо. Здесь всегда тихо, особенно перед последним взрывом.
Тимур поймал себя на том, что сидит уставившись в монитор и шевелит губами. Как будто заразное словопоносное отклонение Мразика перешло на него. Если прислушаться — а по началу Тимур слушал, он же не знал ещё, что услышит, — то окажется: Мразик говорит о своей жизни-до. «Жизнь-до, жизнь-щас и жизнь-после: сравнительный анализ упущенных возможностей» — тема, на которую говорят все. Все скучают. Монолог Мразика наполовину состоял из невозможных баек, на вторую — из пересказа псевдомыслей идеологических товарищей из запрещённой в РФ организации «Мизогиния форева».
Тимур понаблюдал за Настей — традиционно, но та ушла с головой в игру, щёлкая и щёлкая, прикидывая, выбирая, принимая и отбрасывая. В глазах мелькали тени и света́ — сменялись предлагаемые игрой пары.
В окне номер девять Ездок тоже щёлкал мышкой, но лениво, устало или рассеянно. Медленно и без интереса. Световой спот вытягивал из темноты белое, простое, задумчивое лицо, такие же серые, как у Мразика, глаза, единственное, что у них с Ездоком было общего. А, ну ещё биологический пол. И оба, надо думать, любили дышать.
Тимур ошибся, дав Ездоку именно это прозвище, но менять не стал, хотя никому ничего не должен был. Только каждый раз испытывал неприятный укол: вот, промазал, проницательность подвела. Хотя Ездок сам был виноват. Как и Мразик, он часто говорил с пустотой, обращался, конечно, к невидимому наблюдателю, но никогда об этом прямо не упоминал. Рассказывал о жизни-до и о том, что собирается вернуть её, когда настанет жизнь-после. Истории, видимо, шли в хронологической последовательности. Начал Ездок с той, где они (он и неуказанные лица) праздновали на даче Новый год, привязали ватрушку к машине и катались по очереди. И когда настало время Ездока обуздать сноровистого резинового коня, ватрушка подскочила на кочке, слетела с дороги и впечатала Ездока хребтом в дерево. И тогда сразу стало ясно, почему в ватрушьей инструкции привязывать её к автомобилям прямо запрещалось.
Позже пошли истории про «Дорогу приключений», велогонки и идеокинезис, в процессе которого Ездок проникал мысленно в нездоровый со времён ватрушки позвоночник и слушал, что там происходит. И менял качество происходящего, потому что «всё, на что мы смотрим, растёт».
Каждой историей Ездок делился с одинаковой безмятежностью, и Тимур считал её чем-то очень близким к истинной просветлённости. Уж во всяком случае Ездок, если и страдал в заточении, отделённый от своего байка, товарищей по слушанию, дорог и приключений, то хотя бы на стены не бросался.
Смартфон дёрнулся, Тимур покосился на экран: пришёл пуш от едального сервиса. Почти не спам. За утёкшие в никуда месяцы даже спамерские звонки и сообщения увяли.
Переместив окно с молчаливым сегодня Ездоком, Тимур хотел вернуться к Насте, но краем глаза засёк нечто новое, странное. Застывшие тени в задвинутом в угол окне.
Мразик молчал. Глядел сосредоточенно, впервые похожий на простого, замученного неудачами человека, запертого, как и все, в четырёх стенах, без выхода и надежды, и вдруг: что-то сошлось. Один раз в жизни что-то сошлось.