Брат стал известным очень рано, и Хлоя посчитала это своим достижением.
— Когда мы лишились родителей, — щебетала она перед журналистами, показывая наши детские фотографии, — я стала заботиться о Винце и Касси, как могла. Было тяжело…
На самом деле нас зовут Винцент и Кассиопея, но Хлоя очень любит сокращать всё, не только имена. Если бы аббревиатур не существовало, она бы их придумала.
Она действительно была нашим опекуном, но её забота сводилась к закупке еды раз в неделю. Иногда я купаюсь в приступах жгучей ненависти, вспоминая, как она могла не показываться дома сутками, а иногда понимаю её, ведь в то время она сама была совсем юной.
Гениальный разум Винцента создавал удивительные вещи. Когда они появлялись, люди вздыхали: как раньше мы могли жить без этого? Через десять лет он вдруг параллельно с наукой занялся музыкой. Ноты казались ему такими же элементами и реагентами, и он собирал из них тревожные, бередящие душу мелодии. Его способность быть и умницей, и артистичной натурой завораживала людей. Все его любили.
Хлоя купалась в его популярности. Она сопровождала Винцента везде, где могла, мелькала в светской хронике, оттирала на задний план всех его женщин. Не гнала, но не давала им ухватить и толику популярности.
Я оставалась в тени, наблюдала за их жизнью как за фильмом на экране кинозала. Никто меня не видел, а я видела всё.
Винцент не был бесхарактерным, отнюдь, но перед старшей сестрой терялся и не мог противиться её натиску. За ярким, блестящим фасадом нашей дружной семьи скрывались давние разногласия. Течения, проложившие себе русло ещё в детстве, уже не меняли направления.
Никто не знал, какими тёмными приступами ипохондрии давались Винценту его взлёты. Брат расплачивался за озарения депрессиями и меланхолией. Хлоя, учуяв приближение его приступа, уезжала куда подальше, а я вытирала Винцету слёзы и сопли, прятала от него острые предметы и снотворное и утешала его часами.
В один из таких дней Винцент заговорил о своём последнем шедевре:
— Кассиопея, Кассиопея, — стонал он, уронив голову на руки; он был пьян в стельку, — скоро сыворотка пойдёт в производство. Ах, какие она творит чудеса! Старость отступает на долгие годы… Мы будем одними из первых, Хлоя и я, кто примет её. Хлоя говорит мне, что тебе сыворотка не нужна, зачем? Никто и не помнит о тебе… Таланту достаточно и одной сестры. Кассиопея, я не могу ей сопротивляться…
Он стонал и икал, снедаемый виной, а я замерла, чуя, как медленно и тяжело бьётся сердце. Перед глазами плали картины: вот проходят годы, брат и сестра остаются людьми в расцвете сил, а я старею, покрываюсь морщинами и пеплом седины, вот уже никто не зовёт меня их сестрой, никто вообще не зовёт меня. И тень становится забвением.
В этот момент вскипела во мне ненависть, годы упущенной радости подступили к горлу. Пошатываясь, я побрела прочь в кладовку, где прятала ножи. Я перебирала их, представляя, как лезвие проходит через тело сестры. В этих фантазиях Хлоя просто таяла, рассыпалась, становилась облаком, и не было ни крови, ни предсмертных криков. Как будто боль не могла коснуться её.
Смерть — это слишком просто. И я всё равно никогда не смогу занять место Хлои, уже — не смогу. Слишком долго я жила как летучая мышь, и ныне вся моя жизнь перевёрнута с ног на голову.
Но есть вещь, что будет для Хлои хуже смерти.
Я выбрала нож и вышла из кладовки. Бросила взгляд в ближайшее окно: занимался рассвет.
Последний рассвет жизни Винцента.