Бессейн

Алекс поворачивает направо, к кирпичному домику. Ноги несут туда сами — давно знакомый маршрут.

За дверью вовсе не то, что ожидаешь увидеть в крошечном кирпичном сарайчике: огромное белое пространство, заполненное жужжанием механизмов. В нём как будто нет ни стен, ни потолка, ни пола, но поскольку Алекс по чему-то всё же ступает, пол должен быть. Он упругий и слегка продавливается под подошвами. Воздух кажется стерильным, сухим, слишком тёплым. Дышать в нём некомфортно.

В комнате есть механизмы, всего с полдюжины — они стоят то там, то тут, некоторые как будто расположены на стенах и потолке, судя по их наклону. Все они похожи на небольшие стеклянные бидоны, обёрнутые металлической сеткой, от каждого тянутся два шнура — один входит в спину Ирме, другой — в живот или грудь. И она висит в воздухе — возможно, в центре комнаты, во всяком случае, в центре круга механизмов. Парит, завёрнутая в плотную белую ткань, как будто прикипевшую к коже, подвешенная вниз головой, с присосавшимися к телу проводами. Длинные тёмные волосы покачиваются в воздухе, когда очередной механизм ухает и по его проводам проходит дрожь.

Алекс бросается к Ирме, переворачивает вверх головой: она лёгкая, будто сила тяжести больше не действует на неё. Отрывает один из проводов, с него капает кровь, на белой ткани расползается пятно. Механизм недовольно урчит, но провод усыхает, скукоживается, как завядший лепесток, и опадает на пол. Алекс рвёт следующий, ещё, ещё. Механизмы возмущённо гудят и скрипят, но Алекс их не боится.

Теперь бо́льшая часть странного одеяния Ирмы залита кровью. По счастью, она очень быстро останавливается.

Алекс тянет Ирму за собой к выходу, она всё ещё лёгкая, всё ещё парит, но постепенно становится тяжелее. Как только Алекс переступает порог, она плавно опускается на землю и открывает глаза.

Ирма тихо плачет, слушая, как Алекс рассказывает о том, что уже случилось. Сарайчик медленно обрастает диким виноградом, высыпается цемент из швов, крошатся кирпичи, проседает один из углов. Время пожирает добычу.

Они вместе бредут к следующему домику, Ирма идёт медленно, Алекс поддерживает её под руку, стараясь не смотреть на тёмные пятна на её животе — не выдать своего интереса. Рука тёплая и слабая, дрожащая. Алекс думает: Ирма испугана до чёртиков. Это тревожно и приятно. Приятно утешать Ирму, быть опорой.

А вот это — это необычно. Есть, над чем подумать.

Потом.

Следующий сарайчик из реек. За его дверью полумрак, где-то капает вода, впереди виднеется слабый просвет — дверной проём.

Они медленно подходят туда и заглядывают внутрь: это место похоже на подвал в многоэтажке, много толстых труб, с некоторых капает, от других воняет. Воздух тёплый и влажный, на полу и стенах, насколько удаётся их разглядеть, сырые пятна. Впереди мерцает дешёвая и тусклая лампочка на чёрном проводе. Под ней стоит высокий обеденный стол, и сложно представить что-то более неуместное здесь. Стол роскошен: полированный, на гнутых резных ножках, с толстой столешницей, плавно закругляющейся на углах. На столе — большая клетка для животных, в ней, скорчившись, обнявшись, прижавшись друг к другу, сидят Нинок и Пёс. Она рыдает — тушь и помада давно размазались, превратившись в клоунский грим. Филипп бледен и испуган, но старается держаться. На него это даже непохоже: он обычно не производит впечатление стойкого человека, избалованный золотой мальчик. Оба они вздрагивают каждый раз, как слышат рык.

Волк всё-таки здесь, в среднем домике. Он пожирает что-то на полу, урча, хрустя, чавкая, исходя слюной.

— Может быть, он жрёт останки Юстаса, — шепчет Алекс как будто в ужасе. Дрожь Ирмы возвращается.

Волк поднимает голову, смотрит на людей в клетке, потом разворачивается. Расставив лапы и подняв морду, оскалив клыки, волк смотрит на вошедших, замерших на пороге. Смотрит… целую вечность. Его хвост приподнят, вытянут струною, у слюны розовый оттенок. Ирма и Алекс не шевелятся, волк — тоже.

Но вот наконец зверь принимает решение. Он поднимается, откидывает капюшон. Раскосые миндалевидные глаза блестят, брови хмурятся, на высоком белом лбу — маленький круглый шрам, волчья челюсть болтается на шее, на буром шнуре. Волк делает шаг, протягивает руку к Ирме, его пальцы горячи, горячи, горячи, горячи… Алекс трясёт головой: нельзя переживать чужие ощущения. И вообще, волк не двигался, лишь вот теперь он кивает и уходит, прядя ушами, растворяется во тьме. Дверь клетки щёлкает и со скрипом открывается…

— Спасибо… что пришли… за нами… — рыдает Нинок, вися на Ирме.

— Как вы прогнали его? — Псу отказывает его обычное чувство юмора, он предельно серьёзен.

— Мы не знаем, — говорит Алекс, переглянувшись с Ирмой.

Пёс им не верит.

— Кого он… ел? — спрашивает Ирма. — Юру?

Она хочет оставаться спокойной, но её голос дрожит. Плечи и руки — тоже.

— Нет, это был какой-то зверёк. Похож на крысу, жирную, огромную крысу, — отвечает Пёс. — Иди сюда. — Он дёргает Нину, и та послушно отпускает подругу и цепляется за руку Филиппа. Ярко-зелёные ногти обломаны, лак облупился.

Они выходят из сарайчика, и тот сразу же обрушивается за их спинами, подняв волну воздуха и древесной пыли. Появляется запах гнили.

Со стороны чёрной дыры на месте большого дома надвигается тьма.

— Нужно идти, — говорит Алекс, указывая туда. — Оно наступает.

— Что? — спрашивает Нинок тихо.

— Почём мне знать, — огрызается Алекс. Но тьма выглядит так, что никому из остальных не хочется с ней связываться.

— Валим отсюда, — решительно предлагает Пёс.

— А Юра! — тут же взвивается Ирма.

— Кому он нужен, твой Юра! — орёт в ответ Пёс, но Ирма не остаётся в долгу, подскакивает и шипит ему в лицо:

— Он был нужен, когда ты затеял всё это…

И они оба осекаются, оглядываются испуганно. Алекс смотрит на них, хмурясь, потом поворачивает к бревенчатому домику.

За его дверьми прячется институтская библиотека, научный читальный зал. Облезлые стеллажи со щербатыми полками, старые книги, новые выдают только под заказ. Поцарапанные столы.

Вчетвером в пыльной тишине они бредут мимо стеллажей. Воздух холодный, сухой от него всё время хочется чихать. И их чихание, да ещё шуршание шагов — единственное, что нарушает тишину библиотеки.

В самом дальнем углу, тёмном и совсем холодном они всё-таки находят Юстаса. Точнее, они предполагают, что это он: они видят мумию, бумажную мумию, вросшую в стену. На полу лежит книга с чистыми алыми листами, поверх неё — Юрины очки. Сквозь бумажные бинты мумии сочится белая тягучая блестящая жидкость с дурным запахом.

Они нерешительно мнутся, никому не хочется прикасаться к этому. Наконец, Ирма произносит:

— Юра?

В ответ мумия начинает трястись и мычать. Тогда Ирма храбро делает шаг и протягивает руку к бинтам. Но Алекс отталкивает её и качает головой:

— Нужно найти что-нибудь… чтобы не трогать это голыми руками.

В библиотеке есть окна, хотя за ними — пустота. Зато на карнизах висят плотные пыльные занавески. Через них Алекс и Ирма рвут бинты на мумии, выходит плохо, ткань скользит, но постепенно им удаётся освободить лицо Юстаса, и тот шумно вздыхает, моргает, привыкает к свету и начинает ругаться. Он не испуган, но невероятно зол. Он видит, что Нинок и Пёс стоят в стороне, и орёт на них, обзывая трусами, дёргается, но это не производит на них впечатления. Нина бледная и растерянная, Филипп криво ухмыляется, крепко держа её за руку. Алекс думает, что Нина единственная, кого Пёс будет спасать, остальными он легко пожертвует, плевать он на них хотел.

Наконец, Юстас выбирается из кокона. Его штаны и узкая чёрная рубаха в прорехах, как будто что-то рвало её когтями и жевало, но сам он цел, только весь измазан в той гадости. Он срывает ещё одну занавеску и тщательно вытирается, бормоча и иногда вскрикивая. Потом хватает очки.

— Вот теперь я вижу твою харю, — бросает он сквозь зубы Псу, — сучий потрох, ссыкло, разожравшийся ублюдок!

Он хватает Ирму за руку и тащит к выходу.

Пёс и Нинок идут следом, Алекс выходит за ними.

Бревенчатый сарайчик не шелохнётся, только слышно, как внутри него, как живые, шуршат книги.

Тьма от большого дома подступает совсем близко. Они идут к выходу, всем ясно, что из сада нужно выбираться.

Но там, где раньше были ворота, теперь густой туман.

Алекс смотрит на товарищей: Ирма как будто перегорела, она глядит под ноги, на её вытянутом, узком лице — никаких эмоций, уголки губ опали. Юстас всё ещё зол на весь мир, он кривится, тёмные глаза кажутся меньше за стёклами очков, челюсть выставлена вперёд, свободная рука сжата в кулак.

Пёс спокоен. Похоже, он уже сообразил что-то, придумал план. Решил, кем и в какой последовательности пожертвовать. Все они уже в курсе, что случилось с Архангелом, и Пёс, кажется, уверен, что от этого места можно откупиться чужими жизнями. Такие идеи для него не в новинку.

Круглое лицо Пса кажется сейчас каким-то рябым, это странно. Но ещё непривычнее выглядит Нина — она будто немного усохла, появились морщины, слегка обвисли щёки. Кожа на локтях собирается в складки.

— Элли, щёлкни каблучками, — насмешливо произносит Пёс. — Перенеси нас через жёлтый туман.

По его глазам видно: он не верит, что Алекс ни при чём. Ну конечно: волк, Архангел. Есть о чём задуматься. Во взгляде Пса читается: «Договоримся, беби. Ты мне — я тебе. Только дай нам с Нинком пройти, а там сочтёмся».

— Ладно, харэ тупить, — говорит Юстас. — Выбора нет, идём туда.

— Ты первый, — скалится Пёс.

Юстас дёргает плечом, сверкает стёклами очков и ступает в плотный, бело-жёлтый туман, по-прежнему таща за собой покорную Ирму.

Алекс идёт следом, слыша за собой осторожные шаги Филиппа и лёгкие шажки Нины.

Проходя через туман, Алекс почти ничего не видит, кроме голой красной земли под ногами, это вовсе не сад, в саду она не такая. И ещё однажды мимо проплывают створки распахнутых кованных ворот с лучистым солнечным кругом на них. Путь длится, кажется, вечность, хотя тут должно быть метров десять, вряд ли больше. И в середине этой вечности есть… что-то ещё.

Белая вспышка, а внутри неё — темнота. Маленькая комната без окон. Матрас на полу. Миска с водою. Ведро, из которого тянет мочой. …вспышка… «Три дня на воде», — говорит Пёс довольно. «Ублюдок, садист, сволочь!» Нина — её не видно, но по голосу слышно, что ей ситуация не нравится — возражает: «Пёсик, это точно нужно… ну вот так? Зачем же…» «Это не я придумал, Нинок, — легко отвечает он. — Вот честное слово, не я. Еды мне что ль жалко? Думаешь, я жадный такой?» «Нет, — льстиво отвечает Нина. — Ну что ты, Пёсик. Я знаю, какой ты.» …вспышка… Желудок болит так, что хочется лезть на стену… вспышка… Поворот ключа… они передумали? они?.. но это Архангел с верёвками в руках… вспышка… вспышка… вспышка…

В самом конце снова приходит боль, но слабее предыдущей. Просто финал близко, и оно наполовину насытилось.

Выйдя на свет, всё такой же серый и тусклый, Алекс присоединяется к Юстасу и Ирме. Они втроём смотрят на туман и ждут. И вот показываются оставшиеся двое.

Нина едва передвигает ноги. Она высохла так, будто не ела несколько недель, она похожа на людей с чудовищных фотографий из концлагерей. Короткая юбка, потерявшая в тумане свой яркий красный цвет, и жёлтая блузка, болтаются на ней: от каждого слабого Нининого шага по одежде идут волны.

Бредущий рядом Филипп выглядит совсем иначе: его раздуло, разнесло, но это не жир, это бродящие в теле гнилостные газы. Он покрыт червями, они вылезают из проделанных в коже нор, падают ему под ноги, увлекая за собой чёрно-красные кусочки плоти. Его нос отвалился где-то по дороге, пальцы разбухли, ступни не сгибаются. Он шлёпает по земле, непостижимым образом всё ещё способный передвигаться. Всё, что осталось в нём живого, — его глаза, впервые в жизни полные настоящей боли.

Нина начинает заваливаться набок, падает, выставив руки перед собой, и те с лёгким печальным хрустом ломаются в локтях. Филипп с мычанием поворачивается к ней, кажется, из его глаз медленно сочатся густые слёзы, но он ничего не может сделать: его живот лопается, оттуда выпадает большой клубок длинных серых червей, и он сам тоже оседает на землю, но всё ещё стремится дотянуться до Нины, до её сухого тела с запавшими щеками, зияющим провалом рта, тела, уже переставшего дышать. В считанные секунды от Филиппа остаётся грязная куча подгнившей плоти. Черви пожирают её, друг друга, совокупляются, размножаются и умирают.

Ирма кричит — тихо, хрипло, прижав руки к горлу. Юстас хватает её, разворачивает и, крепко держа за плечи, говорит:

— Мы выберемся. Пёс был сволотой, и Архангел его был фашистом, поэтому что-то их сожрало. Но мы живы. Мы выберемся.

— Ни… на, — всхлипывает Ирма. Юра обнимает её и соглашается:

— Нинку жалко. Пёс, сука, утянул её за собой.

Алекс подходит к ним ближе, и ловит взгляд Юстаса: тот действительно верит, что они спасутся. Это… немного забавно.

Страницы ( 2 из 4 ): « Предыдущая1 2 34Следующая »