— Что это? — спросил он.
— Кое-что из моих личных запасов, — ответила она. — То, что всегда неплохо иметь под рукой.
Эта удушающая темнота снова была здесь — сухой воздух, такой, что шкрябает горло, и запах металла и старого пластика; как ни напрягай лёгкие, а в груди будто всё равно недостаточно места, никак не вздохнуть по-настоящему; и тянет зевать, заглатывая побольше воздуха, но не получается, движение обрывается, оставляя мучительное ощущение незавершённости. Ниточная полоска белёсого света стремится от пола к потолку — это единственный шанс на что-то, на продолжение жизни; кто-то подходит с той стороны, заслоняет свет. Потом щель становится шире, шире… и меркнет. Распахивается дверь, вместо сухости — сырая влага, запах грибной слизи, капли оседают на лице, на губах, на языке, скатываются по пересохшему горлу. У них горько-солёный вкус, как у морской воды.
Они катятся не только в желудок, но и в лёгкие, переполняют их, раздвигая рёбра, трещит кожа, боль распирает грудь…
Зак очнулся от чудовищной духоты. Он был весь мокрый, и простыни были мокрыми, и даже пол, когда он спустил ноги с постели, показался мокрым. Воздух обрёл вес, придавливал к земле.
Он с трудом проморгался, растёр затёкшие, опухшие пальцы и дотянулся до планшета. Значок вентиляции в сводке систем каюты был перечёркнут красным. Он перезапустил программу, слушая, как в хор тихих ночных звуков возвращается поскрипывание вентилятора и стон вытяжки.
Влага уходила медленно, а сердце билось всё ещё слишком часто, и он выбрался из каюты, прикрыл за собой дверь. В коридоре было полегче, хотя запах грибов стоял и здесь, как будто даже сильнее, чем раньше.
Зак проверил состояние систем: кажется, вентиляция не справлялась с нагрузкой. Эта система оставалась одной из немногих, на которой они не экономили, большая часть мощности шла на неё. Но она, наверное, не тянула уже физически. Его каюта отключилась на время, остальные помещения вроде были в порядке.
Но он всё равно решил проведать Иду. Не сообразил, что в четвёртом часу условной ночи она ему не обрадуется.
Они никогда не ходили друг к другу «в гости». Каюты были их личным пространством, неприкосновенной территорией там, где всё остальное — общее. Он раньше даже не походил к её двери, просто было незачем.
Зак постучал негромко, качнулся и прижался лбом к стене рядом с дверью. Ему хотелось спать, в колене на фоне тупой боли как будто что-то подёргивалось, и ещё наконец до него стало доходить, сколько же сейчас времени.
Ида открыла дверь быстро, как будто ожидала, что к ней кто-то зайдёт, но посмотрела на Зака с удивлением. Он оторвался от стены, переступил с ноги на ногу.
На Иде была тёмная пижама, он подумал, что ничего другого и не ждал: даже ночью она как будто соблюдает какие-то правила, в этой духоте спит в рубашке с длинным рукавом. И вообще, пижамы — это же пережиток, он видел их в старых синтах, и никто из его знакомых никогда не носил ничего такого. Слишком неудобно, слишком… по-богатейски. Для тех, кто может позволить себе квартиру с кондиционером и видом на зелень, а не просто отсек в жилом секторе.
А ещё в этой пижаме она кажется меньше ростом, совсем маленькой… или это потому, что она босая? Пальцы выглядывают из-под слишком длинных штанин. Широкая рубашка полностью скрывает маленькую грудь.
— Что-то с ногой? — спросила Ида. И он понял, что давно просто пялится на неё, сонно покачиваясь и не издавая ни звука.
— Нет. Сбой… с вентиляцией в моей каюте. Похоже, завтра нужно будет разбираться с этим… снова. А то скоро… конденсат будет у нас в каютах. А у тебя всё в порядке? С воздухом?
— Всё хорошо, — невозмутимо ответила она. — Благодарю за заботу.
Ида отступила внутрь, закрывая дверь, взгляд Зака скользнул через её плечо на противоположную стену, заполненную распечатками. Что-то непонятное, странные формы и цвета, то ли живое, то ли нет. Но даже с расстояния вызывает инстинктивное отторжение.
Зак проспал начало рабочего дня, но тут некому было оштрафовать его за это. Когда приполз в техцентр, собираясь поколдовать за главным терминалом, там уже сидел Фостер. Только поднял белобрысую голову и мрачно взглянул прозрачными блёклыми глазами. Несмотря на зрелый возраст, Фостер почти всё время сохранял наивное, немного детское выражение на лице, и в характере у него тоже оставалось что-то от подросткового желания быть в центре внимания. Вот и сейчас он лез не в своё дело, видимо собирался сам найти причину сбоя и — что? Подлизаться так к Иде?
Очень ей нужен этот шестипалый.
Зак посмотрел на него со значением, и Фостер неохотно вылез из кресла и отошёл в сторону. На терминале всё ещё висел экран регистрации. Видимо, Фостер припёрся в техцентр на минуту раньше Зака, не больше.
— Ты разве не должен делать замеры? — безразлично спросил Зак. Фостер обиженно пожал плечами и убрался восвояси.
Зак покопался в системе: несколько узлов уже давно на ладан дышали, но всё ещё отчитывались, что пока с ними порядок. Причина сбоя была не программной, но и физической с виду не было. Так думала сама система. Значит, нужно было идти ногами и смотреть руками, как говорили там, где Зак вырос. Там часто приходилось это делать: полагаться не на электронику и машины, а на людей. Правда, не от счастливой жизни.
В те времена он отчаянно желал вырваться из опостылевшего дома, но не думал, что спустя годы снова окажется в забытом технологиями месте.
Он поднялся, и ногу тут же прострелила боль. Иногда колено не давало о себе знать, а иногда, наоборот, напоминало слишком настойчиво. И это начинало его пугать. Он всего лишь повредил кожу, а вовсе не содрал мясо до кости. Если бы болел сустав, Зак бы это тоже понял, но с суставом всё было хорошо. Боль жила под образовавшейся коркой и вокруг неё, запуская тонкие щупальца всё дальше. Иногда ему казалось, что на колено накинута тонкая паутинка, то стягивающая кожу, то отпускающая, но постоянно подёргивающаяся, слишком уж живая. Он не понимал, что это значит, и уже пару раз думал, не рассказать ли об этом Иде. Но в остальном колено выглядело нормально, ничего необычного. А Зак не хотел показаться слабаком.
Бубнёж Фостера был слышен ещё в коридоре, а по пещере с делянкой и вовсе стелилось шершавое эхо, прокатывалось по углам: бу-бу-бу-шр-шр-бу-бу. Будто маленькие тонкие коготки стучат по камням и царапают их.
Ида стояла в центре, у маленького терминала, а Фостер ходил кругами, делая замеры в разных частях пещеры. И бубнил; он всегда что-то рассказывал за работой, хотя, кажется, его давно никто не слушал. Иногда он размахивал свободной рукой и перебирал худыми и длинными пальцами в воздухе, будто очень мягко нажимал на невидимые клавиши. Это завораживало и сбивало с толку: смотришь и никак не можешь понять, что не так. А что-то ведь точно не так. Потом наконец понимаешь, что пальцев у него больше, чем нужно.
— Я вырос на огромной станции… — рассказывал Фостер, — ну из тех, что болтаются… плавают в космосе… как же это…
«Дрейфующей», — раздражённо подумал Зак.
— Точно, спасибо, доктор, — обрадовался Фостер, как будто Ида ему подсказала. Но она почти не обращала на него внимания. — Дрейфующей, я вспомнил. Нас там было десять тысяч человек и детей без числа, и ещё животные и растения. И всё равно половина станции была отключена. Как будто её хватил удар, и потом часть, ну вы знаете, перестала двигаться. Туда нельзя было ходить, потому что никто не следил, что там происходит. И ничего не работало… ну почти, — поправился он и задумался. — Мы играли в прятки. Нет, вы не бойтесь…
Он остановился, посмотрел на планшет, пожевал губами.