Сев на низкий диванчик напротив, прадед кивнул, и Ёза тоже опустился обратно в кресло.
— Добрый день, учитель Нир, — к прадеду даже членами семьи следовало обращаться только так и не иначе.
Нир выдержал паузу, покачал головой и произнёс с назиданием:
— Ты снова забыл слова традиционного приветствия? Не следует быть кратким, желая верному человеку праведности в глазах божьих, успехов в праведных занятиях, укреплению веры и здоровья и долгой жизни, дабы имел он силы и время для молитв и восхваления справедливости бога.
Ёза не ответил. Больше всего ему хотелось пожать плечами и ляпнуть что-нибудь колкое, но делать так не стоило. Несмотря на всё, уважение к прадеду засело у него глубоко в подсознании, вытравить это не смогли ни три года в Карантинке, ни виды Пожарища, ни общение с нормальными людьми.
Прадед вздохнул и заговорил снова:
— Ты редко посещаешь дом своего рода, но всё же не должен забывать заботиться о семье, даже находясь далеко от нас. Должен помнить, что по твоим поступкам судить будут обо всех родных.
Ёза нахмурился:
— Я не понимаю, о чём вы, учитель, — искренне признался он. Конечно, его образ жизни не подходил «верному человеку», но таким в семье он был не один, нашлись ещё несколько отщепенцев. Нир читал им лекции каждый праздник, когда они покорно приползали на семейные торжества, но особо не усердствовал. Отрезанные ломти, что с таких взять? Да и всё равно, каждый из них служит обществу, так что семью почти не позорит.
Нир посмотрел правнуку в глаза: взгляд у старика был цепким, умным, проницательным.
— Значит, злого умысла ты не имел, это хорошо, — сцепив пальцы на животе, Нир выпрямился и заговорил более жёстко, назидательные нотки исчезли из его голоса. — Но ты должен знать, что юношеский энтузиазм может сыграть с тобой злую шутку.
— Мне уже двадцать семь лет, — возразил Ёза, — нет во мне юношеского пыла. Слишком много я успел увидеть.
Прадед слегка склонил голову направо, потом кивнул:
— Выходит, ты не обдумал свои действия до конца. Мне сообщили, что ты обратился к старейшинам с просьбой профинансировать исследования крови жителей Парижа.
— Верно, — кивнул Ёза, по-прежнему не понимая, в чём дело. — Мы с коллегами пришли к выводу, что в настоящий момент это единственный способ найти лекарство. За сорок шесть лет никому не удалось…
— И ты не видишь проблемы в этом? — прервал его Нир. Заметив недоумённое выражение лица правнука, он откинулся обратно на спинку диванчика, задумчиво скользнул взглядом по обвившему стены двора винограду и снова заговорил «профессиональным» тоном.
— В милости своей ниспослал бог Первое Испытание праведникам и Наказание грешникам, напустив на людей заразу, что не щадила грешников, обходила лишь праведников. И в считанные дни рухнул мир греха, и все, кто не были достойны, оказались больными. Умирая один за другим в муках, забирали они с собой прошлый мир, опутанный лживыми связями, порочный и продажный. И тот мир был стёрт с лица земли, и очистилась она, и спаслись лишь чистые духом и телом.
— Это то, что детям вышняков рассказывают в школах, — мрачно прокомментировал Ёза. И подумал: «Но это не то, что случилось на самом деле». Вирус не был послан высшими силами, а все последствия эпидемии не были наказанием божьим.
Нир проигнорировал реплику правнука и закончил:
— И нынче же ты просишь позволения исследовать кровь нечистых, потерявших образ бога, дабы после смешать её с кровью чистых праведников, спасших на священной горе.
— Нам просто повезло, — устало ответил Ёза, понимая, что возражать в общем-то бесполезно.
— Ты опозорил имя рода, предложив такое, — сказал Нир. — Ибо мой правнук не может не видеть разницу между чистыми и грешными…
— О какой чистоте идёт речь? — у Ёзы кулаки сжались сами собой. — Ползучая эпидемия, вот что у нас есть, а не чистота! Носители давно мутировавшего вируса есть даже среди ваших праведников, среди вышняков, не говоря уж о жителях нижних кварталов. Сколько было заражено, но не узнало об этом? Сколько ежегодно у нас рождается странных детей? Лэлэ чище нас давным-давно, они — потомки тех, кто выжил в эпидемии, у них всех есть иммунитет, если мы не получим их образцы, то со временем просто вымрем…
Он снова обессилил. Не мог он спорить с прадедом на равных, что-то в голове откликалось на это суеверным ужасом. Невозможно быть «правее» учителя.
— Верь в божий замысел, как и я, — ответил Нир. — Как все мы, живущие на горе, благословленной им, в городе, на который упал сень его доброты.
Ёза закрыл лицо ладонями; он понял сейчас одно: старейшины откажут в финансировании, не будет никакой экспедиции. А эта внеочередная лекция от прадеда — попытка повлиять на Ёзу, чтобы не распускал язык о том, что узнал на работе.
— Не только в Карантинке и Пожарище вспышки активной формы NLE45… — глухо произнёс он, делая последнюю попытку отстоять своё дело. — Кто знает, как высоко они могут подняться. Экспедиция вниз необходима. Нам не придётся тревожить стены, мы спустимся по Туннелю.
Но услышал в ответ:
— Не NLE45, а Кары божьей. Так мы это называем.
Ёза убрал ладони: прадед смотрел на него со странным выражением.
— Туннель… — сказал он. — Испытание, посланное богом нашей семье. Чем оно станет — очищением или погибелью? Последний раз я слышал о Туннеле от Эфраима. Отец передал своё безумие тебе. Ничто не могло вылечить его самого: ни долг защитника, ни опасная миссия… Я пытался помочь ему, но он не слушал меня. Если ты не оставишь это дело, я не смогу защитить тебя, Йоси.
— Не называй меня так, — отвётил Ёза. — И имя моего отца не коверкай.
Он поднялся — с трудом, как будто силы не только душевные, но и физические его покинули, и пошёл прочь.
У выхода его нагнала невестка и сунула в руки завёрнутый в бумагу свежий хлеб. На секунду Ёзе всё-таки удалось поймать взгляд женщины — и он вспомнил, что Тали — да, её зовут так, не из Вышнего города, что она из рабсов; осиротев в одиннадцать, оказалась в доме Нира на попечении, а потом, спустя определённый срок, кузен Ёзы взял её в жёны. Это было шесть лет назад, кажется. Сейчас она ждёт уже четвёртого ребёнка. Ещё бы: пусть в числе УцелТехов и есть контрацептивы, некоторые вышняки упрямо делают вид, что ничего такого никогда не существовало в природе.
Он понял, что не может сейчас вернуться домой, на уровень Технокрепости, и добрёл до северного конца Горного проспекта, да самой верхней станции Туннеля, давно закрытой ржавой решёткой. А потом, рискуя жизнью, пробрался на Панораму — старую площадку, над которой угрожающе нависла обветшавшая башня.
Спасённый город просматривался с вершины горы далеко, до самого берега: утопающий в зелени фруктовых садов Второй круг, ниже по склону — район, где жили техногении и выбившиеся в люди рабсы. Сама Технокрепость находилась с другой стороны, Ёза её не видел, но он мог в любой момент воскресить в голове многоэтажные корпуса лабораторий и бывшего кампуса, высокотехнологичные хранилища с металлическими, пускающими слепящие солнечные зайчики крышами, и у подножия — вертикальные теплицы, дамановые питомники и птицефермы.
Город разрезали на части три стены. Самая верхняя из них, отделяющая чистые, благополучные кварталы от лежащего ниже рабочего района — Карантинки, была как на ладони. Извилистая, следующая рисунку улиц, с этой стороны она пестрела предостерегающими надписями, памятками о технике безопасности и охранными сигилами. У самой стены ещё тянулся рядок небогатых домов, где тоже селились рабсы, но в основном им приходилось обитать в Карантинке. С обзорной площадки было хорошо видно, как сильно менялся город, переходя за верхнюю стену. Даже дома из белых и светло-жёлтых становились серыми.
Там, в рабочем квартале теснились мастерские и склады, мелкие лавчонки, товар в которых всегда имел такой вид, будто был до того трижды украден. В отличие от Вышнего города, в Карантинке двери запирали всегда; но всё же и в ней на преступления серьёзнее кражи мало кто решался. Потому что тогда виновному грозило не заключение — кто станет его бесплатно кормить, а искупление: его отправляли за следующую, среднюю стену, на «восстановление Пожарища». И это был путь в один конец, если человек и выживал в квартале, примыкающем к подножию горы, обратно его всё равно уже не пускали, изгнанник считался заражённым. И, наверное, в чём-то это была правда: у второго и третьего поколения обитателей Пожарища уже наблюдались мутации. Бывший деловой центр превратило в чёрную яму Испытание-2 — огромный пожар, вспыхнувший под конец эпидемии. Огонь довершил разделение города на ад и рай.
Последняя отсюда, но первая по времени постройки, самая высокая и толстая стена, с пущенной поверху проволокой под напряжением, отделяла Пожарище, где ещё влачили жалкое существование чистые люди, от Парижа, самой старой и самой нижней части города. Эту стену возвели, как только стало известно о первых случаях заражения у подножия горы, в бедных домах, стоящих на узких, как будто смыкающихся над головой улицах. Сначала власти объявили карантин и выставили патрули, препятствуя перемещению заражённых вверх, а потом, очень быстро, появились заграждения. Их укрепляли и укрепляли — все те недели, пока вирус уничтожал цивилизованный мир, подводя тому итог. Какой именно, осталось неизвестным: связь с другими регионами страны прервалась и до сих пор не была восстановлена. Никто не представлял, что там происходит, как приспособились выжившие, да и были ли они вообще.
Остановил строительство той первой стены только вспыхнувший пожар. После него построили среднюю — между Карантинкой и Пожарищем, а затем — и верхнюю. Ходили слухи, что патрульные, сдерживающие во время Испытания-1 заражённых, так и остались в Париже, никто не хотел рисковать, впуская их в чистые кварталы. На последнем месте работы Ёза узнал среди прочего, что именно так всё и произошло.