— Ну как наши дела? — спросил ассистент доктора, подсвечивая Лиссе фонариком глаза. Она зажмурилась и сморщила нос.
— Что это вы делаете? — доброжелательно поинтересовалась я. — Вы тут новенький, как я погляжу.
Сам доктор вышел вперёд, отодвинув заметно смутившегося коллегу. Лисса открыла глаза и дотронулась пальчиком до кончика носа, нахмурилась.
— Жалуетесь на что-то? — он слегка наклонился к Лиссе, разглядывая веснушки на её переносице; они складывались в почти правильный узор, именно это «почти» меня и беспокоило. Доктор разглядел отклонения в узоре сразу же, посмотрел на меня и кивнул: «Вижу».
— Нос болит, вот здесь, — ответила Лисса, показывая, где именно. — Но не чешется, не как раньше.
— Конечно, не чешется, — бодро сказал доктор. — Мы тебя от этого вылечили навсегда.
Лисса кивнула.
— Пойдёмте к аппарату, — ассистент, желая загладить промашку, суетливо открыл нам дверь в лабораторию. — Это быстро и не страшно. И не больно.
— Я знаю, — серьёзно ответила Лисса, вставая со стула. — Я там уже три раза была.
Это правда. Бедный лисёнок. Чего с ней только не случалось.
— Ну что вам сказать…
Это его присказка: так он говорит, когда хочет потянуть время. Даёт себе паузу для поиска наиболее щадящей формы неприятных новостей.
— То, о чём я не догадываюсь, — ответила я.
— В общем-то, — грустно сказал доктор, — увы, это именно то, о чём вы догадываетесь. Мы так и не нашли способов хотя бы купировать болезнь.
— Последние исследования связывают её с генетикой. Врождённый дефект.
— С отсутствием части иммунной системы. Шаг назад в эволюции вида, — кивнул доктор. — Вы много об этом знаете.
— Я отвечаю за Лиссу. Я читаю всё, что касается Ракату.
Я посмотрела на девочку через стекло: мирно свернувшись калачиком, она лежала на кушетке и почти уже спала. Стоит ей чуть-чуть пригреться, сон сразу же охватывает её. Ракату не могут устоять перед теплом, это их главная слабость. Это может казаться странным, но не слишком, в конце концов, мы тоже любим тепло. А они вообще во многом удивительно похожи на нас.
— Я думаю, они знают.
— Простите? — переспросил доктор. — Кто знает?
— Ракату, — уточнила я. — Они знают эту болезнь, без сомнения, но я также думаю, они знают и источник, и лечение.
Доктор не ответил. С его точки зрения я хваталась за соломинку.
— Я думаю, они знают — и источник болезни, и лечение, — сказала я, и полковник тут же поморщился: в подчинённых он больше всего не терпел страх посмотреть правде в глаза, неумение принимать поражение так же, как победу, — как неизбежность. Я не военный, «всего лишь психолог», ко мне требования не столь жёсткие, но всё же есть пределы для снисходительности.
— Много лет назад этот вопрос был уже решён на дипломатическом уровне, — сухо напомнил полковник. — Для Ракату нет резонов скрывать лекарство, которое вылечило бы их детей.
— Если они всё ещё их дети — возразила я.
— Любопытно, — ему действительно было любопытно, стоит ли за мои словами логический довод или это всего лишь эмоции отчаявшейся женщины. Однако я — не отчаявшаяся женщина, чей ребёнок обречён на медленное и болезненное угасание, мои эмоции — всегда инструменты, подстёгивающие мысли. Я управляю ими, как другие управляют руками и ногами.
— Я знаю о них всё, что известно на сегодняшний день ксеноспециалистам. Я знаю психологию Лиссы. Хотя во многом она мыслит и чувствует как человек, есть, разумеется, реакции, встроенные на генетическом уровне, — сложные инстинкты и даже высшие паттерны поведения. Я действительно имею право утверждать, что знаю Ракату в достаточной степени, чтобы сделать такое предположение. Они не воспринимают отчуждённых от их общества индивидуумов как представителей своего вида. Для них такие, как Лисса, — люди.
— Таким образом, они просто не хотят помогать чужакам? — подвёл итог полковник.
— Нет, — возразила я. — Они относятся к другим видам в достаточной степени дружелюбно. Эта особенность восприятия — не часть культуры, а один из инстинктов, обретённый в процессе эволюции. И будучи предразумными, они поступали так же. Они не дают лекарство, потому что не видят в этом смысла: оно может помочь только им, Ракату, для людей оно бесполезно. Ракату любят целесообразность и хорошо относятся к нам. Предвидя возможные последствия экспериментов с препаратами, не предназначенными для людей, они не дают нам лекарство. Можно сказать, они заботятся о нас, уберегают от неразумных поступков. Они ведь не раз подчёркивали, что считают поведение людей во многом слишком рискованным.