Пять лет после
Я вышла из пропахшего тёмной горечью дома в город. На улице заканчивалась первая половина дня и наступала вторая, издалека доносились жалобные сигналы страдающих в пробках автомобилей, а ближайшее пространство вокруг Я было заполнено неутихающим гудением голосов сотен людей, терявших часы своей жизни за нелюбимыми делами.
Я вздохнула; воздух за пределами её дома имел вкус.
— Я могу быть счастлива, — сказала она. — Я дышу, я вижу, я счастлива.
Её взгляд скользил по людям, окнам и баннерам. «Мы материализуем любую сказку», — говорила, соблазнительно изгибая шею, голова феерично красивой женщины на щите компания «СнК». Я зевнула, прочитав это, хотя не хотела спать, и удивилась: что же делает компания «СнК»?
Встав на медленно ползущий тротуар, Я улыбнулась приближающейся второй половине дня. Что-то ещё хорошее успеет случиться сегодня. Через два квартала ей надоела черепашья скорость дорожки, и она пошла дальше пешком.
Я гуляла по городу. Ей было весело, она слишком давно не выходила на улицу, город даже успел измениться. Тело Я, столько времени запертое в доме, радовалось и солнцу, и ветру, и ей было хорошо.
Через несколько часов, порядком устав, Я зашла в большой ресторан, памятный ещё с тех времён, когда она не знала о существовании Кая. До мужа жизнь была проще, хоть и не лучше. Без него не нужно было сидеть дома или видеть на потолке змей, потому что сердце нисколько не волновалось по тому поводу, что где-то есть Кай, а из зеркала на тебя смотрит чужая женщина. «Где-то есть Кай» — это радостное и болезненное чувство, а «чужая женщина в зеркале» — это печальное и пугающее чувство, и оба эти чувства очень сильны, не помещаются в одном сердце.
Ресторан назывался «Жареный каштан», и раньше посещение его приводило Я в благожелательно-умиротворённое состояние. В нём было уютно; оформление, кухня, посетители — всё совершенно точно подходило Я. Но зайдя внутрь теперь, она почувствовала, что попала в безвоздушное пространство; мгновенно закружилась голова, нечем стало дышать. В центре перестроенного, отремонтированного недавно зала стояла железная фигура большой крысы, поднявшейся на задние лапы, раскрывшей огромную противную пасть с треугольными, как у акулы, зубами. Я отвернулась, чувствуя тяжёлый взгляд железных глаз, и выскочила из ресторана. На улице хотя бы можно было свободно дышать. То, что было до Кая, — прошлое, а как дышать в прошлом? Там уже нет пригодного для дыхания воздуха. Назад не повернуть, даже любимый прежде ресторан заселяют теперь стальными крысами.
Смущённая и немного расстроенная Я свернула на какую-то улочку, потом на следующую и попала в квартал старой застройки с кривыми проулками, булыжной мостовой, низкими цветными каменными домами, коваными решётками, зелёными двориками. В таких кварталах приятно гулять и приятно жить, здесь так уютно и спокойно. Однако, как назло, лишь только Я приободрилась, в следующий момент она оказалась в маленьком тёмном рассечённом сквозняками дворе-колодце с грязно-белыми стенами, и будто вступила в ледяную пещеру. В одном из углов пряталась скульптура, которую в первый миг Я приняла за трон, но уже в следующий она поняла, что рассматривает памятник плахе. Я отшатнулась и побежала прочь. Погнавшее её чувство было сродни страху, заставляющего сходить с ума лошадей, и одновременно пьянило, давало ощущение небывалой, беспечной свободы. Люди оглядывались на Я, но это не имело для неё значения.
В конце концов она налетела на человека, выходящего из дверей небольшого домика. Поймав Я, он одобрительно кивнул головой:
— Вы не зря так спешите, дорогая.
Я пришла в себя и огляделась; она теперь была в совершенно не знакомой ей части города, ни капли не похожей на кварталы, в которых она когда-то так часто бывала. Человек, вступивший с ней в разговор, был немолод, росл и упитан, просто одет, а его лицо постоянно сохраняло выражение школьника, задумавшего очередную проказу.
— Да, не зря. Хэнс был не просто художником, он был гением! Сгорел на работе…
Сокрушённо покачав головой, человек хитро взглянул на Я:
— Кстати, картины продаются.
Я только теперь заметила, что стоит в дверях маленькой картинной галереи и что в окне вывешено объявление о выставке работ Хэнса Эндера. Это имя ничего не говорило Я.
Человек между тем уже отошёл от дверей и сделал Я приглашающий знак.
— Хэнс был моим лучшим другом, — со слезами в голосе сказал человек, и Я точно поняла, что он врёт. Странно, но именно это побудило её всё-таки зайти внутрь и посмотреть картины.
Хэнс Эндер возможно и не был гением, но имел талант и оригинальный стиль. Первое, что приходило в голову при взгляде на его картины: они красивы. Они привлекали не блестящей красотой, которая часто сродни мишуре, а обаянием, наделяющим вещь подобием души. На них было приятно смотреть, как приятно смотреть на падающую воду или дрожащий огонь.
В последнем зале висело единственное полотно — на противоположной от входа стене, так, что постепенно приближаясь к картине, посетитель всё сильнее чувствовал её особую, слабо объяснимую притягательность. Казалось, она дышала вместе со смотрящим на неё, она была живой.
— Портал, — прошептала Я. Изображение на картине и правда больше всего напоминало портал, пусть и выглядело лишь как дыра в стене — старой, поросшей травой, каменной кладке с потрескавшейся синей штукатуркой. Стена занимала почти всё пространство картины, оставляя сверху узкую полоску бледно-голубого неба, а дыра была неправильной формы, будто кто-то вынул пару камней. И сквозь получившийся проём проникал свет, болезненно-белый, не слишком яркий, чужой.
Чем больше Я вглядывалась в белое пятно, тем дальше проникал свет: сначала он обесцветил картину, потом добрался до рамы, начал расползаться по залу. Я смотрела на это, не двигаясь, ожидая, пока свет затопит всё. Вскоре так и случилось, и она окунулась в бесконечное неяркое нечто.
Я оглянулась вокруг, улыбаясь, и стала Гердой.
— Чего же ты хочешь, детка? — спросило пространство света голосом её матери.
— Я хочу жить в сказке, — сказала Герда. — Преодолевать пространства, проходить сквозь препятствия, терять, находить, ошибаться, выбираться на верный путь. Встречать новых друзей, терять старых врагов, идти по дороге из зеркальных осколков, скакать на оленях, увязать в снегу. Я готова на всё, пусть лишь одно будет мне наградой. Я хочу, чтобы у моей сказки был счастливый конец. Самый счастливый в мире.
— Так тому и быть, — ответил голос её матери.
И пространство стало бесконечным зеркальным полотном, отразило небо и землю и поменяло их местами, открыло все окна в мире, закрыло все двери, всё изменило, всё оставило на своих местах, закружило метелью, завыло вьюгой, заплакало и засмеялось.
А потом разбилось на миллионы, миллиарды, несметное множество осколков, разлетевшихся по всему белу свету.