Видео он не понимал. Ни рисованных, ни игровых. Его глаза-звёздочки тревожно мигали, очертания тела дёргались, будто от помех, и сам он явно нервничал, пытаясь осознать, что же я вижу на экране. Он только слышал звуки, это точно, и догадывался, что должно быть что-то ещё. Я начала останавливать видео и пересказывать Жене, что же произошло, как оно выглядело, какого цвета и формы всё это было. И иногда даже рисовать примитивные картинки. То, что существовало на бумаге, существовало и для него.
Он был очень книжным мальчиком. Буквально.
Щенка мы назвали Шариком. Самое неоригинальное собачье имя в мире. Что меня оправдывает? Что дело было в его круглом пузе, из-за которого щенок напоминал шарик на коротеньких лапках. Он ел корм, который я выдумала так же, как продукты для торта. Я постаралась думать о хорошем, дорогом корме, но не знаю, что вышло: на пакете вместо этикетки оказалась размазанная картинка. Кто-то отцензурировал неоплаченную рекламу в моей голове.
По вечерам мы теперь сидели у окна и разглядывали серую пустоту. Она что-то для Жени значила, но этого не понимала уже я. Для меня всё было недвижимым и одинаковым: забытые давным-давно машины, занесённые грязью, как снегом. Завалившаяся на бок «паутина» на детской площадке и рядом с ней скамейки со сгнившими досками. Разве что росли дыры в асфальте, набитые всё той же грязью.
Но хуже всего: небо не менялось ни днём, ни ночью. Одна и та же серая пелена, она даже не распадалась никогда на отдельные облака. Всё время лишь неприглядное пространство, которое теперь и небом-то называть не хотелось.
Конечно, очередь чтения неизбежно дошла до Кардамона. Может быть, я и тянула время, ведь Кардамон всё ещё оставался моим убежищем. А если я расскажу об убежище Жене — и в его по-прежнему изменчивом лице всей промозглой серости — сможет ли потом Кардамон меня защитить?
Но вот правда: я хотела рассказать. Хотела, чтобы он знал. Я подумала: так людям хочется делиться радостью, детскими воспоминаниями, жизнью с теми, кто значим.
И я прочла Жене историю про город Кардамон с его двухэтажным трамваем, праздниками в городском саду, добрыми жителями и разбойниками, которые больше всего на свете хотят исправиться. И стать пожарным, булочником и директором цирка.
Директора цирка я бы теперь, конечно, осудила. Но стоит прощать любимым в детстве книгам эпоху, в которой они были написаны.
К вечеру в квартире пахло пряниками с кардамоном. Я никогда не пекла пряников ни с кардамоном, ни без него. Но за месяц — я подсчитала в тот вечер, месяц и прошёл — за месяц я научилась выдумывать себе не только сливки и ягоды, но и способность сделать то, чего раньше не умела.
Когда мы, поедая тёплые мягкие пряники, смотрели на серый город, что-то мелькнуло далеко, что-то вроде прорехи.
Контролёры заявились через два дня, хотя никто их не ждал. Я даже не хотела открывать дверь, но они принялись угрожать мне. Ничего конкретного, какие-то статьи с какими-то номерами, какие-то суммы. Нехотя я впустила контролёров в квартиру.
Серые люди ходили по ней с брезгливым выражением на своих непрозрачных стёклах. Рассматривали кострище в комнате, остатки подсыхающих пряников, подросшего за месяц и рычащего Шарика.
Женя стоял посреди второй и последней нашей комнаты и делал немного моря. Так, просто кусочек пляжа с белым мелким песком и прозрачными розово-жемчужными ракушками размером с ноготь. Мелкие, зелёные волны, чтобы накатывались, отступали, шуршали, шипели и плескались о круглый камень в углу.
Женя лишь мельком глянул на контролёров, белые, яркие звёзды-глаза вспыхнули, и он снова занялся делом.
Пока один контролёр рассовывал пряники, песок, угли из костра по зип-пакетам, второй объяснял мне занудно и удручающе серьёзно, что никто так не делает. Как так? Вот так, не поощряет иллюзорные формы. Я нарочно… подкармливаю тень, оккупировавшую мой дом. Не даю ей выветриться. Они это поняли по дневнику в приложении.
— Вы поняли или нейросеть? — с любопытством спросила я, но он не удостоил меня ответом. Лишь всё нудел: мне нужно запереть иллюзию, обе иллюзии, псевдощенка тоже, в дальней комнате, изолироваться от них. Стараться не думать ни о чём, ничего не воображать, не смотреть, не читать, хотя бы пару дней, чтобы иллюзия ослабла достаточно. Иначе им придётся принять меры.
Он не уточнил, какие.
Но подумав, добавил, что можно спать и смотреть в окно. За окном практически нет возбудителей воображения в это время года.
— Я вообще давно там ничего не видела, — ответила я. — Ни людей, ни животных, ни птиц. Не помню, когда я видела последнего человека. Даже когда ещё выходила из дома… Может быть, летом? Или в прошлом году?
Он обиделся. Сопя в динамик, он ответил: вот же, я вижу человека прямо перед собой, сейчас. И посоветовал взять себя в руки, а ещё поговорить с психологом через приложение. С человеком — подчеркнул он. Я нехотя кивнула, не веря, что это приложение проверяет кто-то из людей.
Наконец серые контролёры убрались. Я заперла дверь и решила: нужно вообразить на ней засов. Запереть его на заговорённые замки так, чтобы только разрыв-травой да мечом-кладенцом и удалось бы их открыть. Нет у серых людей таких инструментов.
Мы дочитали про Кардамон и доели последние пряники.
Вечером из прорехи в сером небе светили оранжевые закатные лучи.
Серые люди принялись ломать дверь в середине ночи. От первых ударов вздрогнули стены, посыпались вишни с дерева у окна, закричали тревожно разбуженные чайки, заволновалось море.
Вспыхнул огненно-красным костёр и замигал, а Шарик залаял почти бесстрашно.
Я скатилась с постели, подхватила щенка и бросилась во вторую комнату. Женя, сонно протирая глаза-звёздочки, сидел на песке и зевал.
— Нет! — сказала я. — В этот раз нам зевать не стоит. Они тут за тобой, за мной и за нашим щенком.
В этот момент они и сломали дверь окончательно. Наверное, у них всё-таки нашлась разрыв-трава.
Женя поднялся, всё такой же невозмутимый, не знающий страха, и я попыталась закрыть его от ворвавшихся в комнату безликих, плохо оформленных кусков серой тьмы. Но он шагнул вперёд, я не успела его остановить. Все мы замерли на мгновение, а потом ближайший серый человек протянул ко мне невозможно длинные руки. Коснулся меня — ледяным, безжалостным хватом.
И тогда квартиру наполнил крик. Вовсе не мой, это кричал Женя, и то был первый звук, который сорвался с его губ. Ни человеческий и ни звериный, но из иных земель и времён, крик был таким низким, что у меня зашлось сердце, а серые люди повалились, где стояли, растекаясь промозглой серостью, сквозь поры бетона просачиваясь вниз, в давно заброшенные квартиры, до самого первого этажа, где ещё три года назад навеки остановился лифт, превратившись в сумрачный портал в никуда; текли по ступеням на улицу, смешиваясь с недвижимой, захватившей город сумрачной теменью.
Но тот серый, что схватил меня, ещё держался. Тоже потихоньку растекался и терял форму — ниже пояса он был уже сплошь грязно-бежевым желе. Но всё не отпускал меня.
Перед глазами поплыли круги. Исчезло море, остался его далёкий шум. Отблески костра погасли. Щенок потерял свою плотность, стал лишь картинкой, иллюзией, за которую я так хваталась.
И мальчик… мальчик был клубком теней… разве нет?
Я всхлипнула, прижимая к себе иллюзию Шарика. Ничего нет, нигде, ни для кого. Мы одни в серой пустоте. Мы исчезли, сожранные чем-то… чем-то… даже не заметили как…
Женя замолчал, встал рядом и с усилием отцепил пальцы серого человека от моей руки, один за одним. А потом положил ладонь на ожог на моём предплечье.
Лицо Жени наконец-то перестало меняться. Нос остался курносым, усыпанным веснушками, брови и волосы светлыми, пушистыми. Лоб серьёзно нахмуренным.
Второй ладонью Женя погладил щенка. Звёзды глазах мальчика вспыхнули, и кажется, я их наконец-то узнала. Двойная система, — подумала я. Очень далеко отсюда. И он, они все — случайно в наших краях.
Кто-то ещё ворвался в квартиру, топая и сопя, множество ног стучало по полу, серые силуэты толпились в дверях, застревая, мешая друг другу, тянулись ко мне, Жене и Шарику. И кажется, то был конец нашей истории, мы не смогли бы победить столько врагов…
…А потом я вдруг оказалась в Кардамоне. По-настоящему. Там пахло цветущими липами и кардамоновыми пряниками. Звенел трамвай. По аккуратной улице со средневековыми домами шёл мальчик, рядом с ним бежала смешная собачка. За ними прогуливался старик с невероятно длинной бородой и подзорной трубой в руке.
— Рем, Бубби и Тобиас, — сказала я. Шарик завертелся у меня на руках, завидев Бубби, и я опустила щенка на землю. Он впервые в жизни узнает, что, кроме него, бывают и другие собаки.
С другой стороне улицы, хмурясь, меня рассматривала суровая женщина. Тётушка София. Я узнавала каждого встречного, даже тех, у кого в книге не было имён. Этот город был моим тайным убежищем, подарком мне от Жени.
Мы недолго там пробыли; наверное, столько, сколько продержался Женя, разбираясь с серыми силуэтами. Потом нас с Шариком вернуло в стылую, пустую квартиру, которая уже никогда не казалась мне домом. Я не знаю, куда делся Женя, — я верю, что он уничтожил всех серых и просто пустился в путь. Что он вырос, и поэтому у него начались свои приключения.
Доказательств у меня нет.
Дверь была сломана безнадёжно. Так что мы с Шариком проверили другие квартиры в подъезде, спускались всё ниже, пока на втором этаже не нашли то, что нас устроило. Я запечатала дверь и подумала о Муми-доле. О доме, в котором всегда есть из чего испечь оладьи.
О работающем водопроводе и исправной канализации. И газе в трубах. Маленьком впитывающем гидранте для Шарика.
И о том, что никакой двери нет, поэтому её не сломать.
Так мы прожили какое-то время. Иногда кажется, что месяцы. И всё же однажды наступила весна.
Грязь смыло дождями и унесло в океан. Мы с Шариком, который теперь был ростом с телёнка, вышли из дома ранним утром. Я решила, что это апрель. Всего на двух деревьях из десятков во дворе распустились листья. Но всё же — сколько их было прошлой весной? Ни одного.
И когда вообще была прошлая весна?
Я сняла обувь, попробовала ногой землю — асфальт смыло вместе с грязью. И поняла, что босиком теперь проще. Шарик гавкнул: на одном из живых деревьев сидела ворона, рассматривая нас чёрным глазом. Оторвалась от ветви и полетела, указывая дорогу.
Чем бы промозглая серость, так незаметно укравшая наши жизни, ни была, она ещё не закончилась, ещё окружала нас и всё же потихоньку отступала — проплешинами, ручьями, прорехами в серой пелене туч. Может быть, она вернёт нам наш мир — со временем.
Может быть, я снова встречу других людей, и собак, и кошек, и разных живых существ.
Не выпуская ворону из виду, мы с Шариком двинулись в путь.