26-й день
Он нарушил приказ: они ждали не шесть часов, а двенадцать. И того прошли сутки с момента прорыва обороны. Его товарищ, которому явно осточертело сидеть взаперти, вызвался идти наверх, даже настаивал, чуть ли не дрался. И Костя, хоть и чуя неладное, всё-таки отпустил его.
Какое-то время сам он тупо стоял у центрального пульта буровой, слушая шум вентиляторов и тихое постукивание механизмов в стенах. Потом понял, что впервые с момента пробуждения в анабиозном гробу остался один. Стоило ему осознать это, прочувствовать до конца, как появилась Яна.
В синем летнем платье, в шлёпанцах, с растрёпанными волосами и лукавством в зелёных глазах, она вышла из стены и уселась на стол напротив него. Костя смотрел на неё и думал: мерещится или нет? Мерещится или нет? Почему она здесь, что в этот раз пытается сообщить его подсознание? И что, интересно, тогда хотел сказать Норм: «Так что никого не…»? Не щади? Не убивай? Не что-то там ещё? И почему он вообще думает об этом прямо сейчас?
— …не слушай, — произнесла Яна. — Он хотел сказать «не слушай».
Костя сделал шаг назад и рухнул в оказавшееся за спиной кресло инженера.
— У меня галлюцинации, да? — испугано спросил он. Столько времени гнал от себя эту мысль, но теперь пора признаться хотя бы себе. — Последствия анабиоза? Или чего-то ещё?
Яна пожала плечами:
— Если бы я была галлюцинацией, могла бы я знать то, чего ты не знаешь сам?
— Например? — тупо спросил он.
— Например, — она как будто задумалась. — Например, что эта война идёт десятилетиями. Сам посуди: до Юпитера ещё долететь надо, правда же? Год в одну сторону, год в другую. Всё делается медленно — с точки зрения управленцев на Земле. Их там уже не одно «поколение» сменилось, а вы всё воюете.
— Это можно и логически вывести, — выдавил Костя, закрывая глаза и продолжая слышать её голос.
— А вот ещё: их было четверо, четыре корпорации, что взялись за исследование и разработку «галилеевых спутников», их самих прозвали точно так же. «Овод» взяли Ио, «Ллойд и Немин» — Европу, «SLL», эти выродки, — Каллисто, и угадай, на что купили лицензию «Ганимед»? Достаточно быстро, по меркам всего, что здесь происходит, выяснилось, что на Ио ловить почти нечего, Ганимед и Европа — золотые жилы, а на Каллисто океана нет. Если нельзя загадить какой-нибудь океан, то «SLL» это не подходит. Так что они стали посматривать в сторону конкурентов. А «Овод», исхитрившись, превратили убытки в прибыли, поглотив «Ганимед». Сперва все гадили друг другу тайно, но шли десятилетия, и конкуренты стали играть в открытую: сначала грабежи и налёты, потом стычки и вот уже — масштабные операции. В этой войне нет ни правых, ни виноватых, ни победителей, ни побеждённых, все грабят всех, все стороны одинаково сильны или слабы, все то теряют немного, то немного отыгрывают.
Она замолчала, и Костя вздохнул с облегчением, но нет, рано было радоваться, она заговорила снова, теперь её голос звучал как будто ближе.
— Это не война, это жатва. Одни пожинают плоды посаженных другими семян, и так по кругу. А вы удобрение для этого урожая. У вас нет шансов, на вас даже не тратят новое оружие, «донашиваете» старое. Заодно и меньше шансов повредить дорогое оборудование.
Он открыл глаза: она стояла всего в шаге и смотрела на него пронзительно. Глаза у неё были ярко-зелёного цвета, почти ненатурального, но он помнил, что такими они и были тогда, на Земле.
Он пошевелился, попытался отодвинуться, и она отошла в сторону. Костя собирал осколки мыслей, стараясь осознать сказанное, но мешало что-то — отзвук какой-то эмоции.
— Зачем ты говоришь мне всё это? — спросил он наконец. Яна как будто обиделась:
— Ты же хотел знать, что происходит?
Он облизал губы: да, хотел. Это хорошее объяснение. Конечно, нет никакой Яны; да, у него галлюцинации; но если только так он может получить ответы от самого себя…
— Наверняка, — заговорил он медленно, — я всё это помню. Подсознательно.
Придуманное объяснение его воодушевило, но Яна только улыбнулась:
— Почему ты так хочешь считать меня иллюзией? Разве не лучше ли было бы для тебя, если бы всё оказалось наоборот? И вот ещё из того, что я знаю, а ты нет: если хочешь выбраться на разведку, то сейчас самое время.
Он глянул на часы: товарищ ушёл пятьдесят минут назад. Наверное… наверное, он тоже уже не вернётся. К чему ждать, почему не пойти сейчас, в самом деле?
Костя отдавал себе отчёт, что слушается галлюцинацию, но она ведь ещё его не подводила? Напротив, дважды спасла жизнь. Об этом он думал, выползая наверх по лестницам, открывая шлюз и выбираясь наружу.
Там стояла тишина. Краткая передышка? Или бой окончен?
Потом он понял, что тишина уж очень… тихая. Не слышно не только стрельбы и криков, но и работы оборудования. Ничего вообще не слышно. Он пошёл дальше, осторожно ступая по горелой земле и прячась по углам.
На лейтенанта — того самого, что орал на них в столовой, он наткнулся быстро. Офицер лежал в тупике, прикрытый ветошью, и тяжело дышал. Костя похлопал его по щекам, и лейтенант открыл глаза. Лишь только ему удалось сфокусировать взгляд, он слабо толкнул Костю и зашипел:
— Прочь, прочь руки, «мясо»!
В его голосе было всё то же презрение, а ещё боль; не обращая внимания на его слова, Костя откинул ветошь и увидел лужу крови. Наверное, ранили лейтенанта относительно недавно, кровь продолжала медленно сочиться из глубокого, длинного пореза. Он пытался зажимать рану, перчаток, которые носили все офицеры, на нём уже не было, и Костя вдруг увидел — на левой руке лейтенанта нет никакой родинки. У всех, кого Костя встречал здесь, родинки были, а у этого — нет.
— Вам нужно остановить кровь, — сказал Костя, но лейтенант только разъярился ещё больше.
— Убирайся!
— Я вам помогу, — Костя не слушал. Его не волновало, что там лейтенант о нём думает. Но тот стал сопротивляться:
— Мне твоя помощь не нужна, — он шипёл всё громче, превозмогая боль и слабость. — Только не твоя, жалкого «мяса». Ты никто, ничто, ты не смеешь трогать меня, прикасаться ко мне…
Костя, наконец, отступил. Оставил лейтенант в покое, откинулся назад, прикидывая, что же делать, а тот всё продолжал:
— Не смеешь… я не то, что вы, меня ждут… страховка, у меня есть страховка… я могу вернуться… в любой момент. У меня есть имя… — его речь скатилась в неясное бормотание, потом он затих.
Костя молчал. В этом бреде раненого было что-то ещё, кроме высокомерия и гордыни, что-то важное, но пока непонятное. Что-то страшное.
Он приподнял лейтенанта, выволок из тупика, а потом потащил за руки к буровой. Где-то раздался выстрел, потом — ответный. Затишье кончалось.
Костя отыскал в отсеке управления аптечку, остановил кровь и перебинтовал лейтенанта. Тот был совсем бледный. Наверное, нужно переливание. Только здесь его не сделаешь.
Он уложил раненого на одну из инженерских коек, а сам устроился на другой. Кажется, он не спал уже больше суток.
27-й день
Костя вертел ручку в пальцах и оттягивал зубами и отпускал нижнюю губу — детская, дурацкая привычка, означающая глубокую степень задумчивости.
— Нам нужны ваши навыки, — мягко заговорил человек в костюме. — Они по-своему уникальны. Вы хорошо обращаетесь и с оружием, и с нужным нам оборудованием, у вас прекрасные технические знания. И не будем забывать о характере.
Он многозначительно улыбнулся.
Костя всё это слышал много раз и даже верил в это, а иначе зачем бы сидел сейчас в чужом, дорого обставленном кабинете на двадцатом этаже шикарного здания.
— Ваши навыки нужны человечеству, — снова заладил «костюм». — И подумайте, сколько всего вы сможете увидеть, где побывать, какую долгую жизнь проживёте.
— Мы оба понимаем, что это буду… — начал Костя.
— Вы сможете, — тут же повторил визави с нажимом. — Вы.
Костя вздохнул: он думал о возможностях, но о других — о тех, что предоставит ему щедрая плата по договору.
— Хорошо, — он подписал одним махом, будто ныряя в омут.
— А теперь на каждой странице, — довольно подсказал «костюм».
Костя очнулся и резко сел. Второй сон за всё время на Европе. Неужели он действительно начинает вспоминать? Хотя пока всплыло только это: он действительно сам подписался — ради денег, ради обещаний. Но… кажется, всё же на что-то другое. Он не собирался никуда лететь. Нет, и воевать он не собирался. Всё должно было быть не так.
Он бросил взгляд на лейтенанта, потом медленно встал, дотронулся до его шеи: офицер был мёртв уже какое-то время, успел даже немного остыть.
Костя потёр глаза, соображая, должен ли он сожалеть об этом, но ничего не придумал. Так странно. Почему до сих пор у него проблемы с простыми вещами? Понимает, что должен чувствовать, но не чувствует, должен видеть сны, но не видит, должен понимать значения слов, но иногда что-то всё ещё ускользает. Будто он до сих пор не очнулся, будто вокруг всё иллюзия, симулятор, какое-то бесконечное, муторное сновидение.
Накрыв лейтенанта грязной простынёй с койки, Костя выбрался из крошечной каюты и поплёлся в уборную. Затем вернулся к центральному пульту: Яна была там. Обернулась, как только он вошёл, посмотрела с ожиданием.
— Хочешь ещё что-нибудь мне рассказать? — спросил он устало.
— Ты не хочешь, чтобы я рассказывала, — обвинила его она.
— Ты можешь помочь мне выбраться?
— Я могу тебя спасти, — помедлив, произнесла Яна.
— Спасти? — Он моргнул непонимающе: что, есть разница? Она не стала пояснять, и Костя задал следующий вопрос:
— Я могу выйти наружу?
— Не сейчас.
Она снова подошла ближе, и он почувствовал дуновение ветра, как будто следующего за ней.
— Не сейчас, — повторила она. — Скоро.
И обошла его справа и исчезла.
Он стал ждать. Делать здесь было совершенно нечего, но раньше их — солдат, хотя бы было двое, а до этого — трое. Они могли поговорить. На самом деле, не говорили, но возможность этого согревала.
Теперь же, предоставленный самому себе, он стал думать. Он думал об океане внизу, куда уходил бур, качая соль и воду, а с ними — что-то ещё, на чём делали деньги «Ллойд и Немин», что-то, связанное с объектом Тангейзер. Об океане, который был предназначен вовсе не для этого, нет, спустя бесконечное — в сравнении с человеческой жизнью, время в нём должно было произойти чудо. Не одномоментное, не внезапное, напротив, тщательно подготовленное, продолжительное, но всё же — чудо. И в то время их уже не должно быть здесь, они, разве что, могут позволить себе быть наблюдателями, свидетелями этого чуда. По чести сказать, их не должно быть здесь и сейчас, не должны они топтать толстый, чужой лёд, смотреть на странное, двойственное, чужое небо.
По крайней мере, не должны делать это так, как делают сейчас.
— Откуда в тебе такие мысли? — шепнули на ухо. — Вдруг?
— Я вспомнил, как подписывал бумаги, — ответил он. — Разве я бы отправился сюда за… вот за этим?
— Можешь подниматься, — ответили ему невпопад. — Пока наверху безопасно.
И он снова послушно полез наверх и выбрался ровно в тот момент, когда мимо проходил — проползал, точнее, патруль оставшихся сил «Ллойд и Немин».
Битва за базу никак не кончалась. Силы обеих сторон были не слишком многочисленны, да и потрепало их уже, но пока были живые, бой продолжался.
Костя рассказал сержанту — конечно, тот выжил, как же иначе — о теле в отсеке управления. Поняв, о ком идёт речь, сержант не особо расстроился:
— Пусть полежит там пока, утилизируем потом с остальными, — Косте в последних словах померещилось едва заметное злорадство. — Сейчас другое важнее. «Овод» явились почти голые: боеприпасы у них уже подошли к концу. Нам тоже несладко, но мы всё же у себя дома. Пойдём на последний рывок. Я тебя поставлю во второй группе главным, выдвигаемся через час, будем брать их в клещи. Лагерь у них — у «озера».
Мелкий искусственный пруд в центре базы, заполненный мягким льдом пополам с водой, обсыпанный камнями и даже засаженный искусственным камышом, был неудачным выбором для лагеря. Открытое, хорошо просматриваемое место. Раз остатки «Овода» выбрали его, у них либо была веская причина, либо совсем не было сил.
Сержант решил ставить на второе.
28-й день