История изменений, которые мы переживаем сейчас, в 2020-м. Пять стадий болезни, захватившей человечество. От заражения к исцелению, от безразличия, страха, зависти и ненависти — теней Всадников ужаса — к возвращению. Оно ещё не наступило на тот момент, когда я публикую эту страницу. Но я в него верю. Как верю в звёзды, прибой и северный ветер.
Тексты
1
Стояла зима, и вот уже лет пять минуло, как не выпадал снег, только шли ноябрьские дожди от самого́ ноября до апреля. А люди будто враз привыкли к промозглой серости.
Кто-то мог бы сказать: дело не в смирении или привычке, а в таком же промозглом отчаяньи, что ходило теперь попятам за каждым.
Промозглая серость поджидала повсюду, где гасли огни. Собиралась в комки, пряталась по углам сумрачных подъездов, подходила незаметно, заглядывала в глаза. Серая, человекоподобная тень, ждущая у входной двери. Совсем не страшная.
Просто похожая на тебя.
2
Оставалось только таиться за дверьми и окнами, что зарастали грязью, скрывая навсегда внешний мир. Через щели сквозил ветер, даже не ледяной, а просто нездешний, ветер полуночной бездны. И в нём не было обещания скорой весны, только погибели, что поджидает снаружи. Только страх приносил он с собой, дрожь и вечную зиму.
А так хотелось представить: снова дует иной ветер, ветер с запахом воды, снова весна, и снова я слышу треск льда на заливе… Но нет. Меня там нет. Я здесь, в четырёх стенах, и весенние ручьи шумят где-то в ином месте и вовсе не для нас.
3
Можно утешиться. Скользнуть завистливо в детство, лишённое правды. Вспоминать.
Я помню город Кардамон. Двухэтажный трамвай, маршрут на три остановки. Кардамоновые пряники.
Погодная башня, городской сад, грязный дом за окраиной. Ручной лев, собачий хор.
Кардамон, Зурбаган и другие заповедные зоны. Города, которых не было или не стало, если они всё-таки были. Можно подумать, я с тоской вспоминаю их в грязном бункере, когда снаружи пищит радиация. Или в далёком космосе, когда снаружи… тоже пищит радиация. Или в Замятинской, Оруэлловской, Хакслиевской антиутопии.
Но вовсе нет. Это обычный мир, реальный, наш.
4
А потом приходили контролёры, хотя никто их не ждал. Как испанская инквизиция, обыскали каждый угол. Попытаешься не открыть двери́, так они примутся угрожать с той стороны. Ничего конкретного, какие-то статьи с какими-то номерами, какие-то суммы. И кажется, это собравшаяся в комки серость говорит на разные голоса. Она обрела не разум, но злую волю.
Но и её можно изгнать. Серые люди ходили вокруг, брезгливость отражалась в стёклах их лиц. Серые функции, посланники года мора: безразличие, страх, зависть и злость друг на друга.
Я смотрела на карту и плакала: бедные люди. И промозглая серость таяла, стекала по лестнице, уходила навечно в землю.
5
Так мы прожили какое-то время. Кажется, счёт пошёл на десятилетия. И всё же однажды наступила весна.
Мы никогда не думали, что так зависимы от этого, что среди всех бед и катастроф страшнее окажется невозможность быть среди людей. Страшнее окажется тишина. Тоска по прикосновениям.
Чем бы промозглая серость, укравшая наши жизни, ни была, она ещё не закончилась, ещё окружала нас и всё же потихоньку отступала — проплешинами, ручьями, прорехами в серой пелене туч. Грязь смыло дождями и унесло в океан. Раскрылось небо, стало снова огромным.
Вновь пах водою воздух, и потеплела под звёздами земля.