В моей голове поехали маленькие паровозики, издававшие жалобные и протяжные «ту-у-у-и! ту-у-у-и!»: если я — Занзибу, то мужик с одним глазом — Одиночка собственной персоной, иначе и быть не может. Я открыл рот, чтобы высказать это предположение, а может и выругаться, но тут меня стошнило зелёным желе.
Меня рвало и рвало, пока всё желе не покинуло желудок навсегда, а Одиночка невозмутимо наблюдал за этим. Под конец он одобрительно заметил:
— Хорошо. Твоё тело само избавилось от дивергента. Теперь охотник нас не отследит.
— Что? — спросил я, вытирая рот рукавом толстовки. — Кто? Да, Занзибу — это я.
Одиночка поразмыслил и ответил по порядку:
— То, что ты съел, чтобы попасть сюда, мы называем дивергентом, или «зелёнкой». Это вещество разводит человека с его реальностью в разные стороны, и тогда, расщепившись, человек может скользнуть в эту реальность.
Он огляделся, поворошил кучу хлама неподалёку и извлёк старую рыбацкую сидушку — тканевый стульчик.
— Садись, — сказал он. — Через пару минут ты придёшь в себя.
Я послушно забрался на сидушку и замер, прислушиваясь к желудку. Мне определённо уже становилось лучше. Одиночка остался стоять, и теперь я смотрел на него снизу вверх.
— Дивергент невозможно переварить, он остаётся в желудке человека, и так охотник выслеживает свою жертву. Он идёт на специфические эманации, которые испускает «зелёнка».
— Понял, — сказал я. — Допустим. А кто эти «вы», которые называют дивергент «зелёнкой», кто всё-таки такой охотник и куда я попал?
— Мы — жители этого места, — ответил Одиночка. Он, кажется, был обстоятельным человеком, не помню, чтобы я его таким придумывал. — Охотники — вид демонов изнанки мира, пожирающих человеческие сущности. У каждого своя специализация, вот и этого интересуют не все люди, только некоторые.
Он покачал головой, поджал губы и продолжил:
— А это место — свалка вокруг бездны воображения, или, если хочешь, Лимбо.
— Преддверье ада, значит, — прокомментировал я, оглядываясь на горы мусора вокруг. — Стоило ли ожидать чего-то иного?
Он пожал плечами:
— Тебе виднее. Вообще, выбор следующей жертвы охотника должен оставаться тайной, но иногда просачиваются слухи. Когда я услышал, что ты можешь быть следующим, рискнул спасти тебя.
— А ты не себя, часом, спасал? — поинтересовался я. Если он — продукт моего воображения, повлияет ли на него моя смерть?
— Верно, — кивнул Одиночка. — Себя тоже. И у меня в этом деле свой интерес. Ты всё понимаешь, ты же меня придумал.
— Прости за это, — искренне сказал я.
Он не ответил. Я же решил, что уже достаточно отошёл от дивергента, и поднялся:
— Ну что же, спасибо, и как отсюда выбраться?
Одиночка непроницаемо взглянул на меня и ответил:
— Пойдём, покажу дорогу.
И повёл меня меж мусорных куч по подобию узкой тропки.
Кроме мусора в Лимбо были серое нависшее небо без признаков солнца, но зато равномерно светящееся, сухая и пыльная земля и бесконечно расходящаяся во все стороны равнина, всё как надо, в общем, и всё — чрезвычайно унылое.
Шли мы по этой унылости, может быть, минут тридцать по моим внутренним часам, потом пейзаж всё-таки немного изменился: за ближайшим холмом мусора обнаружилась небольшая возвышенность, а в ней — белая узорчатая дверь, слишком радостная и чистая для этого места.
Одиночка потянул за золотую ручку, дверь распахнулась, и до меня донеслись звуки — голоса, звон, стук, музыка, и запахи — еды, цветов, специй, духов, и всё это вместе и одновременно, так что я даже отшатнулся.
Но Одиночка уже спускался по ступенькам в лаз за дверью, и я поспешил за ним.
К концу спуска я немного обвыкся и с запахами, и с шумом, но всё равно не был готов к тому, что увижу огромный яркий город, наполненный существами всех мастей и видов, раскинувшийся, как и Лимбо, на бесконечной равнине, но под нежно-голубым небом, по которому скользили несколько разноцветных солнц.
— Это она? — ошарашено спросил я. — Бездна воображения?
— Нет, — покачал головой Одиночка. — Это Город её Стражей. Пойдём дальше.