Страница 1 из 2
1 2

Неудержимо приближаем скрепочную фабрику

Баловство, конечно.

————————————————

남편♥♥, [07.09.2023 11:24]
https://ru.wikipedia.org/wiki/Лисий — вот человек, которого не найдёшь в гугле.

Ли́сий (греч. Λυσίας, ок. 445 г., в Афинах380 г. до н. э.) — афинский оратор, логограф.

Вики

Ольга αrishai, [07.09.2023 12:21]
Потому что только лис найдёшь?

Это как «сырник-перевод» искать.

남편♥♥, [07.09.2023 12:21]
Да, лисий хвост 🙂

Ольга αrishai, [07.09.2023 12:28]
Уверена, он [Кандинский] на первые два слова среагировал, не дал себя обмануть. А я надеялась на философа в рыжей шерсти

Результат генерации по запросу «Древнегреческий философ Лисий», стиль: artstation

Но он его просто в рыжий покрасил.

И какую-то надпись вверху присобачил, на «греческом».

А Яндекс не знает, что Лисий — это имя, иначе отказался бы генерить, опасаясь, что фейк создам.

https://shedevrum.ai/post/082032b34d6111ee99db36f52626dcc9
«Древнегреческий философ Лисий»

Да, он тоже на всякий случай в золото покрасил.

Они не понимают, чего я от них хочу.

довольно Ну вот это уже лучше.

читать дальше «Неудержимо приближаем скрепочную фабрику»

ВАР и всякое

[Upd. Поскольку текст написан уже давно, часть вещей отсюда устарела. Но точно не та, что про ВАР и Ли Минхо.]

В феврале я узнала, что во мне есть опухоль. И узнала, что принять такое сложно.

Делать какие-то — необходимые — вещи по этому поводу тоже сложно. Невозможно. Потому что тогда начинаешь признавать, что это реально происходит.

Я не спятила, потому что опустилась на дно культурного потребления и посмотрела три турецкие мыльные оперы. Я не жалею, и меня даже не пугает, что мне скорее понравилось. К тому же они были не про гаремы, а про современность, и без подменённых близнецов и всякого такого, так что почти не стыдно. И вообще, это спасло мне психику на фоне вообще всего, что происходит в этом году, так что чего жалеть.

Но с ними я покончила, этот омут меня не затянул. Однако Кинопоиск в то же время стал мне показывать предложения с корейскими сериалами. И я подумала: надо продолжать исследования. Теперь я знаю кое-что про Турцию, метнёмся на другой край Азии. И так я посмотрела «W» / «Параллельные миры», историю про ожившего героя (с прозрачными ушами) манхвы, про природу творчества и свободу воли. Было странно — в плане того, как корейцы построили сюжет, и того, что в сериале про любовь как-то куце с поцелуями (я ещё ничего не знала о том, на каком голодном пайке корейцы держат зрительниц). Но мне понравилось.

Я стала смотреть дальше и больше. Где-то, я думаю, ещё в первой десятке дорам я наткнулась на что-то слишком важное для меня лично, так что теперь я не остановлюсь. В любом случае сейчас это моя стена — щит, мембрана, волна, стоящая между мной и беспомощностью, виной и отчаяньем. Так что, как акула, я должна продолжать плыть.

Настал момент, и из меня вдруг вышел этот поток разрозненного нечто — про Великий Азиатский Разлом, бессистемные наблюдения и дорамных боженек — и я не представляю, чтобы он оказался вдруг интересен кому-то ещё, кроме меня. Но это тоже часть процесса.

Наблюдения

Через некоторое время мой мозг решил, что мы с ним оказались в новом окружении и нужно к нему приспосабливаться: учиться говорить как эти новые люди. Потому что без средств общения никуда.

Так что он начал потихонечку разбираться с новым языком.

Для начала мы с мозгом выяснили, что корейские имена точно пишутся именно так: три отдельных слога. А не два слога имени вместе или через дефис. Пишутся они раздельно потому, что так произносятся. Три ударения.

И потому что так их пишут корейцы латиницей, если зачем-то надо.

Корееведы, идите и укусите себя.

Читать с непривычки актёрский состав чего-нибудь корейского невозможно: на третьем имени начинаешь ржать. Набор идущих друг за другом слогов. Приходится воспитывать в себе сдержанность. (Потом узнаёшь о существовании тайских имён, чего-нибудь вроде «Байферн Пимчанок Лывисетпайбун / Pimchanok «Baifern» Luevisadpaibul» — да, это имя живого человека, одно имя, одного человека, женское — узнаёшь о существовании тайских имён, и уже и не знаешь, что и думать.) А потом привыкаешь и начинаешь получать удовольствие — в общем, как с чёрным кофе.

Мы с мозгом вычислили, что у корейцев есть падежи, в том числе звательный. Суффикс прибавляется только к последнему слогу имени, выходит, это правильный способ склонять корейские имена, когда такое возможно.

Если в предложении есть чьё-то имя, чаще всего оно будет стоять впереди, вне зависимости от того, каким членом предложения является. Наверняка существительные тоже ведут себя схожим образом, но я их крайне слабо различаю. А глагол идёт в конце.

Потребив уйму дорам с оригинальной озвучкой, мой мозг стал различать и даже запоминать простые слова, границы которых ему удалось определить, так что теперь я, например, могу выразить согласие по-корейски несколькими способами. Это не считая интернационального «окей».

И, разумеется, я знаю, как будет «я люблю тебя». Оба варианта и в чём разница.
читать дальше «ВАР и всякое»

Про дилемму и Северянина

Я покидала всюду один старый короткий рассказ (я больше не пишу такого и даже тогда не писала; он старорежимный и наивный в этом; люди пишут такое всерьёз, если не знают, что за примерно сто (ладно, семьдесят) последних лет фантастика двинулась вперёд, так я обычно говорю; но зато существование этого рассказа — повод поговорить об одной дилемме; в общем, я разместила ещё один старый рассказ и даже не буду отнимать у него право на номер — он шестой из «Будущего»), но анонсировать я его не буду.

Из курса школьной литературы поэт Игорь Северянин известен двумя вещами: а) ананасами в шампанском («весь я в чём-то норвежском, весь я в чём-то испанском» — вот так надо зарабатывать бессмертие, и это не сарказм); б) тем, что не стеснялся никогда своих ранних произведений, справедливо заявляя, что все мы откуда-то родом.

В «Шутке Мецената» Аверченко истинный талант, явившись, заявляет о себе такими строками: «В степи — избушка. / Кругом — трава, / В избе — старушка / Скрипит едва!..». Первое, что он написал. Он помнит об этом и ни капли скрипучей старушки не стесняется.

Но это дилемма: гордиться или стыдиться? Все мы откуда-то родом, я помню, откуда я, но рассказывать об этом каждому встречному не планирую. Я думаю, творцу необходима безжалостность. Резать лишнее, убивать ненужное, отказывать от того, что планировалось годами, если оно больше не подходит к истории (чтобы люди не говорили потом что-то вроде «как жаль, что последние пять минут этого сериала так и не сняли»). Кто-то бережно собирает написанные в махровые времена миниатюры, кладёт их в сборник, а потом продаёт читателю как настоящие произведения. Потом я читаю этот сборник, и у меня темнеет в глазах от злости. Можешь лучше, видишь, что больше не катит, — уничтожь, спрячь, перепиши.

Признай, что рукописи не горят, но устаревают.

Все мы откуда-то родом, но существуем не в прошлом, а в настоящем. (А для кого-то время и вовсе — спутанная нить.)

Держаться за ушедшее равно отказываться от настоящего.

Конечно, прошлое не состоит из одной только скрипящей старушки, иногда ты открываешь пожелтевшие страницы и видишь там проблеск того, кем станешь. Иногда даже не можешь сама сказать, почему что-то должно выжить, почему именно это, а не что-то другое.

В общем, анонсировать я его не буду, но и вырезать тоже. Там есть два предложения, которые мне нравятся. Проблеск того, кем я не стану.

Сон со второго мая на третье

За окном палаты (немного другой, и вид там был другой: плотно застроенная улица, многоэтажки, куча людей на улицах) было солнечное утро, кусок голубого неба в просвете между домами, и вдруг воздух наполнился чем-то серым, туманом, пылью, взвесью, и дальний дом засветился белым, свет шёл сквозь оконные проёмы и швы плит, и исчез.
Взрывная волна если и была, то минимальной.
Я была тоже после операции, а ещё я была как-то связана с водой, с катерами, может быть, гидрологиня, рассчитывала течения или ещё что-то такое. И меня вызвали, потому что все эти взрывы были в городе повсюду (и в мире тоже, по всей земле), в том числе в акватории. И мы были возле катера внутри шлюза, а потом с неба спустилось что-то вроде луча плазмы, оранжевой, переливчатой, спустилось прямо, а не по дуге, пошло испарять воду, вроде по хаотичной траектории, но с правильными дугами на поворотах. Шлюз забурлил. Плазма исчезла, прорезав только воду и часть мостков.
Я снова была в больнице. Причём там была куча моих знакомых и друзей по литтусовке, все по палатам своим. Точно помню, что были Саша и Надя Богдановы. Мы все ходили друг к другу, чтобы поговорить и поддержать. Люди скучали по домашним питомцам, кто-то притащил с собой кошку. Я тоже хотела потискать свою, прижать её к себе и дышать её шерстью.
Там были люди, связанные с сюжетом моей личины во сне, этой гидрологини, вроде бы её свойственники, и был между ними какой-то мелодраматический конфликт.
Я рассказывала кому-то о луче плазмы и говорила: живое оно или неживое, разумное или нет, но у него есть намерение.

В сон проникли флюиды из турецкого мыла, за которым я прячусь от жизни, и «Пропасти искупления», которую я наконец-то снова стала читать. И новости о том, что у нас в Петербурге пошли разговоры о том, как изменения климата повлияют на наводнения и ветра, климат у нас становится океаническим. Это стало канвой и деталями. А основа…
Смесь больнички, того, что я скучаю по людям и кошке, того, что случилось с нами, и теперь мы живём кто как в психушке, кто под обстрелами чего-то неживого и неразумного, и можем только утешать друг друга на расстоянии, и я не знаю, работает ли это утешение, есть ли в нём смысл.
И ещё роль сыграл утренний ветер, бесящийся за окном, свистящий в его щелях. Принёсший мне тревожные сны и холодное предчувствие.

Метатекст

Люди, которых мне нравится слушать, выпустили новый альбом. Попытались в песнях рассказать историю — сказку. И, понятно, это дело вкуса, но вот на мой — этот альбом самый слабый, что они делали когда-либо.
И я такое вижу не впервые: когда общая концепция поглощает отдельные части. Система пожирает элементы, вместо того чтобы родить из себя эмерджентность.
Увязнуть в концепции — в серии [работ], в глобальной идее / высказывании, в связях, пренебрегая элементами, — очень просто. Но в настоящей системе, в той, которая больше простой суммы элементов, последние могут существовать и без неё, в этом фокус. Они самодостаточны — способны к существованию, к выживанию. И при этом соединённые вместе, поставленные рядом, друг над другом, друг за другом, ещё как-то размещённые в реальном или виртуальном (воображаемом) n-мерном пространстве, они порождают метасмысл.
Только тогда это всё по-настоящему работает. Когда при соединении рождается дополнительный смысл, а не смысл вообще. Когда у элементов есть характер, а не только общая цель.
Меня это волнует, потому что много лет я занимаюсь этим (оно когда-то захватило моё воображение и уже не отпустит) и пришла к выводу: для меня, как для художницы (в широком смысле) и зрительницы (в широком смысле), всего интереснее именно такие системы. Каждый рассказ-главу-композицию-картину-и т. п. нужно писать так, чтобы это была отдельная история. Тема, сюжет, арки, высказывание, подходящий героям ритм, выдох в конце — элемент можно вынуть из контекста, и всё сохранится и не исказится.
А потом можно вернуть контекст, собрать мозаику, и родится как минимум одно дополнительное измерение. Это метатекст.
Вот на него стоит работать. Это не так просто, а с повышением разрядности всё сложнее. Но оно того стоит.
Даже если число людей, ради которых я это буду делать, окажется равно только мне самой.
Потому что именно в таком построении для меня и заключается красота.

Земля — нулевая стихия / точка отсчёта

Сперва воскресенье:

Сама не знаю, о чём собираюсь написать.

(Когда-то это было о том, что Земля всегда больше остальных трёх Элементов; что это не перекрёсток, а крест с вытянутым основанием; что Север — горизонтален, это всегда долгое плато, а Юг, Восток и Запад быстры и резки; что Смерть — совсем не то же, что Чума, Война и Голод, она непобедима, потому что победа над ней не нужна; будущее всегда больше того, что уже случилось; но всё это такие… обрывки, мало кому нужные; корень множества ветвей, но он в земле, он потаённый, и этого достаточно; теперь я не знаю, что собираюсь написать.)

Но так это и работает — мой мозг. Мне не нужно знать.

Мои схемы абсолютны и подробны.

Они гибки и в любой момент могут быть пересмотрены.

Потом вторник:

(Но как это вообще работает? Я еду в метро с двумя пересадками на Ваську (можно с одной, но с двумя быстрее; это старый паттерн, ему шестнадцать лет — эти повороты, переходы, длина эскалатора, это движение, старый, давно рассчитанный маршрут, в какой вагон сесть, через какой переход идти; и пересадка на Техноложке — паттерн ещё древнее, берёт начало в том году, когда школа всё, а финёк только начинается; в общем, это память, что никогда не исчезнет, она записана в теле, там пребудет до конца; и можно не думать о пути, а думать о другом), и я думаю о том, что сверки — это просто внешняя совесть, она всегда была у человечества, и это не так уж плохо, хоть и противненько, как сказали бы Эл или Гардарика, это именно противненько для тех, кто сам больше и страшнее всего этого — всего этого цацканья, всей этой гиперопеки. А вот происходящее в Хелтер Скелтер — совсем другое.

Это ничего для вас не значит, но много значит для того, над чем я работаю сейчас.

И потом сразу, или до, или одновременно я думаю о том, что в истории про Зеркальную королеву нужен пролог. Он написан лет пять назад. Это не совсем пролог, но теперь им будет, это правильно, он будет называться «реальность Овидия, версия два», это то, что было последним из триггеров, последним, с чем не смог справиться один из героев, последним, что породило события, о которых и пойдёт речь в истории. Катастрофу.

(И Дитя ночи тоже вызывает катастрофу, потому что когда утуре растут, они забирают очень много.)

(Я всегда пишу о катастрофах. Из тех, что раскалывают Срезы Мультивёрса. Это мысленные эксперименты — что если. Описания плоскостей огромной многомерности. Мне так проще думать — когда много переменных, но важны даже не они, а связи между ними.

В качестве переменных могут быть и люди — обычно это люди… обычно это разумные существа… обычно это существа и сущности, обладающие восприятием, вот так — но вообще могут быть и апельсинки. Ведь важны именно связи (элементы формируются связями — опытом).

Важна паутина отношений и её колебания.)

Так это устроено. Одновременно несколько течений.

Я думаю ещё над одним рассказом, но не могу сказать, над каким.

Несколько схем, и я наблюдаю их колебания.

В Адаптациях Земля (земля) — это точка отсчёта. Это узел, из которого исходят несколько фигур. Точка отсчёта всегда Земля. В конце концов, это моя любимая планета.

(Я помню: на идеокинезисе мы стоим. Это разминка, но она не так уж проста. Просто стоять тяжело. Нужно говорить себе о том, что ты просто стоишь, чтобы не создавать внутри себя движения. Постепенно всё смещается, занимает природное место, а не то положение, которое создал опыт.

А потом ты говоришь себе: я орган восприятия Земли. Я щуп. Я стебелёк с глазом. Я мембрана. Я нечто, что не имеет названия. Я здесь, чтобы реальность преломлялась через меня. Я создана гравитацией. И я возвращаю благодарность за это, когда интерпретирую реальность единственным, уникальным образом. Я — орган восприятия Земли.

И эти слова рождают ощущение полёта. Движения в безбрежном (буквально же) космосе. Вот ещё одна связь и её колебания.)

Моя связь со средой, моя биология — всегда моя точка отсчёта.

…растут стихи, не ведая стыда

Есть в районе такое место, где обычные наши четырёх-шестиподъездные «корабли» поставлены длинными кривыми, будто сперва было два дома, а потом между ними построили ещё и перемычку подъезда на три. В детстве — года в четыре, вряд ли позже — я увидела один такой дом-угольник в просвете между домом обычным и убогим универсамом, где «давали кур». И запомнила.

Мне снились долгие годы и продолжают ещё изредка являться сны об огромных, высоких самодостаточных зданиях — изредка, потому что теперь в том меньше необходимости, чем было раньше.

На веки вечные осталась в глубине меня вмятинка от шока, который пережило детское сознание: дом, непохожий ни размером, ни формой на те немногие здания, что мне были тогда известны. От вмятинки потянулись трещины, как тени ветвей. Переплетались, усложнялись, складывались в узор. Превратились в структуру размером с долины Маринер. И я знала, что однажды огромные, высокие самодостаточные здания сыграют важную роль в одной масштабной истории, связанной с кучей других, тоже обширных, историй. Раз-другой эти здания всплывали в рассказах — потому что пару глав масштабной истории я уже написала («но никто не знал, что я Бэтмен»). В разное время, так что большинство уже никуда не годятся в том виде, в каком существуют. Но хотя бы одну всё же можно использовать почти как есть, только термины поменять и имена вернуть на место. 😀

И теперь — наконец-то, ха-ха — я приступила к той часть «ГЗР», в которой огромные, высокие самодостаточные здания названы по именам, и это завершит долгий путь и вмятинки, и трещин, и долин Маринер, и детского взгляда, упавшего случайно в междомовой просвет.

Мантры твоей безысходности

Жутковатый концепт, пришедший ко мне… ну, примерно в период эмоционального днища.
Может быть... Может быть... Может быть... Может быть...


Мантры твоей безысходности

Может быть, это просто не для меня
Может быть, не стоило и начинать
Может быть, дело в моей бездарности
Может быть, стоит сдаться
Может быть, лучше уже не будет
Может быть, я просто смирюсь
Может быть, так будет проще
Может быть, силы вернутся весной
Может быть, следующим летом
Может быть, проблема во мне
Может быть, всё хорошее уже случилось
Может быть, это и есть моя жизнь
Может быть, теперь так будет всегда
Может быть, завтра станет легче

10 книг, которые меня изменили

10 книг, которые меня изменили

Эту тему я подсмотрела у Саши Богданова.
Не все пункты состоят из одной книги, часто там авторы. Облако их творчества, откуда никак мне не выделить единственную книгу. Хотя иногда удавалось назвать произведение (или два), ставшее для меня символом столкновения с этим облаком.
И ещё: конечно, «книги, которые нас изменили» — это почти всегда и на бо́льшую часть о детстве. Всю жизнь мы перевариваем и развиваем то, что впитали личинками, когда разум был чистым, открытым и пластичным. И меня радует, что до сих пор я сталкиваюсь с книгами (культурными единицами) и людьми, способными в чём-то меня изменить.

1. «Таинственный остров». Заставил меня поверить, что решение и выход есть всегда. До него я прочитала про приключения Робинзона Крузо, и на их фоне «Таинственный остров» поразил меня тем, что теперь я называю оптимистичной верой в человеческие упрямство, стойкость и предприимчивость, в разум. Мы люди, мы всегда находим выход.

2. «Каникулы на Пенелопе». Моя иконка для обозначения творчества Булычёва. «Каникулы…» здесь символизирует все истории про Алису и её друзей, а именно «Каникулы…» выбраны за живую планету Пенелопу. Точно знаю, что с тех пор я верю, что живое вокруг всё. И что именно эта мысль по длиннющей цепи ассоциаций и путём в тысячи и тысячи шагов привела меня к историям про наблюдателей.
Детская фантастика Булычёва раскрыла передо мной мир космического будущего. А свойственная творчеству Можейко светлая доброта угнездилась в моём подсознании и до сих пор, видимо, позволяет мне сохранить надежду хоть на что-то. Хотя сегодняшний мир делает всё, чтобы эту надежду задушить.
(Я должна тут добавить, пусть это не имеет отношения к космическому будущему, что «Спасите Галю!» Булычёва — вещь, которая напугала меня сильнее всего. Я была мелкой, но уже читала к тому времени всякие разные страшные истории, однако эта буквально лишила меня сна. Я о том не жалею.)

3. «Были они смуглые и златоглазые» / «Вино из одуванчиков». Первый рассказ — как раз в той же цепи, что началась с живой планеты Пенелопы. Мы — часть того, что вокруг нас, мы связаны с планетой неразрывно, мы принимаем форму дома, в котором живём. И так и должно быть.
«Вино из одуванчиков» — о том же самом, просто другими словами.

4. Книги в жёлтых суперобложках от издательства «Северо-Запад». В моём сознании это одна большая книга. И эта книга меня переформатировала, потому что я вдруг поняла, что оказывается можно ещё и так.
(Чётко помню, что первыми были «Колдовской мир» и «Всадники Перна» — от «Всадников…» я прочла только первые три книги. Потом какой-то старшеклассник в библиотеке просветил меня, что книг этих стопицот, и больше я их не читала. И более того, с тех пор если узнаю́, что в каком-то сюжете книг стопицот, тут же теряю к нему интерес.
Несколько лет назад вспомнила о «Всадниках…» и зачем-то пробовала посмотреть «Арфистку Менолли», не вынесла и двух страниц. Читать такие вещи получается только в детстве, пока ещё не настигла профдеформация.)

5. «Путешествие к Арктуру» Дэвида Линдсея. Позже этот роман сложился в моей голове со «Сказкой о Прыгуне и Скользящем» (которую стоило бы поместить в список, если бы она была книгой; я знаю, что книга тоже есть, но это уже совсем не то), а ещё с «Играми, в которые играет я» и прочей невозможной мутью, что я внезапно прочла в восемнадцать, и навсегда гностицизм стал темой, которую я обожаю, о которой могу писать в любой момент времени и в которую не верю и не верила ни на секунду.
Но первым было именно «Путешествие…». До того, как я вообще узнала слово «гностицизм» или концепцию лживого Демиурга, роман Линдсея потряс меня, одновременно, непрозрачностью встроенного туда безумия и совершенным катарсисом в конце, когда Крэг называет своё настоящее имя.

6. «Слепой убийца» — это тоже иконка, за ней стоит почти всё, что написала Маргарет Этвуд. Я начала с «Орикс и Коростеля», на тот момент последнего её романа, а потом прочла всё переведённое, начиная с начала, т.е. со «Съедобной женщины». Затем я годами ждала «Беззумного Аддама», не зная, что жду именно его. «Слепой убийца» был и остаётся пиком и таким же совершенным катарсисом, как настоящее имя Крэга; слова про то, что именно движет историю по извилистому пути, наверное, описание всего моего творчества. Потому что счастливых историй не бывает.
Да, это вторая сторона меня: я не потеряла оптимизма, усвоенного из книг в начале этого списка. Но я также впитала и горечь, о которой мне рассказали п. 5 и п. 6.

7. «Галактика Гутенберга» Маршалла Маклюэна навсегда повернула меня к понимаю развития разума как нескольких переходов через барьеры восприятия (идиографические барьеры, хе-хе, если угодно),

и

8. «Лабиринты мира» Германна Керна (которые намного больше, чем масштабное исследование истории лабиринтов, это песнь о древнем мифе, вечной борьбе между героем и чудовищем, ведь «в лабиринте человек встречает не чудовище, в лабиринте человек встречает себя») сделали миф лабиринта центральным в моей собственной мифологии,

а после

9. «Фотография как…» Александра Лапина (которую я прочла трижды, и первый раз не поняла ничего, а второй раз поняла что-то, и в третий раз во мне что-то сдвинулось, на счастье или беду, уже и не скажешь; надо, пожалуй, ещё раз прочесть) я больше не могу без сложных чувств смотреть на большинство фотографий, а я даже не фотограф, зачем мне это, но теперь уже ничего не поделаешь.

10. Трилогия Южного предела (человек, решивший в русском переводе назвать это «Зоной Икс», вот стена, ты знаешь, что тебе с ней делать) Вандермеера в этом списке потому, что, как я написала в начале, ещё есть книги, способные что-то изменить во мне до сих пор, и «Ассимиляция» точно одна из них. Так сложилось, что мои литературные вкусы чётко делятся на этапы (в своём великом самомнении назову их даже эпохами), и последний, нынешний, начался где-то около Вандермеера.

Бонус: не книга, но «Ультрагимн» Олега Титова. Единственный конкурсный рассказ, который поразил меня настолько, что я ссылаюсь на него в своих собственных текстах, он есть в моём внутреннем монологе, и, в конце концов, я запомнила его название — я других названий конкурсных рассказов не помню, даже если они мне по-настоящему понравились. Исчезают из памяти сразу после конкурса.
И это при том, что я даже не была обязана «Ультрагимн» читать. Но что-то меня толкнуло под руку, и единственный раз в жизни я прочла после конкурса рассказ-победитель (интуицию не пропьёшь).

Про то, куда пойти

Мор (Жанна Пояркова) пишет:
«Меня нередко спрашивают, куда отправлять тексты, чтобы их издали. В издательства, ребята… […] Куда отправлять, зависит от жанра и темы. Т.е. если вы написали фантастику про попаданцев, идти в «Ад Маргинем» не надо, вам тогда в «Армаду» (Альфа-книгу) или «АСТ». […] Если вы пишете детские рассказы про котов, вам там [в «Астрели»] тоже будут рады: http://www.astrel-spb.ru/arkhiv-novostej/5616-astrel-spb-otkryvaet-otbor-detskikh-skazok-pro-kotov-dlya-novoj-serii.html =D
Нонфик можно попитчить в «Бомборе», «Альпине» и «МИФе»… […] Современную прозу принимают во многих местах. […] Если вы не чураетесь разного трэша и любите соревноваться, заходите сюда https://author.today/contests Детективы принимают во флагманах, также можно сюда http://www.cnpol.ru/become.php Для детской литературы есть свои точки, мелодрамы пристроить проще всего. Ну и так далее.»

Ну и так далее.
Я внимательно изучила список и поняла, что у меня остались вопросы.

Ну то есть, если кто, например, пишет фэнтези про попаданцев (фантастики про попаданцев не бывает, да и фэнтези одно на пятьдесят, если повезёт), так его ждут повсюду, от «Армады» до прекрасных самиздатовских сайтов. Попаданцам, литРПГ и ромфанту везде у нас дорога — если судить по спискам новинок на Фантлабе.
Нет, я понимаю, что конкуренция там теперь огромная, и мало уже просто написать про попаданцев, надо уже и хотя бы сносно написать, а лучше почти хорошо (но не слишком, а то так можно и в ЦА не попасть), да и вообще даже если кто чего написал и куда отослал, это не значит, что его издадут, и это адский и бессмысленный труд, результаты которого НЕ останутся в вечности, а для 99% даже не будут (нормально) оплачены, и так далее, и тому подобное.
И я сразу признаюсь, что я про попаданцев, а также литРПГ и ромфант написать неспособна. Во мне что-то не так повёрнуто.

Но серьёзно: если кто пишет про попаданцев, или нон-фикшн, или уж тем более современную прозу (вот чего ждут реально везде, правда, неизвестно зачем), то, люди, какого лешего вы вообще мучаетесь на тему, куда послать рукопись?
Во всюду (так же можно говорить, да? ну если было нельзя, то теперь можно). Опубликуют или нет — это уже другой вопрос.

Меня интересует то, что не попало в список.

Например, вы написали историю в трёх частях, каждая страшнее предыдущей, с морем отсылок и пробирающим до дрожи тиканьем бомбы (она взорвётся). Куда вам пойти?
Или вы написали историю про будущее далёкой колонии, настоящую утопию, каких больше не делают, а в нашей стране и вовсе не пишут, потому что этика и мировоззрение там неместные, а из краёв победившей цивилизации. Куда вам пойти?

Или, простите, что я сейчас о себе, вы написали историю,
о том, «какими мы станем? что мы вспомним? что будет в конце?»,
и о том, что эволюция не заканчивается, ни человеческая, ни машинная, ни наша общая,
о любви (обязательно), правда, в основном о потерянной,
об одном чуде,
о цивилизации и том, что её истончает,
разворачивающуюся от центра на пять с половиной временных планов и ещё немного в Безликом пространстве машин (а поскольку вы безумны, то главы о прошлом по своей форме восходят (реинкрудируют, хе-хе) от пересказа пересказа, дневника и потом радиопьесы к сценарной записи),
и всё это на 1,4 млн зн. (да, да, по-хорошему нужно делить на два тома, там даже есть, где разделить), потому что, как было сказано выше, вы безумны
(и вообще это левая часть триптиха, и правая точно будет — нужно только её перепи… отреда… ох ты боженькамойрогатый, и центр, и центр уже разворачивается перед вашими безумными глазами полотном от края до края, от петли до петли, через непреодолимый пролив времени, через вечные сны Алхеринги, и вы плачете, зная, что не в человеческих силах освоить такой объём работы, да что ж со мною не так).

Вот куда вам с этим пойти?

И допустим, вы не знаете даже не то, что вам с этим делать, а где что-то такое можно было бы прочесть, потому что вообще вы любите читать на эти темы, а ещё сложные по форме вещи, но что-то российских авторов с такими темами и, гм, формами, в изданном не видать, есть ещё, конечно, переводные — и слава богам, что есть, хотя там тоже нужно быть осторожнее, потому что иногда это Вандермеер или Тидхар, а иногда вам подсунут и Збешховского, да ещё и с рекомендациями хороших людей подсунут, а внутри… В общем.
В общем, «Золотой пуле» повезло быть изданной, а нам всем повезло ещё больше, что она есть и существует (она сейчас попала в лонг-лист АБС-премии, так что давайте держать кулачки). «Люди по эту сторону» вышли в Ридеро, и мало кто про них знает (но зря).
А я вот что-то последние полгода в полной растерянности.

Райвола, ПФА-2019

Годы у меня была идея-фикс: приехать в «Райволу» (на фантассамблею, конечно же) и по-человечески сфотографировать её сосны, её идолов и её воду.

Но мне всегда было лениво тащить зеркалку. В этом году я собралась с силами.

Жаль, вкус воздуха в сосновом бору после дождя не сфотографируешь. В «Райволу» можно приезжать и просто дышать.

Райвола, ПФА-2019 Райвола, ПФА-2019 Райвола, ПФА-2019 Райвола, ПФА-2019 Райвола, ПФА-2019 Райвола, ПФА-2019 Райвола, ПФА-2019 Райвола, ПФА-2019 Райвола, ПФА-2019 Райвола, ПФА-2019 Райвола, ПФА-2019 Райвола, ПФА-2019 Райвола, ПФА-2019 Райвола, ПФА-2019 Райвола, ПФА-2019 Райвола, ПФА-2019 Райвола, ПФА-2019

Как я читаю книги

…не так, как автор их написал. Нет, не все, не всегда, но: если есть в книге какие-то пробелы с сюжетной логикой, или с описанием мира и его, мира, логикой; или что-то, что сплетается в моей голове с каким-то текущими, давними или будущими (и так бывает) концепциями и темами, то вот, пожалуйста. Мозг берёт прочитанное и дорабатывает.

Вот недавно был пример с «Розой и Червём» (про жанры). Вот другой: «Ложная слепота». Я лично считаю, что вампиры в ней — это искусственно созданные биоконструкты, созданные машинами для общения с людьми. Машины, такие как Капитан корабля, на котором летит команда рассказчика, — настоящий искусственный разум. Они заботятся о людях — может быть, это часть программы, может быть, благодарность, но скорее — смысл жизни. Они так же знают — и это прямо написано у Уоттса — что люди машинам не очень доверяют. Да и то полбеды: люди, к тому же, намного медленнее думают, да и реакции у них недостаточно быстрые. И вот машины создают биоинтерфейс, посредников между собой и людьми, и прячутся за ним. А для ширмы используют старые сказки о хищниках, которые с виду неотличимы от людей.

Так-то в этом намного больше правдоподобия, чем в объяснении самого Уоттса.

Бонус: то, что все люди в конце романа перемещаются в виртуальность, — это то единственное спасение от пришельцев, которое машины смогли им предложить.

 

Так не только с книгами. Когда я вижу нечто недоделанное, нечто, что никак не складывается в нормальную историю… я вижу вместо него что-то другое. Так было со «Звёздными войнами». Так было с «Mass Effect».

Красного леса не будет

Есть вещи, которые нравятся; есть другие, в них влюбляешься, сразу или чуть погодя, но крепко и навсегда.
Мелкой я влюбилась в «Тяжёлый металл», нарисованный по выпускам одноимённого журнала комиксов. Некоторые говорят, что это ужасный мультфильм, а его и во взрослом возрасте смотрела, а он всё равно крутой. Не вижу я в нём недостатков, потому что любовь слепа. Зато, как и в детстве, меня до костей пробирает история о петле: зло пыталось уничтожить своего врага, пока та была слаба, но вместо этого пробудило её и погибло. Именно так зло и умирает — от собственной руки.
Я вообще обожаю историю о последствиях. О взаимосвязях, взаимозависимостях и взаимном влиянии. О том, как одно становится другим.
О времени.
Так вот. «12 обезьян» закончился и теперь можно написать о нём, как о чём-то свершившимся.
Я люблю этот сериал. Я полюбила его не сразу, поначалу казалось, что он просто пытается повторять то, что было в фильме, только на другой мотив. Но затем сценаристов понесло.
У них появилась оригинальная концепция времени, редко встречающаяся за пределами фэнтези, — как живого существа. (При этом они, конечно же, остаются псевдонаучной фантастикой — благодаря поднятым вопросам.) Существа, способного действовать среди своих «агентов»-людей, стремящегося выжить, способного болеть и выздоравливать, а главное — испытывать благодарность.
Тема ошибок и последствий, расплаты и связи.
Сама сложная и запутанная временная петля за историю историй о временных петлях.
И ещё любовь, которая никогда не умрёт. Э-ге-гей!
Я обожаю эту историю. Если меня спросить, какие истории я люблю больше всего, я прям не задумываюсь отвечу, что про космос. Но на самом деле, моя любимая — история про время. Просто мало кто рассказывает её так, как хочется мне.
И вот «12 обезьян» — одно из немногих исключений. Эта история именно та, которую я хотела услышать.

Маргарет Этвуд, ч. 2

2004 год

«Орикс и Коростель» / «Oryx and Crake», 2003, рос. изд. 2004

 

Новый роман Маргарет Этвуд — ещё одна эсхатологическая история, в этот раз — более чем вероятная. Это будущее — мир, в котором получили завершение тенденции нынешнего времени.

Человечество пожрало само себя: возрастающее расслоение общества (уже близок призрак морлоков), бездуховность, мутирующие вирусные штаммы, генные эксперименты, промышленность и наука, производящие только средства для омоложения, похудания и роста волос… Колёса жизни вертятся вхолостую, развитие остановилось, нет ни прогресса, ни регресса — нет никакого движения: мир застыл и, похоже, застыл на краю. Это то, чем всё закончится. Катастрофа неминуема, и вопрос теперь только в том, какую она примет форма.

У Этвуд проводником Конца Света оказывается Коростель, «безумный учёный», ничем, однако, не напоминающий своих классических предшественников, начиная с доктора Франкенштейна. В мире, где останутся только Дети Коростеля, Дети Орикс и Ужасный Снежный Человек — там всё будет по-другому — там не будет почти ничего.

Идея и композиция романа наводят на мысль о «Галапогосах» Курта Виннегута; однако, несмотря на очевидность параллелей, различны позиции авторов. Если в репликах «наблюдателя» в романе Виннегута постоянно будто бы звучит: «Гляньте, как всё стало замечательно», — а слышится авторское: «Читатель, неужели ты хочешь, чтобы всё так и закончилось?»; то у Этвуд, которая изначально заводит мир в тупик развития, где деяние Коростеля выглядит эвтаназией, «наблюдатель», описывая новое племя, искренне называет его прекрасным. Оно действительно совершенно, идеально приспособлено для выживания в новом мире — таким его создал Коростель. Более того, он сделал всё, чтобы лишить своих «детей» необходимости приспособляться, влюбляться, поклоняться природе — то есть необходимости создавать вторую цивилизацию. Только одно осталось, что могло бы их изменить, осколок прошлого — Снежный человек. Недооценил ли Коростель своего друга, или и это входило в его гениальный план? Я больше верю во второё, ведь «Коростель предусмотрел всё».

Книга вышла красивая и, как водится, страшная, в частности, очень уже большой вероятностью описываемого в ней будущего. А если учесть, что Коростеля в нужный момент может под рукой и не оказаться… страшно и обидно.

Коростель, Снежный человек и Орикс — очевидно, три персонажа, воплощающие в себе результат истории человечества, «разбитое корыто»: обезумевшую науку, обанкротившееся искусство и продажную любовь. Этвуд не зря выбирает самого жалкого из троих, чтобы взвалить на его плечи не только заботу о «новом племени», но и ответственность окончательного решения судьбы человечества.

«По привычке он смотрит на часы; они показывают ему пустой циферблат.

Час ноль, думает Снежный человек. Время идти».

Время идти, господа».

 

06.12.2007

Послесловие: базовый комплект

 

А не то кто-нибудь «пойдёт» за вас, да…

Три составляющих нового мира: I= IV, II=III и V. Коростель, пусть и безумен, но только таким может быть Демиург. А Орикс? С её жизненной историей — и всегда: «Почему ты думаешь о людях только плохо, Джимми?». Орикс — маленькая модель изнасилованного мира, всегда хранящего ещё один шанс на выживание, жизнь вечна, что бы с ней не делали. И Снежный Человек — родоначальник всех мифов нового мира, светоч знаний, наполняющий души детей Коростеля и детей Орикс тем, что делает людей людьми. Всё повторится снова.

«Бежевые брюки Коростеля были заляпаны кровью. В правой руке — обычный перочинный нож, с двумя лезвиями, пилочкой для ногтей, штопором и ножницами. Другой рукой Коростель обнимал Орикс: она будто уснула, уткнулась лицом в грудь, вдоль спины — длинная коса с розовой лентой.

Пока Джимми смотрел, не веря своим глазам, Коростель перекинул Орикс на левую руку. Посмотрел на Джимми, прямо в глаза, без улыбки.

— Я на тебя рассчитываю, — сказал он. А потом перерезал ей горло.

Джимми его застрелил».

Жизнь вечна, что бы с ней ни делали. И на нашем пепле вырастут цветы.

О Джимми, ты был такой забавный. Орикс,

Не подведи меня. Коростель

Время идти. и Снежный человек.

Может быть, действительно, есть какой-то высший смысл в этом странной троичной схеме — схеме перехода на новый виток, от смерти в новую жизнь мира.

 

04.07.2018

Между первой книгой и второй-третьей для меня прошло десять лет. Я начала читать вторую и поняла, что не помню деталей. И обязательно нужно перечитать первую.

Десять лет… Ничто в «Орикс и Коростеле» не работает так, как написано. Мир так не работает, люди так не работают, общество так не работает. Что-то уже изменилось, что-то просто не могло оказаться таким, каким оно описано.

Я не перестала её любить, просто из фантастики переместила в разряд фантасмагорий, как и «Рассказ служанки».

В главном «Орикс и Коростель» остаётся такой же, какой и была: удивительное ощущение грусти, обновления и величия безумия.

В этом она совсем не похожа на следующие две. Там никакого величия безумия.

Вторая книга стала разочарованием. В ней слишком много вот этого: необходимости подтянуть нити, вывернуть вещи из первой книги так, чтобы они сопрягались с новыми трактовками; она перечёркивает и уничтожает удивительное ощущение от идеи бесконечности и преемственности, от созидания нового, которое было в первой. Я бы не стала так поступать со своими героями.

В ней так же есть решения, которые откровенно неудачны, например Крапивник как рассказчица. Самый недостоверный нарратор за всю литературную карьеру Этвуд. Это только мои ощущения, конечно, но вот они есть и откуда-то взялись.

В ней есть очень грустная вещь: взгляд, которым пожилые люди смотрят на очень молодых. Я не знаю, когда Этвуд приобрела этот взгляд. Это тот кошмар, в который я боюсь оказаться однажды: забыть, какой я была, потеряться в прошлом, обрести непонимание настоящего. Смотреть в будущее и ничего не видеть.

Третью книгу — я не знала об этом, но так оно и было — я ждала много лет, это была именно она, столь же прекрасная, щемящая, трогательная, грустная и светлая, как и «Слепой убийца».

Вне концепций, безумных трактовок, которые я люблю выращивать после прочтения книг Этвуд, просто история, на все сто процентов стоящая того, чтобы её рассказать.

 

Если подводить итог… Бессмысленно его подводить. Я уже потеряла то безумие, которое когда-то заставило меня искать смысл в трещинках на стенах. Ну ладно, не потеряла, просто придала ему другую форму. Я по-прежнему могу с пол оборота завестись на разговор об Истории как слепом убийце, о том, что все наши страдания станут лишь строчкой в учебнике; о жестокости биологии и о том, что пока мы сытые, мы выбираем свои собственные правила, но что случается, когда мы голодны, когда инстинкт велит спасать вид во что бы то ни стало? На разговор о Тенях, за которыми нужен глаз да глаз, о том, что рождение и смерть всегда держит в руках одна и та же Плывущая по Подземной Реке. Но всё это давно перешло в мои собственные истории. В написанные (их меньше, много меньше, чем в следующей категории :-D) и ещё не написанные.

Этвуд была, остаётся и останется, возможно, моей любимой писательницей. Как минимум — одной из. Трилогия о мире безводного потопа входит в троицу Трилогий, занимающих солидное место на просторах моей бездны. И я не могу ничего путного о ней рассказать, кроме того, что это стоит читать, стоит прочесть, чтобы ощутить дыхание никогда-уже-не-случившегося, впитать историю людей, идущих друг к другу всю жизнь, через фантасмагорическое будущее, буквально через чуму, войну и голод, к той точке, где самый последний всадник соединяет их навсегда.

Маргарет Этвуд, ч. 1

Я собираю вместе то, что в разное время было написано мною о её книгах. Первая часть — путь архетипов.
Вторая должна быть о трилогии.
Но вообще это вряд ли когда-то закончится. Я продолжаю мысленно возвращаться к этим книгам снова и снова.

6 декабря 2007 года

Та, кто плывёт по подземной реке. История в картинках

«В зале мумий целоваться запрещено».

Отсутствие гармонии, архетип 1: почва имеет тенденцию истощаться

«Съедобная женщина» / «The Edible Woman»

1969, рос. изд. 2004 (и 1981?)

«Хорошенько охладите поверхность стола… а также продукты, посуду и кончики пальцев…»
Текст от 02 марта 2006: «Чёрт его знает, о чём книга; там слишком много всего, слишком много артефактов, удачных фраз, образов, сцен, чтобы свести это к единому знаменателю, вбить в одну тему. На обложке написано, что книга «предвосхитила феминистское движение», но это фигня. На обложке ещё разная чушь написана, в основном на основе надёрганных цитат, которые без контекста, естественно, лишены смысла. Автор, на мой взгляд, пишет умные книжки буквально о том, что видит, о нашем мире, о нашей кривой социальной реальности. И она всегда предельна точна в описании этих вещей. И всё то, что происходит с людьми (как в этой книге) или с миром (см. далее) в её текстах, удивительно логично и предопределено нынешним положением вещей; в конце концов, это всегда заканчивается тем, что простое побеждает сложное, разум начинает уничтожать себя, как слишком организованная, но нестабильная система. Нестабильной эту систему делает всё та же кривая социальная реальность. Вкратце: спасения нет :)».
Ага. Однако есть ещё кое-что.
Я теперь чувствую, о чём книга; надеюсь, никто не спросит, чем чувствую.
Я возвела Этвуд на пьедестал, нет, я придумала ей статус, и теперь могу находить в её книгах всё, что моей душе угодно.
Слишком много ролей, слишком давно мир встал с ног на голову, чтобы можно было безболезненно примирить себя настоящую с тем, что подразумевают эти роли.
«— Мэриан! — наконец с ужасом воскликнула она. — Ты же бунтуешь против своего женского начала!
Мэриан перестала жевать. Эйнсли смотрела на неё сквозь чёлку, упавшую на глаза, в которых читалась обида и даже упрёк. Как ей это удаётся — эта оскорблённая добродетель, эта невыносимая серьёзность? Можно подумать, Эйнсли исповедует нравственные принципы «нижней дамы».
Мэриан опустила глаза. Безногий торт навзничь лежал на блюде, кремовое лицо бессмысленно улыбалось.
— Глупости, — сказала Мэриан. — Я просто ему торт.
Она вонзила вилку в торт и аккуратно отделила голову от туловища».
Языческий ритуал, интуитивное решение; и смысл прямо противоположный — смирение с тем, чего нельзя изменить, сколько не примеряй маску «цивилизованного» мира. Ни одна оболочка, ни одна клетка не выдержит этого, и будет сожрана истинной тьмой; когда тебе грозит гибель, вторая сторона — та, что с острыми зубами-саблями, когтями тигрицы и ненасытностью моря, неизбежно проснётся, держи её не держи.
А потом можно будет снова притворяться, что не знаешь, кто же плывёт по подземной реке. Я о том, что в конце и начале книги, в тексте от первого лица, та же самая интонация, что и в «Мадам Оракуле», а значит, эти книги об одном и том же.
Мэриан выбрала свою судьбу, но эта судьба ей совершенно не подходила. Всего-то — неподходящий мужчина. Ну ладно, два неподходящих мужчины. То, чем Мэриан была, оказалось так надёжно сковано, спрятано, заперто на сотни замков, что у этой сущности не осталось иного выхода, как уничтожить свою тюрьму — саму Мэриан.
Но эта, первая книга — самая спокойная, в духе архетипа; гибнет только сама женщина. На этой «дороге смерти» ей остаётся всего-то пара шагов. По счастью, почти исчезнув, растворившись, она заставляет проснуться инстинкт самосохранения. Нежелание принимать свои истинные желания едва не доводит Мэриан до гибели.

Отсутствие гармонии, архетип 2: смех, слёзы и подземная река

«Мадам Оракул» / «Lady Oracle»

1976, рос. изд. 2005

Чёрт, ну это — это книга про любовь.
читать дальше «Маргарет Этвуд, ч. 1»

Страница 1 из 2
1 2