Страница 3 из 4
1 2 3 4

Переход через Хелькараксэ — 6

Цикл статей о невиртуальности, телесности и наблюдателях.
Глава «Мемы и архетипы», §1, продолжение:

«Избавиться от самых старых, «формообразующих» мемов — это всё равно, что избавиться от генов.

Человек никогда не оставит мыслей о евгенике. «Подчистка генов» — стойкая идея, плавающая в бульоне научной фантастики. При этом, даже оставив за скобками этичность или неэтичность этого действия и возможные, совершенно непредвиденные последствия, признаем такой факт: не так-то просто избавиться от одного гена (или группы генов) и добиться таким образом, например, стопроцентного зрения. Как и любая система, генный композит, составляющий неповторимость конкретного существа, значительно превышает сумму его частей. Насколько возможно просчитать все эти многочисленные связи, которые существуют внутри него? Насколько возможна эта «чистка» вообще? Не придётся ли избавиться от всего генотипа и построить его заново? А удастся ли просчитать этот новый и сделать его лучше? Будет ли он работать?

Признаться, не будучи ни генетиком, ни хотя бы биологом, я не чувствую себя совершенно уверенной, рассуждая на тему «чистки генов». Возможно, мои представления просто наивны, или пока я пишу это, учёные уже перешли от выращивания светящихся мышей к созданию сверхчеловека. Но я могу рассуждать о «чистке мемов». Наше сознание, являющееся частью культурной общности, в которой каждой из нас существует, настолько сложно, мемы, составляющее его, залегают порой настолько глубинными пластами и так значительно переплетены друг с другом, что невозможно в самом деле избавиться от ненужных вам мемов. Невозможно даже абсолютно точно определить, какие из мемов, имеющихся в вашем распоряжении, вам не нужны. Несмотря на развивающуюся сейчас концепцию осознанности, вы должны понимать, что есть вещи, о которых вы в лучшем случае можете догадываться, а есть те, осознать которых вы не в силах…»
(читать дальше)

Переход через Хелькараксэ — 5

Цикл статей о невиртуальности, телесности и наблюдателях.
Глава «Мемы и архетипы», §1, начало:

«Понятие «мем» было введено Ричардом Докинзом в его книге «Эгоистичный ген». Сама книга посвящена описанию и доказательствам теории о том, что единицей осуществления естественного отбора является не вид или особь, а ген. Именно гены, стремясь бесконечно распространяться, борются друг с другом и внешней средой за выживание.

Здесь же Докинз озвучил теорию, что подобным образом ведут себя и мемы — устойчивые комплексные единицы информации, точно так же распространяющиеся и борющиеся за выживание, но их средой является человеческое сознание и то общее информационное пространство, которое создаётся через взаимодействие людей друг с другом. Мем о мемах оказался весьма успешным с точки зрения выживаемости и сумел заразить достаточное количество людей. Теория обрела своих приверженцев и стала родоначальницей меметики — дисциплины, исследующей мемы и их поведение.

Тем не менее, спустя достаточное количество лет и завоёванных умов, меметика так и не определилась с некоторыми вещами. Например с тем, что именно является мемом. Как уже было сказано, это устойчивая единица информации, но какая именно? Насколько мелким должно быть дробление? И напротив, в какой момент мы имеем дело уже не с единичным мемом, а с комплексом мемов? Здесь мнения расходятся, но для нашей темы это не столь важно.

Мы будем говорить о мемах не как о существах, обладающих волей (даже если это просто воля к жизни), а как о том, чем они являются на самом деле. О единицах, с помощью которых человеческое сознание выстраивается и структурируется, сначала испытывая влияние окружающих людей, в первую очередь родителей, сверстников и авторитетов, а позже — в идеале — под воздействием собственной воли (желаний) человека…»
(читать дальше)

Переход через Хелькараксэ — 4

Цикл статей о невиртуальности, телесности и наблюдателях.
Глава «Восприятие и формы передачи информации (или История коммуникаций между миром и человеком)», окончание:

«Именно кино стало тем, что впервые по-настоящему воссоздало в глазах человека мир и заставило его меняться — сотни тысяч раз меняться, плавиться под волей воображения — сначала авторов, потом зрителей. Теперь придуманным миром можно было поделиться так, как никогда ранее. Передать его практически полностью, оставив незатронутым только осязание (даже кинестестика частично задействована в настоящее время — через систему объёмного звука, когда колебания воздуха не только создают стереозвук, но и воздействуют на тело, ещё более усиливая эффект присутствия).

Кино стало волшебством, доступным всем — всем, я имею в виду, людям, выросшим в цивилизованных обществах, потому как члены традиционных обществ имеют иную логику восприятия — у них не было революции зрения, и все их чувства по-прежнему не разделены (см., например, об этом в первых главах «Галактики Гутенберга» Маршалла Маклюэна)…

…Весь мир стал виртуальным, и как никогда прозрачна природа всего того, что десятки тысячелетий мыслилось производным от окружающего, материального мира. Как никогда очевидно, что, напротив, мир, в котором мы живём, производен от нас самих и держится только нашей верой. Любые сотрясающие его кризисы — лишь колебания веры в виртуальные вещи.

И до нового качества, до завершения диалектического скачка, остался буквально один шаг…

…Человек возвращается к тому, с чего начал когда-то: разделив каналы обратной связи и переосмыслив их, научившись выводить часть информации в примечания и ставить галочки на полях [подсознания], он готовится к новому синтезу, к тому, чтобы собрать всю пятёрку вместе, так сказать, «сжать кулак». Разделение позволило создать из каналов подобие «раскрытой ладони», и одно это уже расширяет спектр возможных манипуляций с предметами настолько, что порождает совершенно новое качество. Нашей новой «ладонью ощущений» мы можем перестраивать мир под свой вкус по-настоящему. Возможно, пока это ещё — пирамидки из детских кубиков или модели из конструктора, но все великие архитекторы и инженеры начинали так. Наш новый контур — всего лишь второй шаг в великом пути, начало нового круга, но в тот день, когда мы закончим синтез, и все рельсы сойдутся в одну, и мы откроем заново, что кинестетика — предтеча всех ощущений; что, как кости, и сухожилия, и мышцы, и нервы, и сосуды складываются в систему, что позволяет двигать пальцами, так и кинестика создаёт базу для «ладони ощущений»; в тот день мы возведём, наконец-то, Вавилонскую башню. Творение станет жить отдельно от творца.

Это будет мир невиртуальности…»
(читать дальше)

Переход через Хелькараксэ — 3

Цикл статей о невиртуальности, телесности и наблюдателях.
Глава «Восприятие и формы передачи информации (или История коммуникаций между миром и человеком)», продолжение:

На смену простейшему повторению пришло творчество. И пять базовых способов, комбинируясь и объединяясь, породили многообразие путей коммуникаций.
Пять базовых способов — пять углов пентагона, основания пирамиды коммуникаций; а вот, что зашифровано в его рёбрах.
Первым ребром стала музыка — комбинация звука и осязания. Звуки — это первый способ диалога с миром, осязание — лучший способ почувствовать мир, и неудивительно, что очень скоро они были объединены. Теперь звук производился не голосовыми связками, а телом — прежде всего, руками. Удары, щипки, сжатие — это как драка с миром за право голоса…

…После появления звукозаписи человек поверил всерьёз, что можно удержать мгновение, оставить его навсегда таким, каким оно было, до конца вечности продержать его неизменным. С той минуты появление фотографии стало неизбежным. Зрение должно было внести и свою лепту в игру со временем.
Соединение рисунка, осязания и игры дало фотографию. Мгновение настоящего теперь было не обязано становиться прошлым; его можно было увидеть в любой момент. У застывшего мгновения появилась и своя фактура — особое ощущение от прикосновения к отпечатку. На самом деле, ныне большинство людей воспринимает тактильные ощущения от процесса воспоминания как прикосновение к поверхности фотографии….
(читать дальше)

Переход через Хелькараксэ — 2

Цикл статей о невиртуальности, телесности и наблюдателях.
Глава «Восприятие и формы передачи информации (или История коммуникаций между миром и человеком)», начало:

До того, как появились цвета, даже до того, как появились тьма и свет, был звук; он был повсюду, и он означал жизнь, хотя вы ещё не были заражены пониманием того, что это такое. У звука всегда был ритм. У него было множество, множество разнообразных ритмов, и они заставляли вторить себе.

Первым был именно звук. Стоило научиться воспринимать его, как дальше всё пошло уже проще и быстрее.

Потом было осязание. Или, может быть, следующим был вкус, который всегда идёт в паре с обонянием. Или они пришли одновременно, сейчас уже не выяснишь. Осязание означало, что мир умеет касаться, он имеет форму и фактуру; пробовать же на вкус пока можно было только солоноватую жидкость, в которой вы обитали.

Как бы то ни было, эта четвёрка в будущем стала для вас чем-то не особо заметным. Периферические чувства; конечно же, очень важные, но большинству людей кажущиеся чем-то скорее дополняющим, чем базовым. Вам кажется, что вы полагаетесь на них только в получении какой-то специфической информации, но в то же время, если одно из них отключится, вы почувствуете себя крайне неуютно…

…Человек вообще склонен всё усложнять. Например, он изобрёл такую вещь, как перенос на объект свойств, которых у него нет. Вот фраза: «И так мир говорил с человеком». «Мир», чем бы он ни был, не может «говорить», потому что «говорить» на нашей планете свойственно только приматам, китообразным и слоновьим. Но у вас нет никаких проблем с пониманием синтагмы «мир говорит», потому что большую часть вашего культурного сознания составляют мемы эпохи разобщённого восприятия, которые позволяют вам понимать сказанное не буквально. Но в то же время у вас есть мемы и способы их обработки, которые достались вам от более ранних эпох, и именно они позволяют вам не просто понять, но оценить эту же синтагму. Вы знаете, что мир не может «говорить», но вы также знаете, что он прекрасно умеет это делать (ну вот опять, как будто мир какое-то единое существо). И этот очень простой и довольно-таки затасканный парадокс «мир говорит» при его восприятии доставляет вашему мозгу удовольствие, о котором вы, может статься, даже и не подозреваете.

Все усложнения во все времена нужны были человеку, чтобы получить удовольствие. Подозреваю, это вообще единственное, что нами движет. Выжить, чтобы получить удовольствие от жизни. Заводить друзей, семьи и домашних питомцев, чтобы получить удовольствие от общения и от заботы о ком-то. Исследовать, учиться и строить «Новые горизонты», чтобы получить удовольствие от познания ранее неизвестного и от достижения предельно далёкого.

Разум получает удовольствие от получения, обработки и распространения информации. Думать чертовски приятно. Разве нет?.. (читать дальше)

Переход через Хелькараксэ

«НЕ давайте временных названий, если не готовы рискнуть тем, что они станут ПОСТОЯННЫМИ. Если название взаправду, истинно временное, оно должно быть ужасным. Таким, что никто и никогда не посмеет оставить его. Художники так поступают с временными текстурами — пестрые, очевидно временные цвета, иначе могут забыть их сменить. Назовите проект «Purple Monkey Balls». Назовите персонажа «Dude McSmilesALot». Прилагающийся бонус — постоянное название появляется намного быстрее.»

Из блога Девида Гейдера

Об этом правиле я узнала слишком поздно. Когда название «Переход через Хелькараксэ» уже прилипло к этому тексту намертво.
Поначалу, когда я задумала цикл статей / книгу о невиртуальности (т.е. когда я решила собрать разрозненные, написанные в разное время посты на эту тему, добавить «мяса» и смысла), это казалось настолько же невыполнимой задачей, как и путь нолдоров через Вздыбленные Льды. Но эльфы в итоге увидели первый рассвет нового мира, а я закончила свою работу.
Точнее говоря, я закончила эту её часть.
А название в итоге перестало быть временным… и теперь я думаю, что оно хорошо отражает происходящее. Это длинный и долгий путь, но в конце — вполне возможно — мы увидим восход чего-то нового.

Я начинаю выкладывать написанное на сайт. Из-за особенностей структуры это, скорей всего, будет выглядеть так: записи, появляющиеся, допустим, по пятницам с небольшими кусками текста очередной главы. После публикации всей главы она будет появляться на сайте целиком в виде страницы.

Сегодня время предисловия:

Степень «воображаемости» реальности, которой люди окружают себя, достигла невозможного ранее коэффициента.
Это хорошая фраза для титров почти научного фантастического сериала. Пожалуй, я приберегу её для своего любимого сна про космическую субмарину.
И всё же: степень «воображаемости» реальности достигла небывалой ранее величины. Воображаемым стало всё, что раньше было материальным, даже святая святых экономики — средства производства. Люди производят воображаемый продукт из воображаемых вещей для воображаемых целей. Это называется «информация»… (читать дальше)

 

Цитаты. О творчестве как взаимодействии с миром

«Наше воображение совершенно некреативно. Оно не делает предсказаний и не исправляет ошибок. Мы ничего не творим у себя в голове. Мы творим, облекая наши мысли в форму набросков, штрихов и черновиков, позволяющих нам извлечь пользу из неожиданностей, которыми полна действительность.
Именно благодаря этим неиссякаемым неожиданностям взаимодействие с окружающим миром и приносит нам столько радости.»

Крис Фрит «Мозг и душа. Как нервная деятельность формирует наш внутренний мир»

Цитаты. Телесность как основа

«Телесность человека проявляет себя как некий каркас, схема, рисунок сознания человека — его оценок и реакций на окружающий мир. Телесность в данном случае выступает в разных ипостасях — как физическая оболочка человеческой личности; как опыт, посредством которого человек входит в мир и вступает с ним во взаимодействие; и как видимая часть (а потому индикатор) сложнейшего образования, ведущей компонентой которой выступает сфера сознания».

М.Плохова «Квантовый подход к проблеме телесности»

Цитаты. О том, где начинается мышление

«Путь к сознательному мышлению в филогенезе (и онтогенезе) прошёл многие этапы, начиная с первых попыток распознавания и понимания волн ощущений, их различия и их использования как источника информации и средства самовыражения. И ныне любой творческий процесс, приводя к сознательно оформленному решению, начинается с этапа волнения — телесного ощущения проблемной ситуации. Замысел зарождается в первичном бульоне внутренних ритмов. …По существу, поверхностный слой сознания отражает и доводит до кристаллизации формы (грамматической, логической) волну вибраций глубинного уровня психики (бессознательного).»

И. Герасимова «Трансформация телесности в музыкальных практиках»

Про опознание чувств

Какое-то время назад я попала в ситуацию, породившую во мне некое чувство. Именно «некое», потому что я могла назвать его признаки, но никак не могла подобрать ему имя.
Я не понимала, что именно это за чувство, хотя могла описать и что со мной происходит, и что бы могло мне помочь прожить его. И я также знала, что мне необходимо назвать его хоть как-то; я не знаю, с чем связана такая потребность. Возможность, это тоже продолжение нашей тяги к упорядочиванию всего, с чем мы соприкасаемся. Мы созданы противостоять энтропии, и во многом мы неплохо с задачей справляемся. Так или иначе, мы находим в хаосе паутину, чтобы надёжно в ней повиснуть.

Итак, вот что я чувствовала и ощущала тогда:
— на телесном уровне это было распирающее в груди и верхней части живота давление; идущее изнутри, начинающееся сразу под нижними рёбрами, чуть-чуть выше солнечного сплетения, дурное, горячей и тёмное ощущение, желающее выбраться наружу по горлу, исторгнуться криком и словами, заглушить то, чего не должно было быть; оно выходило и выходит наружу — фразами, речами, которые я произношу в пустоту, и мне это нужно;
— у меня также было учащённое сердцебиение, чуть более шумное и резкое дыхание, чем обычно, и, возможно, мои ноздри слега раздувались в такие моменты;
— помимо давящего ощущения в груди и верхней части живота, я чувствовала зажим там, где шея переходит в затылок, в основании черепа; и холод, бегущий по плечам к локтям;
— я могла назвать эмоции, которые составляли это сложное чувство: желание восстановить справедливость, изумление, отторжение и неверие;
— и наконец, я знала, чего хочу: чтобы тот, кто стал источником этого, понял, что нельзя так обращаться с людьми. Не со мной конкретно; удивительно, но мне во многом было всё равно; я знала, что права, и знаю это до сих пор. Это чувство было основано на желании отстоять других, защитить их, и до сих пор это меня удивляет; удивляет, что я не испытываю что-то подобное ради себя, себя я чувствую вполне защищённой.

Две недели назад мы начали эксперимент с дистанционным А.Д.; и на третий день из меня вышло то, что варилось всё это время. Я нашла слово. Я узнала, что так выглядит мой гнев.
Гнев.
Вот что это было и есть. Он ещё не ушёл полностью, хотя та сессия стала для меня облегчением. К концу процесса я ощутила и другое чувство, утолившее первое, — жалость. Жалость к тому, кто столько упускает, кто ищет и не находит. Об этом я тоже напишу, это одна из вещей, над которыми я думаю постоянно и которые периодически включаю в сюжеты.
Сейчас же я размышляю о том, что даже постоянно и специально учась понимать себя, различать свои реакции, слышать, что с тобой происходит, ты всё равно можно наткнуться на что-то столь сильное, или глубокое, или давнее, что не сможешь дать ему имя. Не сможешь понять, что это и почему оно приходит к тебе. И что же с ним делать.
Узнавать собственные чувства — с этим навыком мы должны рождаться? Или это одна из вещей, которым приходится учиться и, может быть, всю жизнь? Мы теряем это, взрослея, оглушённые миром? Или, напротив, мы только-только достигли той стадии, когда начинаем учиться этому специально, когда понимаем, что этому нужно учиться, и когда мы стали достаточно сытыми, чтобы вообще иметь возможность задаваться такими вопросами?
Я пока не знаю ответов, но мне очень интересно, куда это всё ведёт.

Анархия и конец подчинению

(Перевод. Оригинал опубликован в блоге Joanna van der Hoeven.)
Следование природоориентированной традиции, такой как друидизм, восхитительно в плане возможностей и благотворно в целом, если мы выходим за пределы нашей эгоцентричности и работаем в направлении служению нашей среде, богам, предкам, местным духам. В традициях такого рода нет требований относительно веры во что-то. Здесь нет сверхъестественного. Есть только природа, благословленная природа, прямо перед нашими глазами. Увиденное мы интерпретируем исходя из наших ощущений, не верований, только желания получать опыт, учиться, думать и создавать по-настоящему глубокие, вдохновляющие отношения.
Такой род традиции, такой род размышлений означат, что друидизм отличен для каждого. Это также означает, что мы принимает опыт других в традиции и нет ничего верного или неверного, по сути, только интерпретации и опыт. В друидизме нет литургий. В то же время мы находим их корни в ландшафтах и культуре, которые мы можем почитать и изучать, так чтобы это работало для нас в нашем индивидуальном прочтении. С точки зрения несогласия с другими точками зрения кое-что в друидизме кажется смущающим и вызывающим недоумение, но с другой стороны это источник великой свободы.
Боги в друидизме — это боги природы, одновременно и природного мира, и человеческой природы (и того, что находится вне её). Это силы природы, которые без должного к ним уважения могут убить, ранить или разрушить. Любовь, желание, дождь, буря, ветер, солнце, снег, лёд, война, рождение, смерть: всё это боги. Хотя это не те боги, перед которым мы склоняемся в почтении к некой религиозной иерархии. Боги природы — те, с кем мы вместе работаем, чтобы должным образом существовать в экосистеме. В природе также нет иерархии; концепция пищевой цепи чисто человеческое изобретение, заставляющее людей чувствовать себя высшими существами, которые имеют право эксплуатировать все формы жизни, находящиеся в цепочке ниже. Акула, что плавает вместе с вами в океане, имеет иную точку зрения на эту так называемую пищевую цепь. То же касается плотоядных вирусов или лесного пожара.
Если мы верим в некую иерархию, тогда мы должны подчиняться облечённым властью. Друид знает, что нет никакой власти некого сверхсущества над нами. Есть только силы природы, с которыми мы работаем, отношения с которыми создаём, которых пытаемся понять, так что мы можем идти по жизни с бóльшим осознанием и лёгкостью. Если мы подчинимся силам природы, мы погибнем. Если мы подчинимся океану, как говаривал мой учитель Рысь, мы утонем. Нет места для такого рода поведения в друидизме. Есть только отношения.
Заботятся ли боги о нас? Без понятия. Я спорила с обоими мнения по этому вопросу и в нынешнем году осознала, что я больше ничего не знаю. И в этом незнании есть благословленная свобода. Всё, что я знаю: дождь идёт, солнце сияет, луна вращается вокруг земли, заставляя моря совершать их цикл. Есть ли что-то из этого забота? Важно ли вообще, заботятся они или нет? Если это неважно, если мы не нуждаемся в их заботе, тогда мы просто можем жить. Если мы нуждаемся в их заботе, тогда не ищем ли мы что-то вне нас самих, некую гарантию того, что всё будет хорошо? Будто ища некую форму родительской заботы, мы можем хотеть, чтобы кто-то поддерживал нас, дал нам руку, сражался бы с плохими вещами и прогонял их прочь. Или мы просто работаем с другой силой, что имеет целостный взгляд на мир, к которому мы стремимся, и пытается работать с нами, чтобы создать такой мир? Вот ещё одна сторона: мы можем также хотеть, чтобы некий авторитет говорил нам, что делать. Но относительно этого, по крайней мере, у друида другой взгляд.
Мы можем молиться богам или говорить с ними с целью попытаться разобраться в ситуации, но мы знаем, что они не собираются решать наши проблемы за нас. Мы можем работать с силами земли, воздуха, огня и воды или царством земли, моря и неба, чтобы понять, как мы можем придать нашей жизни глубокий смысл, но в конце концов в том, как мы проживаем наши жизни, и лежит реальная магия и сила трансформации, а вовсе не в помощи внешнего авторитета. Даже если некий доброжелательный источник или божество присматривает за нами, заботится о человечестве, мы всё ещё можем делать то, что можем, чтобы улучшить нашу жизнь с помощью собственных навыков и опыта в первую очередь. Мы не можем оставлять это на некую внешнюю силу за пределами нас самих; поступая так, мы отпускаем чувство ответственности за свои действия. А в таком мы точно не нуждаемся в сегодняшнем мире.
Анархию часто видят как хаос, недостаток организованности или структуры. Когда мы применяем её к глубоким отношениям с миром вокруг нас, однако, сама основа таких отношений трансформирует это слово в освобождение от иллюзий. Мы больше не цепляемся за веру в высшую силу, будь это божество, правительство или начальство. Вместо этого через реальные отношения мы видим, как мы работаем и живём, создавая экосистему, что благополучно функционирует и вполне устойчива. Мы не ищем авторитета ни в чём, лишь сотрудничества. Природа — великий учитель, и она говорит об уважении, а не подчинении в каком-либо смысле.
Мы должны обращаться к самоуправлению, управлению себя только собою. Мы должны принимать личную ответственность за свои действия, мысли, слова и деяния. Когда мы начинаем думать о таких вещах, мы можем тогда распространить это самоуправление на то, чтобы увидеть, как мы можем работать в своей собственной экосистеме без иерархического значения авторитета, без осуждения или борьбы за власть. Но сначала мы должны прийти в согласие с собой, ослабить ограничения своего эго, прежде чем мы привнесём это в мир вокруг. Иначе речь по-прежнему будет идти об ожидании власти или уровне авторитета, что может / не может быть поставлен под сомнение. Мы должны задаваться вопросами обо всём, в первую очередь о нас самих, наших убеждениях, отношениях, жизнях и лишь после этого об остальном мире. Так мы становимся активными членами экосистемы, нежели пассивными пассажирами в этой гонке. Мы работаем, сотрудничая с другими существами для общей пользы.
Анархия требует от нас думать.
Мы можем требовать себе позицию лидера или находиться в ней время от времени, мы понимаем, что лидерство неэквивалентно иерархии. Стая скворцов движется вместе, как одно целое, но следует за действиями одного скворца, танцующего месмерический танец в небе, демонстрируя навык, отрабатывая акробатические трюки против хищников, упиваясь радостью быть живым. Стая гусей ведома одним, что летит впереди группы, но позиция лидера всё время меняется, позволяя одному отдохнуть и дать другим возможность вести. Когда гусь болен или ранен, другие оставят стаю и останутся подле него, до тех пор пока тот не выздоровеет или не умрёт, и тогда воссоединятся со стаей так быстро, как смогут. Это лидерство без иерархии, без власти авторитета. Делается то, что должно быть сделано, без властных игрищ и контроля.
Мы знаем, что не все источники понимания власти в мире разделяют ту же моральную или этическую основу, что и мы. Но если мы принимаем личную ответственность за самих себя, мы можем работать над переменами и трансформацией на личном и фундаментальном уровне, на которых у нас есть абсолютный контроль. Я повторюсь: личную ответственность. Не как нация, раса или вид. Мы не можем навязывать другим единый путь делать что-то, поскольку наш путь правильный, а лишь можем принимать ответственность за свои индивидуальные действия, своё собственное время на этой планете. Мы не можем просто безропотно следовать тому, что другие говорят или делают, думают или как ведут себя, поскольку мы разумные, свободно мыслящие индивидуальности. Нет единого способа делать что-то, нет единого авторитета, которому мы должны подчиняться, нет единой мерки для всех. Мы чтим душу каждого создания, что встречаем, и в процессе мы также по-настоящему изучаем истинную ценность сотрудничества, будучи активными, нежели пассивными. Мы учимся слушать, работать с другими, изучаем искусство сострадания. Мы понимаем, что культурное и социальное влияние на этику и мораль может быть различным и что всё, что мы можем сделать, это работать над тем, чтобы стать настолько лучше, насколько это возможно, жить собственной правдой и быть в этом примером, который необходим нынешнему миру. Именно здесь и только над этим мы и имеем контроль.
В этом истинная сила анархии и конец подчинению.

Снова Юнг

О том, где же живёт Тень, и о коллективном бессознательном:

«Необходимая реакция коллективного бессознательного выражается в архетипически оформленных представлениях. Встреча с самим собой означает прежде всего встречу с собственной Тенью. Это теснина, узкий вход, и тот, кто погружается в глубокий источник, не может оставаться в этой болезненной узости. Необходимо познать самого себя, чтобы тем самым знать, кто ты есть, — поэтому за узкой дверью он неожиданно обнаруживает безграничную ширь, неслыханно неопределенную, где нет внутреннего и внешнего, верха и низа, здесь или там, моего и твоего, нет добра и зла. Таков мир вод, в котором свободно возвышается все живое. Здесь начинается царство «Sympaticus», души всего живого, где «Я» нераздельно есть и то, и это, где «Я» переживаю другого во мне, а другой переживает меня в себе. Коллективное бессознательное менее всего сходно с закрытой личностной системой, это открытая миру и равная ему по широте объективность. «Я» есть здесь объект всех субъектов, т.е. все полностью перевернуто в сравнении с моим обычным сознанием, где «Я» являюсь субъектом и имею объекты. Здесь же «Я» нахожусь в самой непосредственной связи со всем миром — такой, что мне легко забыть, кто же «Я» в действительности. «Я потерял самого себя» — это хорошее выражение для обозначения такого состояния. Эта Самость (das Selbst) является миром или становится таковым, когда его может увидеть какое-нибудь сознание. Для этого необходимо знать, кто ты есть. Едва соприкоснувшись с бессознательным, мы перестаем осознавать самих себя. В этом главная опасность, инстинктивно ощущаемая дикарем, находящимся еще столь близко к этой плероме, от которой он испытывает ужас. Его неуверенное в себе сознание стоит еще на слабых ногах; оно является еще детским, всплывающим из первоначальных вод. Волна бессознательного легко может его захлестнуть, и тогда он забывает о себе и делает вещи, в которых не узнает самого себя. Дикари поэтому боятся несдерживаемых эффектов — сознание тогда слишком легко уступает место одержимости. Все стремления человечества направлялись на укрепление сознания. Этой цели служили ритуалы «representations collectives», догматы; они были плотинами и стенами, воздвигнутыми против опасностей бессознательного, этих perils of the soul. Первобытный ритуал не зря включал в себя изгнание духов, освобождение от чар, предотвращение недобрых предзнаменований, искупление, очищение и аналогичные им, т.е. магические действия.

С тех древнейших времен воздвигались стены, позднее ставшие фундаментом церкви. Стены обрушились, когда от старости ослабели символы. Воды поднялись выше, и, подобные бушующим волнам, катастрофы накатываются на человечество. Религиозный вождь индейцев из Таоспуэбло, именуемый Локо Тененте Гобернадор, однажды сказал мне: «Американцам стоило бы перестать теснить нашу религию, потому что когда она исчезнет, когда мы больше не сможем помогать нашему Отцу-Солнцу двигаться по небу, то и американцы, и весь мир через десять лет увидят, как перестанет всходить Солнце». Это значит, что настанет ночь. погаснет свет сознания, прорвется темное море бессознательного. Первобытное или нет, человечество всегда стоит на пограничье с теми вещами, которые действуют самостоятельно и нами не управляемы. Весь мир хочет мира, и все снаряжаются к войне согласно аксиоме: si vis расеm — para bellum — возьмем только один пример. Человечество ничего не может поделать с самим собой, и боги, как и прежде, определяют его судьбы. Сегодня мы именуем богов «факторами», от facere — «делать». Делатель стоит за кулисами мирового театра, как в больших, так и в малых делах. В нашем сознании мы господа над самими собой; нам кажется, будто мы и есть «факторы». Но стоит только шагнуть сквозь дверь Тени, и мы с ужасом обнаруживаем, что мы сами есть объект влияния каких-то «факторов». Знать об этом в высшей степени малоприятно: ничто так не разочаровывает, как обнаружение собственной недостаточности. Возникает даже повод для примитивной паники, поскольку пробуждается опасное сомнение относительно тревожно сберегавшейся веры в превосходство сознания. Действительно, сознание было тайной для всех человеческих свершений. Но незнание не укрепляет безопасности, оно, напротив, увеличивает опасность — так что лучше уж знать, несмотря на все страхи, о том, что нам угрожает. Правильная постановка вопроса означает наполовину решенную проблему. Самая большая опасность для нас проистекает из необозримости психических реакций. С древнейших времен наиболее рассудительные люди понимали, что любого рода внешние исторические условия — лишь повод для действительно грозных опасностей, а именно социально-политических безумий, которые не представляют каузально необходимых следствий внешних условий, но в главном были порождены бессознательным.»

Трикстер и Тень

Один из любимых моих образов в концепции К.Г. Юнга — это Тень.
Отпечаток самых древних представлений о мире, выражение самых примитивных реакций, тёмный проводник, никогда не оставляющий нас. Несмотря на кажущуюся негативную природу, Тень — не зло, не наша «тёмная сторона», он родился в то время, когда тьмы и света и их вечной борьбы не существовало (да, я, говоря о Тени, чувствую необходимость использовать мужской род). Тень — выражение нашей «доразумности». В нём действительно может быть нечто очень неприятное, «плохое», неодобряемое обществом (открыто), прячущееся в темноте алькова, желаемое, но запретное, и т.д. В него же вливается всё то, что мы отрицаем в себе, что стараемся заглушить и забыть.
Парадокс в том, что чем больше мы отодвигаем Тень в тень, чем больше стараемся закрывать на него глаза, отмежеваться от него, тем сильнее он становится.
Люди всегда интуитивно знали, как соединяться с Тенью с наименьшим вредом для себя. Как и многие другие вещи, мы делаем это в игре. «Давай поиграем», — это любимые слова Тени. Карнавал, колядки, ролевые игры — территория Тени. Там мы можем познакомиться с ним, а значит и с собой, поближе. Услышать ту часть себя, которая не меньше остальных имеет право голоса.
В конце концов, если не знать Тень в лицо, не смотреть ему в глаза, то однажды он выйдет наружу, и это окажется для нашей сознательной части крайне неприятным сюрпризом. Особо сильно подавляемые Тени, в конце концов, захватывают власть над хозяином.
И если вы не знаете Тень, что сможете ему противопоставить, когда, тщательно сдерживаемый и подавляемый, он однажды вырвется на свободу?

Кстати говоря, Юнг полагал, что в основе появления Тени лежит архетип трикстера. В этом смысле, я думаю, трикстера можно понимать как Тень, обитающего в коллективном бессознательном.

«…основная тема трикстера возникает не только в мифической форме, но проявляется так же наивно и достоверно у ничего не подозревающего современного человека, — всегда когда он чувствует себя во власти досадных «случайностей», которые с явной злонамеренностью препятствуют его воле и его действиям. Тогда он говорит о «порче» и «сглазе» или о «законе подлости». Здесь трикстер представлен противотенденциями бессознательного, а в некоторых случаях — своего рода второй личностью более низкого и неразвитого характера, наподобие тех личностей, которые вещают на спиритических сеансах и вызывают все те феномены непередаваемо ребяческих шалостей, столь типичные для полтергейста. Думаю, что я нашел подходящее определение для этого компонента образа, назвав его тенью. На цивилизованном уровне об этом говорят, как о личной «оплошности», «промахе», «ложном шаге» и т.д., которые потом берутся на заметку как недостатки сознательной личности. Мы больше не осознаем того факта, что в карнавальных обычаях и им подобных присутствуют пережитки коллективного образа тени, доказывающие, что личностная тень частью происходит от нуминозного коллективного образа. Под воздействием цивилизации этот коллективный образ постепенно разрушается, оставляя трудно распознаваемые следы в фольклоре. Но его главная часть внедряется в личность и становится предметом личной ответственности.»

«Трикстер — предтеча спасителя, и подобно последнему является Богом, человеком и животным в одном лице. Он — и нечеловек, и сверхчеловек, и животное, и божественное существо, главный и наиболее пугающий признак которого — его бессознательное. По этой причине его покидают товарищи (очевидно, люди), что, по-видимому, указывает на отставание его уровня сознания от их. Он настолько бессознателен по отношению к самому себе, что его тело не является единым целым; две его руки бьются одна с другой. Он отделяет от себя свой задний проход и поручает ему специальное задание. Даже его пол, несмотря на фаллические признаки, не определен: он может стать женщиной и выносить ребенка. Из своего пениса он создает всякого рода полезные растения, что указывает на его исконную сущность творца, так как мир создан из тела Бога.
С другой стороны, он во многих отношениях глупее животных и раз за разом попадает в дурацкие переделки. Хотя на самом деле он не злой, он совершает ужасающе жестокие поступки просто из-за бессознательности и покинутости. Его заточение в животном бессознательном подтверждается случаем, когда его голова застряла внутри черепа лося, а следующий эпизод показывает, как он вышел из этого положения — засунув голову сокола себе в прямую кишку. Правда, почти сразу же после этого он возвращается в прежнее состояние, упав под лед; его раз за разом обманывают животные, но в конце ему удается провести коварного койота, и это возвращает ему его свойство спасителя. Трикстер представляет собой первобытное «космическое» существо, обладающее божественно-животной природой: с одной стороны, превосходящее человека своими сверхчеловеческими качествами, а с другой — уступающее ему из-за своей неразумности и бессознательности. Он также не ровня животным ввиду своей чрезвычайной неуклюжести и отсутствия инстинктов. Эти недостатки свидетельствуют о его человеческой природе, которая не так хорошо приспособлена к окружающей среде, как животные, но взамен этого обладает перспективой значительно более высокого развития сознания благодаря огромной тяге к знаниям, что должным образом подчеркивается в мифе.»

«Так называемый цивилизованный человек забыл о трикстере. Он помнит его лишь образно и метафорически, когда, раздраженный своим собственным неумением, он говорит о судьбе, сыгравшей с ним шутку, или о заколдованности вещей. Он вовсе не подозревает, что его собственная скрытая и на первый взгляд безвредная тень обладает свойствами, опасность которых превосходит его самые необузданные мечты. Как только люди собираются большими группами, что ведет к подавлению индивидуальности, тень приходит в движение и, как показывает история, может даже персонифицироваться и найти свое воплощение.
Именно губительная идея о том, что в человеческую душу все приходит извне и что она рождена tabula rasa, ответственна за то ошибочное убеждение, что при нормальных обстоятельствах индивид находится в полном порядке. Ибо тогда он обращается за спасением к государству и заставляет общество платить за свою неумелость. Он думает, что, если бы еда и одежда доставлялись бы бесплатно к порогу или если бы все имели автомобили, ему бы открылся смысл существования. Это — детское недомыслие, вырастающее на месте бессознательной тени и оставляющее ее неосознанной. Из-за этих предрассудков личность чувствует себя полностью зависимой от своего окружения и теряет всякую способность к интроспекции. Тем самым ее этический кодекс замещается знанием того, что позволено, положено или запрещено. Как при таких обстоятельствах можно ожидать, что солдат будет оценивать приказ, полученный от старшего, с этической точки зрения? Он ведь еще даже не знает о том, что способен к спонтанным этическим порывам и к их осуществлению, — даже тогда, когда этого никто не видит.
С этой точки зрения мы можем понять, почему миф о трикстере сохранился и развился: как и многим другим мифам ему приписывали терапевтическое действие. Он удерживает более ранний низкий интеллектуальный и моральный уровень перед глазами более развитого индивида для того, чтобы тот не забывал, как дела обстояли вчера. Нам нравится думать, что то, чего мы не понимаем, нам никогда не пригодится. Но это не всегда так. Человек редко понимает одной только головой, а первобытный — и подавно. По причине своей нуминозности миф непосредственно воздействует на бессознательное независимо от того, понятен он или нет. И то, что традиция его постоянного воспроизведения прервалась не так давно, объясняется его полезностью. Однако объяснение затруднено двумя противоположными тенденциями: это, с одной стороны, — желание избавиться от более раннего состояния, а с другой — не забыть его. Очевидно, Радин, как следует из его слов, также почувствовал эту сложность: «С психологической точки зрения можно утверждать, что история цивилизации в значительной степени является описанием попыток забыть о трансформации из животного в человеческое существо». Несколькими страницами ниже он говорит (указывая на Золотой век): «Таким образом, упорный отказ забыть — не случаен». И так же не случайно то, что как только мы пытаемся сформулировать парадоксальное отношение человека к миру, мы вынуждены противоречить сами себе. Даже наиболее просвещенные из нас поставят рождественскую елку для своих детей, не имея ни малейшего представления о смысле этого обычая, и постоянно пресекая еще в зародыше все попытки объяснения. Просто изумляешься, когда видишь, как много так называемых суеверий царит в наше время как в городе, так и в деревне, но если взять человека и спросить его громко и четко: «Вы верите в привидения, в ведьм, в заговоры и колдовство?», то он будет с негодованием отрицать. Сто против одного, что он никогда не слышал о таких вещах и считает все это вздором. Но втайне он все равно верит в это, так же, как и обитатель джунглей. Наша публика о таких вещах знает очень мало — все убеждены, что в нашем просвещенном обществе этот тип суеверий давным-давно искоренен; и вести себя так, как будто вы никогда не слышали о таких вещах (о вере в них не может быть и речи), является частью всеобщего молчаливого соглашения.
Но ничто никогда не исчезает бесследно, тем более кровавая сделка с дьяволом. Внешне это забыто, но ни в коем случае — внутри. Мы ведем себя как жители южных склонов горы Элгон в Восточной Африке, один из которых сопровождал меня половину пути в буш. На развилке тропинки нам попалась новенькая «ловушка для привидений», прекрасно устроенная в виде маленькой лачуги возле пещеры, где он жил со своей семьей. Я спросил его, сделал ли он это сам. Он отрицал, обнаружив при этом сильнейшее замешательство и утверждая, что только дети занимаются такими «заклинаниями». После этого он пнул лачугу ногой, и она рассыпалась.»

О термине «embodied mind»

На русский можно перевести примерно как «воплощённое сознание». Речь идёт, во-первых, о неразрывности, неразделимости тела и сознания (граница между ними условна и нужна лишь как инструмент для формулировки идей, например), во-вторых, о том переживании целостности, который, я думаю, знаком многим, практикующим ТОП.

«В современной философии сознания появляется новое представление о телесной природе сознания (embodied mind). Телесность сознания отнюдь не означает отрицания идеальности его продуктов, но указывает на необходимость учёта телесных детерминант духовной деятельности и познания. Необходим целостный подход «тело-сознания»: сознание отелеснено, воплощено (embodied mind), а тело одухотворено, оживлено духом. Подвижность духа означает подвижность тела, и наоборот. Сила и здоровье тела поддерживает силу и здоровье духа, верно также и обратное. Дряхление тела сопровождается истощением духа, и наоборот».

«Если раньше гносеологии говорили, что познание теоретически нагружено (т.е. то, что мы видим, во многом определяется имеющимися у нас теоретическими представлениями), то ныне, в рамках современных эпистемологических представлений, можно утверждать к тому же, что познание телесно нагружено».

«Телесное сознание не просто активно, оно энактивировано (enacted): сознание выполняет свои конгнитивные функции в действии и через действие. Через действия, двигательную активность формируются когнитивные способности живого организма, как в онтогенезе, так и в филогенезе.

Сенсомоторный смысл телесного Я раскрывает Д. Легранд. Телесное Я не просто наблюдает за действиями со стороны и даже не просто является зачинщиком действий, оно само и есть чувствование и действие. Тело есть «та точка, в которой конвергируют действие и восприятие… На телесном уровне иметь дорефлексивное самосознание означает испытывать на опыте когерентность действия и восприятия».

«Сознание является операционально замкнутой системой, т.е. одновременно и отделённой от мира (фильтры сознания), и соединённой с ним (открытость миру). Оперциональная замкнутость является условием когнитивной и креативной активности сознания.»

«Автопоэтичность работы сознания – это его непрерывное самопроизводство, поддержание им своей идентичности через её постоянный поиск и её становление. В автопоэзисе всегда есть не только сохранение состояния, но и его преодоление, обновление. Можно, пожалуй, говорить и об автопоэзисе мысли, что означает наличие в ней вектора на самодостраивание, изобретение и конструирование, достижение цели и построение целостности. Познание автопоэтично в том смысле, что оно направлено на поиск того, что упущено, на ликвидацию пробелов.»

Е. Князева «Телесная природа сознания»

Рефлексия (или осознанность, что, на самом деле, здесь одно и то же), проявляется и умственно, и телесно — одновременно и нераздельно.

Границы и галлюцинации

Большая цитата о том, что бывает, когда границ телесности осознание сдвигается в ту или иную сторону.

«Объект может быть более или менее «реальным», более или менее «объективированным». Даже наша мысль может быть для нас объектом (если мы начинаем её замечать, спотыкаемся об неё). Мысль может превратиться и в галлюцинацию.

Наибольшую степень реальности мы склонны приписывать тому, что в нашем представлении обладает наибольшей ясностью и отчётливостью и вместе с тем обнаруживает свою неподконтрольность нашей воле, как бы «само себе показывает».

[…]

В психопатологии именно с проблемой реальности был связан старый спор о связи галлюцинации с восприятием. Как оказалось, встречающиеся при ясном сознании «бредовые галлюцинации» в меньшей степени, чем нормальное восприятие, обладают свойствами непосредственности, исключительности, «агрессивности», что позволило П. Жане приблизить эти галлюцинации скорее к воспоминаниям или убеждениям, чем к восприятию. Они возникают, считал Жане, когда собственные представления больного как бы перемещаются в сторону наибольшей реальности. То, что ранее принадлежало субъекту, объективируется и становится неподконтрольным, «сверхреализуется».

…В топологической модели [восприятия] объект действительно может более или менее внутренним (что определяется степенью его реальности). А в семиотической модели объект всегда раздвоен на внешний и внутренний. Как это понимать?

В первом случае «передвигалась» граница в континууме между субъектом и объектом, а здесь механизм опредмечивания определяется качеством раздвоения самого объекта (точнее, субъекта/объекта). Я могу не отличать себя от объекта, переносить субъективное содержание мысли на сам объекта (так возникает миф). А могу – отличать. Причём это уже не будет зависеть от того, на каком уровне шкалы реальности находится объект, т.е. насколько он реален (хотя, конечно, я всегда имею дело прежде всего с самыми реальными, с самыми  «объективированными» объектами). Даже на свою мысль (малореальную) я могу посмотреть мифологически, т.е. не разделяя её и мысль о ней. Точно также и с «внешним» объектом (здесь даже проще): я мог бы смотреть на дерево, не отделяя содержание своей мысли от него самого (как первобытный человек).

В любом объекте, который мне только доступен…, казалось бы, может происходить, а может и не происходить удвоение – но правильнее сказать, что удвоение есть всегда, но оно имеет разные степени. В мифе субъективное и объективное уже разделены, но это разделение не рефлексируется, и поэтому субъективное как бы вливается в объект. …миф состоит в перенесении индивидуальных черт образа, долженствующего объяснить явление, в само явление.

…Таким образом, в континууме реальности могут выделяться более или менее реальные объекты… Но каждый объект, если он только существует, обязательно удвоен семиотически.

…каждый такой объект сам раздвоен на идеальную часть и реальную часть. И смутная мысль…, и предмет восприятия…, т.е. любой объект на шкале реальности, имеет разделение на идеальную и реальную часть, на образ и понятие, или, по Соссюру, на означающее и означаемое.

Но, конечно, в действительности нам всегда дан сам знак (как и сам предмет). Даже когда я говорю: вот дерево, а вот моя мысль об этом дереве, — даже тогда я не имею дело по отдельности с образом и понятием, так как это деление для меня всегда «уже в прошлом». Разделяя образ дерева и понятие дерева, я уже имею дело с двумя разными объектами, каждый из которых в себе опять раздвоен семиотически, но это раздвоение я никогда не смогу схватить. Так что семиотическое деление мы вытаскиваем из себя искусственно — и, однако, нам необходимо это сделать, чтобы увидеть, в частности, механизм развития психических расстройств. Опять видоизменим наш рисунок (рис. 5).


[S — субъект, О — воспринимаемый объект (объективный мир), точки — моменты восприятия предметов, каждый из которых раздваивается — на образ и понятие, т.е. на означаемое и означающее]

Здесь мы видим, что семиотическое удвоение объектов может быть дорефлексивным и рефлексивным. Мы прекрасно знаем, что объекты, которые мы видим, — это не мы сами; мы знаем также, что наша мысль о дереве, какой бы плохой она ни была, никогда самому дереву вреда не принесет. Если же мы начинаем в этом сомневаться, мы приближаемся к состоянию дикаря. А что происходит в случае психоза?

Допустим, объект как бы сжимается, коллапсирует по вертикали. По идее, здесь должно возникнуть несоответствие между вертикальной организацией объекта и его горизонтальным положением, т. е. положением на шкале реальности. Объект становится менее «семиотичным», т.е. теряет, между прочим, свою передаваемость другому. Может быть, в этом случае начинает работать «компенсаторный» механизм гиперобъективации, и объект как бы смещается по шкале реальности вправо? Или коллапс объекта по вертикали сопровождается смыканием шкалы реальности по горизонтали? Оставим пока эти вопросы (и то, и другое правильно) и скажем следующее: в самом деле, когда возникает галлюцинация, объекты, соответствующие разным точкам на шкале реальности, действительно перестают различаться.

Что получилось? По идее, если в мифе различие между субъективным и объективным не сознается из-за слияния идеального и реального, то в психозе идеальное и реальное тоже начинают сближаться, но при этом возникает несоответствие между семиотической организацией объекта и степенью его объективации, и тогда появляется галлюцинация. Но нам все-таки нужно подробнее рассмотреть эти два механизма: семиотический и объективирующий, соответственно — вертикальную и горизонтальную организацию объекта.

Любой объект на шкале реальности всегда удвоен. Но, может быть, качество его семиотической удвоенности зависит от его положения на этой шкале? Если смутная мысль менее «объектна», чем предмет отчетливого восприятия, то, может быть второй и более тонко удвоен, чем первая? Допустим, я воображаю цветок. Можно ли сказать, что он «менее семиотичен», чем воспринимаемый цветок? Какие трудности я испытываю, когда мне нужно передать воображаемый цветок другому, например — обрисовать его, назвать? Очевидно, этих трудностей здесь больше, чем при передаче другому реального цветка. Реальный цветок я в большей степени способен описать словами, чем воображаемый. Я могу на него даже просто указать, сказав: вот это. Он как бы сам «семиотичен»: чтобы быть разделенным мною с другими, он не требует каких-либо особых усилий с моей стороны. Значит, наша шкала получается такой (рис. 6).

Чем дальше к объекту, тем он «семиотичнее». Между прочим, это напоминает разбегающуюся вселенную. А субъект здесь — это, действительно, «чёрная дыра»…

Когда возникает несоответствие между горизонтальным положением объекта и его вертикальной организацией, то он не выталкивается в сторону большей объективации, а, скорее, переживается как более реальный, чем должен быть, и тогда возникает галлюцинация. Разумеется, это очень упрощенный механизм. Но, в любом случае, мы можем утверждать, что галлюцинация имеет семиотическую природу. Если же, наоборот, растянуть объект вертикально, т.е, сделать его более «семиотичным», то он будет переживаться, соответственно, как менее реальный (что характерно для деперсонализации-дереализации).

Можно было бы сказать, что и для первобытного человека мир объектов менее «семиотичен», а потому является более «реальным» — причем это касается и внутренних объектов (воображение трудно отличить от восприятия). Это вполне приемлемое объяснение, но надо всё-таки уточнить, что полюса шкалы реальности там тоже находятся значительно ближе друг к другу, т, е. там нет несоответствия между горизонтальным положением объекта и его вертикальной организацией.

Я всё же должен ещё раз предостеречь читателя от неверного и упрощенного понимания того, о чем мы здесь говорим. Раздваивание предмета на идеальный и реальный, разделение субъекта и объекта и так далее — всё это лишь рефлексивное изображение того, что на самом деле пребывает в нераздельном единстве. Мы всегда имеем дело не с представлением или понятием, не с образом и значением самими по себе, но исключительно с предметом; это правило выполняется даже тогда, когда мы изолируем отдельные его стороны в целях своего исследования: ведь в этом случае мы все же делаем из каждой из них предмет.

Поэтому я специально брал термин «семиотичность» в кавычки, используя его скорее в метафорическом, чем в традиционном для семиотики значении. Удвоение объекта, т.е. разделение реального и идеального, вовсе нельзя уподобить растягиванию резинки: речь идет единственно о том, что такое удвоение может осуществляться качественно различными способами. Кроме того, неверно полагать, будто бы вместо одного объекта (или одного мира) человек получает два (нет ничего более нелепого, чем это утверждение: ведь в действительности не предметы «попадают» в сознание или кочуют из одного сознания в другое, а наоборот, сознание с самого начала находит себя в предметах), да и сами структуры отношений «реальное — идеальное», «вещь — мысль», «образ — значение», «означающее — означаемое», конечно, не могут быть выведены одна из другой и не сводятся одна к другой: все несколько сложнее.

Во всяком случае, мы можем здесь сформулировать фундаментальное положение, раскрывающее самую сущность удвоения объекта как бы изнутри. Любая вещь, представленная (данная) в сознании, с необходимостью содержит не только «саму себя» (даже если мы трактуем ее как образ или феномен), но и само сознание, т. е. знание, разделенное человеком с другими людьми. Субъект-объектные отношения оборачиваются отношениями между вещью (предметом) и обществом. Одно без другого невозможно. Именно поэтому в любом предмете мы воспринимаем наш сознательный образ этого предмета: сознание предмета и есть, как говорит Гегель, сознание самого себя в своем инобытии. Семиотичность есть всегда социальность; знак, используемый существом исключительно ради общения с самим собою, невозможен… Все это делает совершенно очевидным и ещё одно важное для нас положение: психическое и физическое «соединяются» в предмете, а совсем не в голове

«…соединение чувственности и рассудка (если пользоваться терминами Канта), соединение физического и психического (говоря словами Декарта), означающего и означаемого и т.д. – всё это было бы невозможным без чего-то третьего, без совокупности условий или правил соединения. Любое такое соединение возможно только в социальном явлении или в деятельности социального существа.

…Каждый из нас в любой момент времени может иметь в себе весь набор описанных выше состояний, всю эту «разбегающуюся вселенную». Когда же возникает несоответствие между степенью «реальности» предмета и степенью его «семиотичности», человек начинает смотреть на мир более субъективно (менее «семиотично»), и тогда он, во-первых, уже не может разделить свой взгляд с другими, а во-вторых, начинает одушевлять этот мир, наделять его продуктами своего воображения. Чем более субъективен взгляд, тем больше человек привносит в мир от самого себя – это ведь простая и общеизвестная мысль, вот только добраться до неё было очень нелегко.

Здесь получает обоснование и ещё одна очень простая идея: чем ближе мы к объекту, тем мы дальше от него. Наша познавательная деятельность направлена на объект, но он при нашем приближении становится всё более и более сознательным, всё более реально-идеальным. Чем пристальней мы смотрим на мир, тем больше отражаемся в нём (однако отражаемся по объективным законам сознания/мира!). Именно в этом ключе только и следует понимать старую идею о том, что первобытный человек был гораздо ближе к самим вещам, чем вы сейчас. Ведь эта идея, как теперь становится ясным, верна только наполовину: и ближе к вещам, и одновременно значительно дальше от них был первобытный человек. К тому же это были ещё не совсем вещи…»

«Психосемиотика телесности» (под общ. ред. и с предисл. И. В. Журавлёва, Е. С. Никитиной. Изд. 2-е)

Страница 3 из 4
1 2 3 4