Страница 3 из 5
1 2 3 4 5

О жанрах

Никто не знает, чем фэнтези отличается от научной фантастики. Все чувствуют, но нормально не сформулировал никто.

Обычно называют такой водораздел: магия vs наука. Магия нарушает законы Вселенной, наука всегда следует им (притом сами законы литературной Вселенной могут здорово отличаться от нашей).

Я и сама всё время так говорила. Разумный вариант. Но почему-то в глубине души чувствовала, что что-то не так. Нет, правильно всё, так всё и есть.

Но что-то не так.

 

А недавно придумала вот какую штуку: дело не в инструментах. Инструменты могут быть любимыми совершенно. Магия, наука — просто слова.

Дело в целях и предмете исследования.

 

Что исследует фэнтези, что ему интересно? О чём оно?

О Герое. О Пути Героя. Вот тут Кэмпбелл был прав.

Фэнтези наследует сказкам, те — мифам, а все мифы рассказывают о становлении Героя, о его судьбе, о воле богов, о последней битве. О том, как нас создали и что будет после смерти с праведниками, ну и с остальными тоже. Вот цели, за которыми следует фэнтези: предназначение и перерождение.

«Звёздные войны»: Люк — типичный Герой, проходящий по типичному Пути Героя.

Неважно, покорен ли Герой воли богов или, наоборот, противится ей. История всегда одна и та же: Герой начинает как чмо, а заканчивает как избранный. Так было и так будет, потому что времени в фэнтези нет, есть лишь Вечное возвращение.

Фэнтези сидит в том квадрате коммуникаций с миром, где прячется общее субъективное, коллективное бессознательное. Этим сказкам не будет ни края, ни конца.

 

Фэнтези и научная фантастика родились-то примерно в одно и то же время, только первое имеет древние корни, а откуда взялась научная фантастика даже и не понять так сразу. Это новое явление, которого не было раньше.

И исследует оно новые явления, которых не было раньше. Оно родилось вместе с ними, когда старая картинка мира (магическая, она же религиозная, это одно и то же) дала течь. Явилось новое, прибыл Четвёртый всадник, а с ним и его друзья.

Научная фантастика занимает квадрат с общим объективным.

Фантастика (я больше не будут писать «научная», потому что такой она родилась, но с тех пор мутировала, «научная» уже лишний эпитет, да и не всегда правдивый) исследует непредсказуемые перемены. Она исследует время. И эволюцию, в том числе направленную. Как мы меняем себя руками своих творений. Как мы меняем себя, создавая иную реальность. В кого мы превращаемся.

«Пассажиры»: волшебная сказка о Принце, Принцессе и Драконе, но только в научно-фантастическом антураже.

Закончилось Вечное возвращение. Да, время по-прежнему нарезает круги, только это витки спирали, ни один не повторяет другой. Кто мы такие? «Откуда идём? Кто светит нам в ночи фонарём? / Из какого леса мы вышли? В какую дверь мы войдём?».

Фэнтези говорило и будет говорить о мире до времени. Фантастика занялась будущим.

Исчезла определённость. Раньше-то на всё была воля высших сил. А теперь это мы — высшие силы. О, есть множество вещей, которые сильнее нас, бесконечное множество. Мы хрупкие, недолговечные козявки. Но мы видели рождение звёзд — видели, потому что создали то, что смогло зафиксировать это рождение. А значит потенциально мы можем всё, это вопрос времени.

Фантастика рассказывает о том, как мы создаём себя и как нас это меняет.

Вот в чём разница.

 

orville s01e12
«Орвилл»: магические синтезаторы всего (потыренные у «Звёздного пути», конечно же), магические двигатели, инопланетяне — скорее фэнтезийные расы, но зато авторов волнуют вопросы, типичные для научной фантастики. Разум, свобода, социальная справедливость.

Значит ли это, что фантастика не может, например, следовать Путём Героя? Да может, конечно. Как и в фэнтези могут ступать по земле гигантские человекоподобные роботы или сверкать лазерные мечи. Только это всё инструменты, а не предмет исследования. Как я и сказала, инструменты могут быть какими угодно.

А предмет исследования не подделать. Попытаться — можно, а вот достичь в этом успеха — нет. (Всё равно найдётся кто-то вроде меня: злой, внимательный и занудный.)

 

Вот такую я придумала жанроразличалку. И планирую заразить ею со временем немалое количество человек.

 

P.S. А есть ещё мутация прозы, романа. Магический реализм, социальная фантастика — как ни назови, каких жанров, поджанров, подподжанров не выдумай, всё равно это снова и заново только об отношениях людей друг с другом, с обществом и самими собой. Квадратик индивидуального объективного (или индивидуального субъективного, и так бывает, только читать это почти невозможно). Неважно, какие обстоятельства сопутствуют, какие инструменты использованы, опять же: вопрос в предмете исследования. Нужно смотреть на него, и тогда точно не ошибёшься.

Занзибу нью стайл

У моей радости «Занзибу» появилась, наконец-то, собственная картинка. На которой, к тому же, Одиночка изображён именно таким, каким ему и полагается быть, какими рисуют своих героев маленькие мальчики в тетрадках в клеточку и большие дяденьки в комиксах.

Рассказ "Занзибу"

«По литре у меня была стабильная тройка, но ею я даже гордился: школьные сочинения — не та тема, за которую люди становятся пушкиными и толстоевскими, других столь же известных авторов я тогда не знал. В школьные учебники я планировал попасть другим способом и, сидя на задней парте, писал душещипательные истории Одиночки — главного героя моего тогдашнего времени.
У Одиночки были один глаз, шрам в пол лица, катана и тёмное прошлое. В детстве у него убили родителей, сестру и всех соседей по деревне, поэтому бедняге пришлось стать ниндзя. Уверен, вы слышали о таких историях. Они всегда заканчиваются плохо. Вот и я знал, что однажды Одиночка падёт в неравной схватке с легионами тьмы, но до этого его ждали невероятные приключения.
Жаль, впоследствии при моих многочисленных скитаниях по съёмным квартирам те истории потерялись, канули среди обёрточной бумаги и обрезков шпагата. Я вспоминал «одиночковый период» со светлой грустью, потому что тогда я был ребёнком и был счастлив.»

Ещё там битва и кусок вечного города, конечно.

«Учитель дал уроки мастерства…»

Когда мы были маленькими мальчиками и девочками, мы рассказывали друг другу бесконечные истории, в которых чего только не было. Это потом мы узнали слова типа «композиции», «фабулы» и «нарратора», стреножившие наше воображение.

Ник Харкуэй в своём романе «Мир, который сгинул» плюнул на выдуманные завистливыми литературоведами ограничения и пустился во все тяжкие.Харкуэй. Мир, который сгинул

Харкуэй, при этом, к своему читателю совсем не добр. Мало той вычурной стилизации под рассказ десятилетнего пацана, который так старается звучать поинтереснее и позабористее. Так к тому же после первой главы, где почти ничего не понятно, но всё очень занятно, вдруг наступает невероятно длинный флешбэк. Читаешь его (а он всё не кончается) и недоумеваешь, зачем это здесь? Всё это можно было изложить проще и короче, и затянувшаяся подготовка к основному действию, кажется, служит автору только поводом поупражняться в словесной эквилибристике (переводчик, кстати говоря, поработал на славу). И выдумать пару-другую невероятных мальчишеских историй об обучении у старого мастер кунфу или участии в крайне секретном правительственном проекте, куда героя буквально берут с улицы. Наполнить текст множеством деталей и персонажей, таких ярких, что они, должно быть, светятся в темноте.

Зачем всё это было нужно, понимаешь только потом — если, всё-таки, сумел пробраться через долгую дорогу в цветастых оборотах. Возможно, смогли не все.

Но вот — ура! — наступает конец света. Мы ждём его с теми же надеждой и нетерпением, с каким в Средние века люди ждали второго пришествия и прекращения страданий в земной юдоли. И он нас не разочаровывает. Области тьмы, смешались в кучу кони-люди, существа из страны воображения, чудовищных размером машина с людьми на борту ползёт по изменённой земле, обдавая её парами стабильной реальности.

И, конечно, будут ещё удивительные приключения, сражения, трагедии и радости, поражения и победы, и настоящая любовь, как без неё. И прекрасный «вот это поворот», о котором всё-таки можно догадаться, если читать внимательно и иметь опытное воображение. И конечно же предсказуемые, но неизбежные для боевика тайна, выявляющая всю гнилость антагонистов, и финальное масштабное чукалово. И всё это, с одной стороны, так ожидаемо, а с другой — так правильно, ведь хороший, рождённый подростковым воображением рассказ о приключениях, дружбе и курощении плохишей именно так и должен выглядеть.

К чести Харкуэя: всё, что он упоминает где-либо в тексте, пусть оно поначалу кажется лишним, всё это в итоге имеет отношение к сюжету. Автор ничего не делает просто так, напротив, он всегда точно знает, что и за чем делает. А благодаря вычурности изложения у Харкуэя появляется узнаваемый голос. И потом, это человек, у которого в тексте есть шутка про «уходит, преследуемый медведем». А это чего-то да стоит.

За всем этим цирком с мимами, который, стоит к нему только попривыкнуть, читать интересно, иногда грустно, иногда смешно, Харкуэй заводит разговор о сложных вещах.

Тема разделения, распада личности — вот первое, что бросается в глаза, что проходит по полотну текста красной нитью. Как люди могут совершать поступки отвратительные, как ни посмотри на них, но при этом оставаться в других обстоятельствах приятными, хорошими людьми? Как им удаётся отделять в себе человека и функцию, которую на него возложила необоримая система? Жать на красную кнопку без зазрения совести и так же легко, как вонзать нож в индейку на семейном обеде?

Эти вопросы в тексты проговорены прямо и бесхитростно, но тема поддерживается не только ими, она сквозит во всём. В конце концов, одно из самых пугающих проявлений новой реальности — это расщепление. От него не застрахованы и центральные персонажи. Этими вопросами им придётся задаться: кто я? Где начинаюсь я, а где другой? Кто несёт ответственность за то, что выходит из моей головы, за мои идеи, ступающие по миру, за информационные конструкты, существование которых я поддерживаю? Дети вырастают, и им приходится решать, кем они хотят быть.

Идеальные люди Харкуэя — цельные. Даже когда они «новые» — осколки личности других людей, отблески их воображения, они всё равно цельные. Последовательные в своих целях, принципах, поступках и чувствах. Они не предают ни товарищей, ни дело, которое считают правым. Они не сдаются перед тем, что кажется непобедимым.

Выигрывают ли они эту битву? И да, и нет. По крайней мере, они в итоге дают шанс чему-то новому. Отжившее никогда не подыхает просто так, оно тянет из прошлого щупальца, оно —гальванизированный мертвец, ступающий по инерции и всюду оставляющий следы своего гниения. Чем меньше в этом старом порядке живого тепла, тем крепче он цепляется за людей, тем сильнее сжимает зубы на их горле. Наверное, мы сейчас должны хорошо это понимать.

Мир всегда ждут перемены, если и существует в истории какая-то константа, то это как раз их неизбежность. И роман Харкуэя — это и удивительная земля фантазий, и архетипичная мальчуковая проза, где из детских историй про ниндзя рождается клыкастый, фонтанирующий первобытным ужасом, неуютный и опасный, но новый мир. И когда автор спрашивает себя, где же начинаются перемены к лучшему, что служит их источником, он, конечно же, находит этот простой ответ: все перемены берут начало в человеческом воображении в тот день, когда где-то, кто-то представляет, как может быть иначе.

Кайдзю расправит плечи

В новой книге «Кайдзю наступает на Спасскую башню» В.Н., наконец-то, раскрывает тему, которая ранее у него только проскальзывала — в романе «Две ложки и тупой нож» и повести «Каждый помнит по-своему». Тему того, как люди приходят к своим убеждениям и на что они готовы ради защиты этих убеждений.
Сюжет «Кайдзю наступает…» — история старых друзей, которые исполняют мечту детства: приступают к съёмкам первого в России фильма о чудовищном монстре, топчащем город. Кайдзю, олицетворение разрушительной природы японских островов, не очень-то подходят к нашим реалиям, и выбить средства оказалось не так-то просто. Отпраздновав удачу, друзья берутся за дело. Пока один добывает реквизит и составляет список мест для натурной съёмки, второй, установив софиты и спрятавшись в тени, зорко следит за актёрскими пробами. А за всем этим неотрывно следует камера оператора-хрониста, чьими глазами мы и видим происходящее.
Сюжет фильма был продуман ещё тридцать лет назад, на школьном дворе. Через полвека от «наших дней», в секретных лабораториях, сокрытых под семью станциями метро, кипит работа над новой боевой единицей российской армии. Как чудовище Франкенштейна, кайдзю, помесь гориллы и птеродактиля, собирают из отдельных частей. Он вырывается на свободу и топчет мощение Красной площади и опускает лапу прямо сквозь крышу ГУМа.
Казалось бы, друзья давно знали, как и что должно произойти в фильме; но — то ли тридцать лет не прошли даром, то ли на самом деле так было всегда — их видения сюжета расходятся как лоза: ножка общая, а рога смотрят в разные стороны. Начинается с мелочей: какого цвета лазерные лучи, которые кайдзю испускает из глаз? Есть ли очередь в мавзолей? Кто командует войсками? Сколько уровней у воздушной автодороги? Какой воздушной автодороги, о чём ты? Мы же говорим о будущем, нет? Да, но в этом будущем всё будет не так, а подписывает приказ о нападении император! Император? Император?!
Изначально они почти не различимы в характерах — оба увлечённые, даже нелепые в своём «кайдзю-энтузиазме», часто рассеянные; однако чем дальше, тем больше они расходятся, в конце концов — даже на лексическом уровне. У одного прорезываются имперские интонации, второй выдаёт фразы такие же хаотичные, как и его почти анархическое общество будущего.
Чем дальше, тем больше. Маленькие тени крадутся вслед за рассорившимися друзьями: призраки их сюжетов. Маршируют солдатики; то двухголовый, то одноголовый кайдзю извергает пламя и лёд; взлетают линкоры имперского ВКФ; над демонстрацией в защиту монстра разворачиваются голографические транспаранты. И вскоре тени начинают обретать плоть.
Съёмочная площадка разделяется на два лагеря. Сотрудники заражают этими идеями родственников и друзей. Идеи расползаются дальше, по всему городу. И, кажется, битва за лучшее будущее неизбежна, и остаётся только один вопрос: на чью сторону встанет кайдзю?
Битва случится, но она будет не такой, как все ожидают.
«Кайдзю наступает…» — попытка рефлексии возможного будущего через отражение отражения, через бесстрастное молчаливое наблюдение единственного человека, не вовлечённого в противостояние. Не во всём удачная, местами теряющая темп повествования, эта книга, тем не менее, чуть ли не единственная за последние годы представляет то, что действительно может произойти. Варианты будущего утрированы лишь в малой степени, многое из предложенного действительно возможно (хотя реализуется всегда не то, во что мы верим, конечно). Ни один из вариантов не утопия и не антиутопия, в каждом есть приобретения и потери, чтобы получить что-то, придётся пожертвовать чем-то другим. Поэтому таким яростным становится в конечном итоге противостояние и так цепко держатся люди за свои убеждения: выбрать между хорошим и плохим, на самом деле, нетрудно. Зато сделанный трудный выбор между средним и средним они готовы защищать до конца.
Ощущение наблюдающей камеры поддерживается избыточностью деталей в описаниях, особенно на «стоп-кадрах»; ремарками «наезд», «проводка» и т.п.; но главное — полной бесстрастностью рассказчика. Не давая оценок, он всего лишь фиксирует происходящее.
Для В.Н. оказывается очень важным проследить, как небольшие, кажется, незначимые разногласия могут привести к таким трагедиям, как гражданская война. Как то, что ещё даже не случилось, лишь ещё только возможное будущее уже влияет на настоящее, причём влияние это пагубно. Вот каким вопросом он задаётся: стоит ли лучшее будущее разрушения всего, что у нас есть сейчас? О каком именно времени мы должны думать, где именно мы должны жить? Как далеко заводят наивные детские мечты?
Кайдзю становится олицетворением других сил, но они по-прежнему разрушительны. На чью сторону он бы не встал, возможно, итог один.
Тем не менее, автор показывает читателю возможность ещё одного исхода. Наступает момент, когда количество переходит в качество, и силами одного наблюдателя уже не объять происходящее. Но финальную проводку хроники мы снова видим глазами знакомого оператора. Проходим по улице, мимо витрин и окон ресторанов, рекламных тумб и щитов, и каждая поверхность, мало-мальски способная на отражение, показывает нам странные вещи. Одна, вторая, третья: и вот уже в том, что видит последний герой, открывается истина, до того прячущаяся среди привычных нам вещей. Всё ещё печальнее, чем мы думали: похоже, даже такие, нелучшие варианты «лучшего будущего», нам не светят.

Переход через Хелькараксэ — 27

Цикл статей о невиртуальности, телесности и наблюдателях.
Эпилог:

«Пытаясь написать эпилог, я поняла: если долго держать открытым пустой лист текстового редактора, то рано или поздно слова появятся на нём сами собой.

Точно так же, всматриваясь в Бездну, мы дожидаемся момента, когда из пустоты, из ничего, из сумасбро… из пустоты проступают черты того, что мы наблюдали всё это время.

Черты прошлого и будущего, смятых в один комок. В Бездне нет времени, есть только взгляд наблюдателя.

Черты пространства, распространяющегося от мгновения Большого взрыва и сжимающегося в надежде отыскать вопрос, ответ на который был известен с самого начала. В Бездне нет того, чего вы не можете достигнуть взглядом наблюдателя, и пространство осциллирует, пульсирует под этим взглядом…»

(читать дальше)

Переход через Хелькараксэ — 26

Цикл статей о невиртуальности, телесности и наблюдателях.
Глава «Тело. Движение и воображение», §2, окончание:

«…Я думаю, важность игры сложно переоценить. «Без игры человеческое бытие погрузилось бы в растительное существование.» Игра создаёт смыслы. Игра — это не человеческое изобретение, играют все высшие животные, преимущественное в детском возрасте, игра — эволюционное приспособление, способ подготовиться к ситуациям, которые могут ждать в будущем. Взрослым животным некогда играть, и исключение опять составляют те из них, для которых мы создали «свободное время».

Для себя свободное время для игры мы научились создавать ещё до того, как стали жить так хорошо, как сейчас. Видимо, это тоже последствия неотении: нам крайне необходима игра, так наш разум придумывает и разрешает вопросы, которые, возможно никогда перед ним не встанут. В этом смысле игры, в которые играем мы, уже не столько призваны подготовить нас к каким-то ситуациям в будущем (конечно, и это тоже; и особенно такие игры, в которых моделируются различные социальные ситуации, актуальны для детей, или ситуации совершенно фантастические), сколько дать нам возможность побывать там, теми и тогда, где, кем и когда мы никогда не будем. Разум модулирует альтернативные реальности и времена, но в чём тогда для него практический смысл этой игры (природа очень практична, всё существующее обычно способно для чего-то пригодиться)?..»

(читать дальше)

Переход через Хелькараксэ — 25

Цикл статей о невиртуальности, телесности и наблюдателях.
Глава «Тело. Движение и воображение», §2, продолжение:

«…Сегодня мы можем переключаться между мифологическим сознанием и научным. Но только потому, что нам вообще есть между чем переключаться. При этом, если мы не умеем пользоваться этой способностью к переключению сознательно, мы не застрахованы от внезапного провала в мифологическое сознание, например, в случае опасности или слишком высокой степени неопределённости ситуации. Происходит это потому, что мифологическое сознание — состояние по умолчанию. Мы получаем альтернативу ему только с возрастом, сознание маленьких детей же во многом подобно сознанию первобытного человека. Они не «придумывают», «воображают» или «притворяются», они действительно живут среди того, что создано их воображением.

Взрослый человек тоже так может, если захочет. Но только осознанное применение этой способности даёт гарантию адекватной реакции на ситуацию и окружающий мир и, в конце концов, безопасности.

Если сознательно мы можем переключаться между двумя «режимами», то наше подсознание мифологично в принципе, другого состояния оно не знает. Живущие и процветающие в нём химеры действительно могут быть опасны, если вы никогда не набирались смелости взглянуть им в глаза, если вы не знаете, что за тени бродят по ландшафтам вашей внутренней бездны, если вы заперли их за стеной, через которую они всегда проникают. Просто, если вы не желаете их знать, они проникают в ваше сознание без вашего ведома.

В общем, если вы исключили из вашей картины мира вашу собственную мифологию, если ваш мир прост и понятен, линеен и одномерен, то вы не хозяин самому себе, вы лишь так думаете…»

(читать дальше)

Переход через Хелькараксэ — 24

Цикл статей о невиртуальности, телесности и наблюдателях.
Глава «Тело. Движение и воображение», §2, продолжение:

«…Эта простая фраза означает очень многое. Внешняя реальность существует для нас лишь потому, что влияет на состояние нашего тела. Мы познаём всё сущее через изменения в нас самих. Да, это всё та же мысль, что лишь через танец взаимодействия мы познаём мир, но давайте вдумаемся в это до конца, до самого конца: мир для нас существует ровно настолько, насколько мы его сознаём (познаём), познаём мы его настолько, насколько ощущаем взаимодействие через изменения в теле, изменения, происходящие в нашем теле, создают для нас мир, в котором мы существует.

Изменения, происходящие в нашем теле, создают для нас мир.

Мы создаём мир, познавая его через изменения. Мы создаём мир, наблюдая за ним…

…И пока мы видим, что любое социальное взаимодействие, видимо, накапливаясь и усложняясь, приводит к диалектическому скачку и в новом качестве становится разумом. И поскольку на самом деле диалектический скачок не является выделяемым моментом, а растянут во времени, разум точно так же растянут — и начинается где-то ещё в районе передачи сложных паттернов поведения, первых мемов у высших животных, а заканчивается… где-то далеко в будущем, там, где жизнь продолжает свой бесконечный путь, творя новые земли из хаоса, запуская циклы времени снова и снова…»

(читать дальше)

Переход через Хелькараксэ — 23

Цикл статей о невиртуальности, телесности и наблюдателях.
Глава «Тело. Движение и воображение», §2, начало:

«…Но если вы начнёте думать об этом по-настоящему, вас накроет странное чувство. Мы не можем представить того, о чём не знаем. Всё, что мы знаем, существует, пусть даже оно плотное, непрозрачное и чужое, но одно наше знание о его существовании уже делает его на самую малую часть нашим.

Любое знание о чём-либо является началом присвоение этого чего-то.

Там, где нас нет, там, где нет и крупицы нашего знания, нет ничего. Это не тот внешний мир, о котором мы что-то знаем, ведь он соприкасается с нашими границами, нет, это абсолютная пустота для нас, потому что этого нечто ещё даже не существует.

Внешний мир неподконтролен мне и не присвоен мною, но он уже всё равно уже в какой-то мере часть меня, потому что я знаю о нём, потому что я его наблюдаю. Единственный реально существующий феномен для меня — моё тело, и мир существует только тогда, когда является его частью.

А значит, на самом деле, нет границ моей телесности, я распространяюсь всюду и везде, всё, до чего я могу дотянуться фокусом своего наблюдения, уже является и мною в том числе (пусть и не только), и есть лишь области менее или более мне подконтрольные.…»

(читать дальше)

Переход через Хелькараксэ — 22

Цикл статей о невиртуальности, телесности и наблюдателях.
Глава «Тело. Движение и воображение», §1, окончание:

«…Познавая мир, делая его прозрачным, мы включаем его в себя: в своё сознание и в свою телесность. Когда мы познáем всё, мы станем всем.

Наше собственное тело в этом смысле парадоксально. Эта та часть мира, с которой мы проводим больше всего времени (собственно, всё время нашей жизни), лучше всего управляемся, а также то, что мы зачастую склонны менее всего замечать (ибо оно прозрачно); но в то же время оно до самого конца остаётся в чём-то непознанным, «плотным». Оно всегда может преподнести нам сюрприз, выдать неожиданную реакцию. Оно сохраняет в себе всё то, чего мы не помним на сознательном уровне. Внутри него происходят процессы, которых большинство из нас до конца не понимает. Мы никогда не сможем по-настоящему увидеть его со стороны и отследить вещи, которые для нас скрыты или же настолько прозрачны, что мы просто не в состоянии их распознать.

Когда мы познáем всё и станем всем, тело останется единственным объектом, для познания которого нам понадобится помощь другого.

И именно этим и объясняется, зачем Вселенной необходимы разумные существа.

…Память эмоций — бесконечна. Каждое проявление эмоции нанизывается на прошлое проявление, вереница связанных воспоминаний тянется из непроглядной тьмы прошлого в столь же непроглядную тьму будущего. Настоящее освещено текущим действием, настоящему придают смысл реакции нашего восприятия, нагруженные прошлым, нагружающие будущее. Все этапы перемен — следствие очень малых вариаций, однако в итоге первое и последнее звенья этой цепи различаются между собой как ночь и день.

И всё же из тьмы прошлого мы слышим голоса. И мы отправляем послания во тьму будущего.

Мы бессмертны…»

(читать дальше)

Переход через Хелькараксэ — 21

Цикл статей о невиртуальности, телесности и наблюдателях.
Глава «Тело. Движение и воображение», §1, продолжение:

«…Мемы-движения: жесты, тип осанки, манера держать себя и более сложные паттерны, маркируют нас ещё в детстве, до того, как в дело вступит язык. До того, как более сложные информационные образования проникнут в наше сознание и начнут формировать социально обусловленные надстройки психики, двигательные мемы сформируют нашу телесность. Мы будем становиться частью чего-то большего снова и снова — от семьи до общественной страты, от нации до человечества, впитывая и принимая или отвергая и отбрасывая мем за мемом, но начнётся всё с «движений губ, прикосновенья руками». Если более сложные и более поздние мемы мы можем отследить, пусть и с разной степенью лёгкости, и некоторые из них в самом деле можем отвергнуть сознательно, то с двигательными паттернами сделать это намного сложнее, если не сказать невозможно.

Они — база нашей информационной составляющей, как и наше тело — база нашего сознания…

…Совершая же «культурные жесты», связанные с ними паттерны движения, делая это в рамках процесса, подобного, например, аутентичному движению, мы можем точно также скользнуть в темноту, существовавшую ещё до нашей памяти, и найти в ней то, что крепко связано уже с нашим личным опытом, с нашей индивидуальной памятью, оставившей отпечаток в нашем собственном теле.

Мы можем найти связь. Мы можем ощутить, что мы — часть большего, часть, у которое нет измерений — ни большая и ни маленькая, ни важная и ни незначительная, ни особая и ни такая же, как все остальные. Просто часть, во всём подобная целому, так же как целое подобно этой части.

В этой системе мир и человек неразличимы, хотя каждый при этом сохраняет свои границы и момент взаимодействия в танце, происходящем в области соприкосновения этих границ…»

(читать дальше)

Переход через Хелькараксэ — 20

Цикл статей о невиртуальности, телесности и наблюдателях.
Глава «Тело. Движение и воображение», §1, продолжение:

«…А следом происходит вот что: всё, что мы когда-либо наблюдали в себе, становится определённым, прекращает своё существование в суперпозиции и переходит в нечто явленное, нечто оценённое, нечто воплощённое. Оно остаётся не только во внутреннем ландшафте, но и в теле, как в материальном отражении этого ландшафта. Остаётся по одной причине: нет границы между сознанием и телесностью, граница эта мнимая; отделить одно от другого невозможно, такое отделение означает смерть. Лишь после смерти тело постепенно начнёт терять следы жизненных событий, медленно возвращаясь в землю, из которой вышло. Живое же пластично, и все ваши мысли становятся телесными проявлениями, и, видимо, верно и обратное, все проявления телесности могут отражаться в мыслях. Одно запускает другое, а потом импульс возвращается обратно…

…Наблюдатель не расщеплён. Наблюдатель целостен. Примечательно, что появление наблюдателя невозможно без предварительного расщепления, того самого, о котором говорил Маклюэн в «Галактике Гутенберга». Расщеплённость человека эпохи книгопечатания в конечном счёте приводит к новому витку целостности, к более высокому его уровню, где человек уже не просто слабая песчинка, уничтожаемая высшими силами, и не нечто/некто, пытающийся противопоставить себя мирозданию, воюя с ним и объявляя себя то царём, то раковой опухолью планеты (что одно и то же), а неотъемлемо присущая мирозданию, с трудом выделяемая из него часть, осознающая саму себя и систему в целом

…«Телесная нагруженность» означает, что человек в своей когнитивной деятельности исходит не только из полученных знаний, но и из совершённых ранее действий. Имеющиеся в теле воспоминания о движениях побуждают двигаться — и мысленно, и телесно к тому, что развивает это движение дальше, что даёт ему новый толчок, выводит на новый уровень. Или к тому, что является его очевидной противоположностью, чтобы после антитезы прийти к синтезу.

Из этого и рождается танец…»

(читать дальше)

Сахар и песок

Кэтрин М. Валенте «Сказки сироты» («Сказки сироты: В ночном саду». — Москва: Издательство АСТ, 2017; «Сказки сироты: Города монет и пряностей». — Москва: Издательство АСТ, 2016)
Валенте. В ночном саду
В современном магическом фентези дилогия Кэтрин Валенте светится, как Джек О’Латерн на перекрёстке в ночи: возможно, вам указывают путь в места, где вы никогда раньше не были. Пусть что-то покажется знакомым, а что-то — очень знакомым, в итоге вы окажетесь в пространстве столь же туманном и свежем, как и сон прохладным майским утром.

В огромном саду девочка рассказывает истории, а мальчик слушает их, затаив дыхание. И где-то когда-то все эти истории должны сойтись к одному вопросу и одному ответу.

Узорчатым восточным ковром предстаёт перед читателем пролог, сразу же и неизбежно напоминая о «Тысячи и одной ночи» и обещая тысячу и одну историю. Но уже очень скоро золотые и пурпурные нити, выбившиеся из полотна, уводят слушателя прочь от банального — и очередного — факсимиле восточных сказок; уводят тропами тенистыми и извилистыми, как дорожки султанского сада.

Тропы тянутся, пересекая единое пространство всех сказок мира, достигая стран холодных, как сердце тирана, и тёплых, как парное молоко, и горячих, как запечённые каштаны. Перемещаясь сразу во всех направлениях, напоминая о том и об этом, об историях, услышанных в детстве, понятых в отрочестве и пересказанных в те года, когда деревья перестали быть большими, а лето сжалось в трепещущий комок нескольких тёплых недель.

И всё же среди путаницы дорог мерцает пунктирная жемчужная строчка, стежки, проложенные той, кто задумал всё это.

Так что вы начинаете с самого начала и проходите там, где мир родился: где из чёрного брюха кобылы проросли звёзды; там, где, как всегда, творцу приходится приносить жертву, а его созданиям — мучиться поисками смысла своего существования. Вы узнаёте о гусях и жар-птицах, о падающих звёздных мальчиках и девочках, животных и понятиях, о вечном сюжете, где добро побеждает, только наполняясь скорбью.

О волшебных странствиях мореходов, кипящих морях и стерегущих золото грифонах, об одноглазых, одноногих, пёсеголовых и бессердечных людях, о поисках истинной веры и о тех, кто крадёт смерть.

И всё это время вы потихоньку наполняетесь недоумением. Где-то среди запутанных следов пролегают ответы. Один или два из них вам уже известны: всё это не просто так и в конечном счёте история закончится в дворцовом саду, обнимающим весь мир, в золотой клетке, где девочка рассказывает, а мальчик слушает. Но вот вы уже потерялись в аромате пряностей, наглотались сладкого дыма курящихся благовоний и сонно разглядываете полоску тёмного неба на горизонте, лениво размышляя: чем же ещё угостит нас автор?

А потом самумом на вас обрушивается «Штормовая книга». читать дальше «Сахар и песок»

Переход через Хелькараксэ — 19

Цикл статей о невиртуальности, телесности и наблюдателях.
Глава «Тело. Движение и воображение», §1, начало:

«…Конец двадцатого века дал нам возможность понять причины хотя бы части наших болезней. Ответом на это стали две совершенно противоположные тенденции: одна из них — концепция бесконечного насилия над собой, безмерного, всеподавляющего контроля и отрицание мудрости тела. Часто это называют «здоровым образом жизни», но здорового в нём не больше, чем в алкоголизме. Зависимость — это всегда проявление внутренних проблем, принимает ли она форму беспробудного пьянства или беспробудного фитнеса. Всё это — попытка уйти от необходимости смотреть внутренней бездне в глаза. От страха признать, что контроль над неопределённостью жизни невозможен. Страх этот стал ещё больше с тех пор, как мы узнали, насколько великая Вселенная и как ничтожны наши маленькие жизни по сравнению с вещами вроде Великого Аттрактора. Мы ничего не контролируем и ни на что не способны повлиять по-настоящему. Но мы всё ещё можем заниматься саморазрушением, находя в этом иллюзию защиты от хаоса…»

(читать дальше)

Переход через Хелькараксэ — 18

Цикл статей о невиртуальности, телесности и наблюдателях.
Глава «Разум. Невиртуальность», §3:

«…Много лет назад, придумывая космогонию Вселенной наблюдателей, я определила способ существование мира как вечное решение дихотомии. На разных уровнях эта дихотомия принимала разный характер. Она происходила из чего-то единого в верхнем уровне, но расщеплялась на следующем, создавая причину для существования этого следующего уровня. Есть уровень, на котором нет разницы между пространством и временем, или тот, на котором материя и энергия едины.

Наш, человеческий мир порождает вопрос о личном и массовом, но здесь они ещё едины. Мы чувствуем этот разрыв — но для нас он скорее потенциален; люди создаются обществом так же, как создают его. Уровень, который создадим мы, будет решать это противоречие, и там массовое и личное будет очевидно различны так же, как для нас — материя и энергия. Зная, что по сути это одно и то же, и даже умея превращаться одно в другое, мы тем не менее видим, насколько огромна разница между ними.

Мы не можем представить себе, какой разрыв ляжет между массовым и личным, но он имеет обратную связь, он влияет и на нас — немного, и всё же мы чувствуем это влияние. Мы рефлексируем его и его значение.

И чем больше мы делаем это, тем ярче, больше и живее мир, производный от нашего, где бы он ни находился.

«Заражение» массовым схоже с проникновением в организм бактерий-симбиотов: оно неизбежно, но, кроме того, только после этого инвазивного акта человеческий ребёнок начинает соответствовать — биологически — виду homo sapiens sapiens. Симбиоз с огромным числом различных микроорганизмов делает человека человеком в биологическом смысле. Каждый из нас — вселенная, в которой проживут жизни миллионы поколений бактерий…»

(читать дальше)

Страница 3 из 5
1 2 3 4 5