Тощий, на удивление долговязый Лэй Сажань впервые появился на улице Ивана Бабушкина апрельским днём, когда последние, самые упорные кучи грязного снега ещё сопротивлялись наступлению весны, а солнце уже намекало им, что пора бы и честь знать. По утрам с уст прохожих ещё срывались облачка пара, а по вечерам вечно молодые обитатели жёлтых малоэтажек собирались у подъездов, пьяные от первого тепла.
Почки набухали, стрелы травы пронзали комья земли, ручьи бежали вдоль обочин и умирали в решётках ливневой канализации.
Сажань растерянно бродил средь весеннего праздника, тщетно взывая к доброте прохожих. Завидев очередного аборигена, он бросался к нему, поднимая фонтанчики грязной воды, и, кланяясь, спрашивал:
— Улица Ивана Бабушкинская, пожалуйста!
На что неизменно получал один и тот же ответ: пожатие плечами, невнятный мах рукой и бурчание. На лицах круглоглазиков он видел тень недовольства, но не понимал, что тому причиной.
Неизвестно, нашёлся ли добрый человек, просветивший беднягу Сажаня об его истинном местонахождении, или тот как-то догадался обо всём сам. Одно точно: цели своей Лэй Сажань достиг, ведь иначе не случилось бы потом всего того, что случилось.
До изгнания их из города сирийские студенты, по слухам, готовили самую вкусную шаурму. И маленький закуток, где эта мистерия свершалась, был популярным местом, и происходило там много чего интересного. Дядюшка Апу (при рождении его нарекли, наверняка, иначе, но тут звали только так — с лёгкой руки какого-то глумливого негодяя), тёмный ликом вечный студент смутной национальности, был одним из завсегдатаев шаурмятни. Он частенько сидел рядом с прилавком и дверью в кухню, питаясь запахами, как античный бог, и был готов дать совет по любому поводу и каждому обратившемуся. Лэй Сажань, приобретя на последние средства подношение Дядюшке Апу, дрожа от робости и смятения, тоже задал вопрос: ему очень была нужна работа, где требовалось больше усердие, чем специальные знания.
Дядюшка, облизывая жир со смуглых пальцев, с сомнением разглядывал наивного первака, прикидывая, может ли тот сгодиться на что-то большее, чем стать безымянной жертвой чёрного рынка труда. Но в конце концов произнёс два загадочных слова: «Ивана Бабушкина».
Дело было в том, что в каждом подвале на улице Ивана Бабушкина выживало по фирме. Ничего законного они не производили и не могли, но зато служили прибежищем для жаждущих работы, но отчаявшихся. Та толика правды, что была в анекдотах про слепых китайских бабушек, шьющих в подвалах кожаные куртки, приходилась как раз на эти места. Здесь таких, как Сажань, принимали с распростёртыми объятьями, вытирали им слёзы бедности и сопли ностальгии и учили выживать нелегально в суровых русских краях. В общем, трудолюбие и умение держать рот на замке в подвальных мануфактурах ценились значительно выше прописки.
Сажаня принял на работу ИП «Жмитюков О.Т.». Олег Тимурович, хмурый сорокапятилетний мужик с ёжиком седых волос и пивным животиком, обещал студенту «достойную оплату и хорошие условия труда» и сразу усадил клепать заклёпки. ИП занимался производством кожгалантереи — женских сумок. На каждую устанавливался один из восьми логотипов, вызывающих у покупательниц смутные ассоциации с известными брендами. На стенах висели поплывшие от сырости реплики советских плакатов о вреде алкоголя и буржуинского образа жизни. По полу тёк ручеёк. Маленькие, забранные решётками окна, что ютились под потолком, не были обучены пропускать свет. Зато, помимо воды, в подвале было электричество — три одинокие тусклые лампочки в трёх углах. Четвёртый был всегда тёмен, там хранилась готовая продукция.
Работать полагалось день через два. Поначалу Сажань беспокоился о прогулах в универе, но вскоре убедился, что его отсутствие там мало кто замечает. В отличие от благодетеля Олега Тимуровича, который всегда знал, кто и насколько опоздал, и не дрогнувшей рукой урезал за это зарплату.
На Олега Тимуровича Сажань смотрел как на сурового, но справедливого Судию, всегда и всем воздающего по заслугам. Тех, кто прилежно трудился и уважал старших, он одарял, нерадивых же ленивцев бранил или вовсе изгонял из пошивочного храма.
Тех небольших денег, что скрепя сердце Жмитюков ему выплачивал, Сажаню хватило, чтобы за несколько месяцев немного округлиться в щеках. Людям больше не казалось, что Сажань вот-вот протянет ноги. Во взгляде его даже проскальзывало горделивое выражение, и иногда, шурша банкнотами в кармане, он прогуливался по коридорам общежития, присматриваясь к соотечественницам и выбирая, кого же из них сделать в скором будущем постоянной подругой. Мужчина, обеспеченный средствами, имеет право на женское общество.
Одним жарким июльским вечером, вылезая в конце рабочего дня из подвала, Сажань увидел Олега Тимуровича, стоящего поодаль, в тени деревьев. Лёгкая рубашка на благодетеле была расстёгнута до пупа, открывая мохнатую и тоже седую грудь, левой рукой он прижимал к уху мобилу, а правой раздражённо звенел ключами. Динамик у мобилы был отличным, и до Сажаня доносилось бурчание собеседника Жмитюкова. То ли в интонации этого бурчания было дело, то ли в реакции хозяина — его мрачной физиономии и побелевших пальцах, обхвативших телефон, но будто холодный порыв ветра пронёсся по двору, тень упала на дверь подвала, и сердце Сажаня кольнуло дурное предчувствие.