Интернумерия

***

Митя Птичкин любил бегать. Он бегал кроссы, в т.ч. для похудания, потом участвовал во всяких бегательных и спортивно ориентированных соревнованиях, конкурсах и дружественных встречах; он бегал краеведческие кроссы, фотографические кроссы, туристические кроссы и прочее. В некоторых кроссах ему удавалось пробежать на призовые места, и тут он вообще был молодец.

Но дело этим не ограничивалось. Чтобы потакать своей бегательной натуре, он подсознательно пускался на всякие хитрости. Например, он ни разу не вышел из дома (или не из дома) так, чтобы не пришлось бежать до вот-вот отходящей электрички. Это было ещё тогда, когда он жил за городом. Но и переехав в менее пригородный район, он умудрялся опаздывать так, чтобы приходилось бежать до метро и от метро до работы.

Потом, у него была привычка постоянно рассказывать своим знакомым и временным друзьям, что они говорили ему или делали то, чего на самом деле не говорили и не делали. И когда у людей всё же заканчивалось терпение, они начинали гоняться за Митей с тяжёлыми предметами, а Митя от них счастливо убегал.

Кстати, категория временных друзей тоже была заведена специально для бегательных процедур. Сначала Митя начинал с кем-то активно дружить, рассказывать ему сомнительного качества и правдоподобности истории, приглашать на пиво и проч., а потом резко делал что-то не влезающее ни в какие рамки. И временный друг тут же переходил в иную категорию: тех, от кого Митя перебегал на другую сторону улицу и активно прятался. Это очень бодрило.

В общем, Митя всегда был настоящим спортсменом, без шуток.

 

Нумер бежал. Он бежал по пустыне, потом по океанскому берегу, пока не достиг полуострова, где он немного сбавил скорость… Но тут же ощутил, как сжалось в недобром предчувствие сердце, как покрылись холодным потом ладони, и тогда возобновил бег. Он оббежал полуостров по краешку, позволяя волнам лизать следы великого героя, и на третьи сутки вернулся на материк.

Пустыня кончилась, и начались степи, поросшие сухими жёлтыми травами, чьи листья резали кожу, как острейшие лезвия. Эти травы не знали весны, лишь вечный сентябрь. Подошвы сапог Нумера сминали эти листья, но уже через несколько мгновений те поднимались вновь. В степи было мало жизни, но жизнь эта цеплялась за мир очень крепко.

Нумер бежал. Впереди уже вставали влажные лиственные леса, сплетающие корни деревья, молодые колючие кустарники, чёрная почва, торфяные болота…

Нумер не мог бы сказать, что же гонит его вперёд, что заставляет бежать без устали, пересекая мир; ни один месяц это длилось, и не было никаких намёков, что скоро прекратится. Нумер не останавливался, но волшебная воля берегла его, давая силы, не позволяя умереть от жажды или голода.

Иногда Нумеру казалось, что что-то далёкое, невыносимо прекрасное, но иллюзорное манило его за собой. И если расстояние между Нумером и прекрасным начинало сокращаться, то прекрасное оборачивалось миражом и снова ускользало.

И Нумер думал, что не будет ему покоя, пока не настигнет он этот мираж…

 

…Вот и сейчас Митя бежал кросс: он гнался за сбежавшей невестой.

***

Однажды, когда Митя Птичкин был ещё маленький, его первый класс отвезли на экскурсию в Гатчинский дворец. Гатчина была очень близко, и школьное руководство сочло неразумным заказывать автобус (эти деньги пошли на приятные мелочи для кабинета химии). Первоклашек туда-обратно отвозил первоклассный транспорт: пригородная электричка с уровнем комфорта совьеткласс-плюс (все сидения были чистыми и целыми). Детки весело провели время в дороге, поскучали во дворце, а потом устроили радостные догонялки в Гатчинском парке.

«Для колориту» руководство парка держало цыганок, гадающих посетителям по желанию и без оного. Несколько деток под присмотром учительницы поучаствовали в сеансе гадания. Надо сказать, что в основном это были девочки, среди которых как-то затесался и Митя — он уже тогда начинал ценить женское общество.

Цыганка нагадала ему, что когда Митя вырастет, то станет походить на татарина, и борода у него расти не будет. Тогда Митя ничего не понял, да и не за этим он толпился среди девочек, разглядывая их косички.

 

Куят снова кинул кости, но выпало то же самое.

— Предстоят тебе дорога дальняя да дом казённый на ней, — объяснил он Нумеру, Победителю Вурдалаков. — В том доме тебя будут ждать хлеб-соль, мёд-пиво и ответственное поручение государственной важности.

— А какое именно, — Куят пошевелил крайнюю кость ногтём большого пальца, — про то духи молчат.

Собрав кости в маленький холщовый мешочек и спрятав его за пазуху, Куят снова принялся натирать медный поднос. Этим он как раз и занимался до того, как эльф Силлельмагорлас и герой Нумер пристали к нему — погадай да погадай.

Насвистывая и водя специальной тряпочкой по зеркальной поверхности подноса, Куят ехидно заметил:

— Не советовал бы я вам, о герои, ехать той дорогой, что вы завтра собирались. И в дворец Султана Пяти с половиной пустынь заходить тоже бы не советовал. Не к добру это всё…

И практически уткнулся носом в поднос, разглядывая, нет ли на том каких крошечных пятнышек или царапинок.

Нумер почесал шею и посмотрел на Силя. Эльф сохранял на лице выражение блаженного безразличия к тягостям срединной юдоли: недавно он познакомился с одной пухленькой последовательницей Секты Отважных Невмешателей и перенял у неё некоторые интересные акценты отношения к миру.

— Ну ясно, — озадаченно пробормотал Нумер. Ясно было то, что его желание ехать к Султану по какому-то важному, но таинственному делу (о коем Султан высказал намерение распространяться не иначе, как с глазу на глаз с великим героем) сойдёт к утру на нет, и следа не останется.

Силю было всё равно. Мыслями он был далеко и занимался более важными, несомненно высоко духовными делами.

Герои удалились с кухни, оставив Куята заниматься любым делом — наведением чистоты.

Удостоверившись, что в ближайшее время Нумер и Силь не вернуться, Куят отложил поднос, пошарил лапкой в котомочке, с которой никогда не расставался, и извлёк оттуда потрескавшуюся эмаль — портрет дочери Султана Пяти с половиной пустынь. Куят видел достаточно ухажёров прекрасной Гульминары, чтобы не сомневаться: Победитель Вурдалаков совершенно в её вкусе.

— Когда-нибудь, — отчётливо, чуть осипшим тихим голосом произнёс маленький худой человечек, пожирая глазами портрет, — когда-нибудь, о Гульминара, когда-нибудь — да. Я начищу твои подносы.

 

Позже, когда Митя вырос, он понял, какую ужасную судьбу предсказала ему гатчинская цыганка. И после того, как всё сбылось, цыганок Митя обходил по неслабому радиусу.

***

Трибуны рукоплескали, прекрасные, невероятно высокие эльфийки смотрели на него лучезарными, невероятно прекрасными разноцветными глазами и ласково улыбались, Нумер дружески хлопал его по плечу, а он — невероятно! — выдерживал это похлопывание и не падал на землю, как падун-птица в полночь на субботу! Таким Куят видел это во снах. Разные обстоятельства боя, разные варианты победы, разный высоты эльфийки, но всегда — триумф.

Днём Куят боялся; это было похвальное, обоснованное чувство, передававшееся по наследству в его роду, ибо благодаря благоразумно проявляемой осторожности род Буятов и имел столь длинную историю. Все обладающие авантюрной жилкой отпрыски рода просто не оставляли потомства по причине ранней гибели.

И всё же Куят решился сдавать на героя. Тому было несколько причин: помимо чувства гордости за совершённый подвиг, кое захотелось ему вдруг испытать — всего один раз, одного достаточно, но чтоб обязательно — был ещё и умный расчёт. Пособие героя выходило нехилым подспорьем в хозяйстве, особенно если правильно устроиться (это Куят умел как никто из его друзей). И была ещё одна причина, тайная задумка, о которой он никому не говорил. Даже маленькой пеньковой мышке, что жила у него в левом подмышечном кармане, а ведь ей он рассказывал всё, что произошло с ним за день. Мышка была его лучшим и другом идеальным: молчаливым и верным. Но задумку нельзя было доверить и ей, просто потому, что о ней нельзя было рассказывать вслух вообще. В таком случае задумка теряла даже ничтожные шансы на воплощение, что были ей даны отроду. Папаша задумки был Куят из рода Буятов, а характер у неё был такой, что для самореализации ей бы больше подошёл Нумер Победитель Вурдалаков или хотя бы князь Пый.

Государственный экзамен на героя требовал кроме проверки теоретической подготовки (здесь Куят блеснул, и он был первым претендентом за всю историю геройства, которому поставили «отлично») выполнение практического задания. В качестве последнего шёл дракон. Победа над ним, хотя бы техническая, — вот что стояло между Куятом и Куятом-героем. Эти два славных парня были бы не прочь встретиться и слиться в одного персонажа, но дракон… Дракон был ужасен.

Он был, во-первых, огромен, во-вторых, чешуйчат, а в-третьих, клыкаст и когтист. Он был хамом, балагуром и любимцем дам, он имел немереное количество приятелей по всем провинциям и округам и в придачу к ним — звание мастера-героя по битве на хвостах. Куят же был… Куятом.

В день великого боя он оставил мышку в потайном сундучке — впервые с тех пор, как они познакомились, потому что впервые же там ей было безопаснее, чем с ним. Он написал письмо Нумеру, как-то позабыв, что Нумер с трудом разбирает буквы. И он три раза помечтал о своей задумке, чтобы вдохновиться на подвиг.

Трибун не было, как и эльфиек, и даже друзья и сочувствующие должны были остаться у входа в пещеру. Под её тёмные, пахнущие прогорклым салом, своды Куят вступил один.

 

Однажды Митя Птичкин познакомился с Александером. Александер был высок, в меру симпатичен и весел. Он смотрел на Митю сверху вниз (с Митиным ростом многие могли осуществлять этот фокус), водил его пить пиво и есть беляши, и Митя чувствовал, что у него есть друг. Митю периодически посещало это чувство, но длилось оно не более года, после этого друзья переходили в иные категории, кто в какую.

Александер был хорош ещё тем, что вместе с Митей ходил на экзамены — это были их общие экзамены. Митя всегда сдавал их геройски, Александер — хорошо, и так они ладили.

В тот день, когда Александер решил стать героем на экзамене, их замечательные отношения распались. За одной партой не место двум героям. Их ловят со шпорами чаще, чем по одному.

Митя стал искать себе новых друзей, что уважали бы его героизм и не мнили из себя вот таких вот Александеров.

 

Что же стало с Куятом? По крайней мере, он выше из пещеры живым и не покалеченным. И сохранил добрые отношения с друзьями.

Это завсегда важнее, правда, мышка?

***

— О, великий Куят Полугерой… — сладострастно и робко произнесла маленькая хорошенькая буяточка (тут надо уточнить: «хорошенькая» по мерка буятов, разумеется; мерками даже человеческими, не то чтобы, там, эльфийскими, лучше буятов и буяток не мерить — боком выйдет). Куят вздрогнул и скосил глаза вправо, в её сторону. С тех пор, как он стал первым и, наверняка, единственным буятом за всё время, что прошло с создания мира и осталось до его окончания, хотя бы попытавшимся стать героем (и сдавшим, между прочим, первую часть экзамена), слава его среди сородичей выросла во стократ или даже больше. И раньше он был достаточно известен, как соратник и помощник великого Нумера Победителя Вурдалаков и Волколаков, так что папаша Куята от гордости стал таким важным, что давно забыл кланяться соседям. Теперь же имя Куята произносили завсегда с придыханием и восторгом с элементами лёгкого обожания.

И вот первая, самая, видимо, лёгкая на ногу поклонница добралась до нынешнего места дислокации Нумера и компании и отыскала своего кумира.

Лёгкость на ногу чрезвычайно ценилась среди хозяйственных и домовитых буятов, ведь известно в народе, что кто раньше встал, того и тапки, кто успел, тот и съел, и тому подобное. Есть много ситуаций, когда крайне важно для сохранения и приумножения состояния успеть первым.

Это, кстати, оказался примерно такой случай. Потому что, разглядев буяточку, Куят улыбнулся ей достаточно благосклонно и ещё более благосклонно принял предложение угостить его чудесным домашним элем.

— Страшное дело, — мрачно сказал Пый, наблюдая, как буяточка увивается вокруг Куята, принимающего знаки внимания с видом важным и самодовольным. — Никогда я не видел нашего маленького друга в таком уязвимом положении.

— Даже когда за ним гнался дракон с огромной кружкой самогона? — спросил Нумер, отрываясь от тарелки жареного мяса.

— Ага, — ответил Пый. — Ведь смотри ж, он уже практически на этой крохе женился.

— Эй, — убедившись, что товарищ прав, встревоженно заметил Нумер. — Если Куят женится, он, чего доброго, перестанет для нас готовить!

— И стирать тоже, — совсем мрачно согласился Пый.

Угнетённые кошмарным будущим, они наблюдали за буятами. Сцена была красноречива и пугающа.

— Помянём вкусные булочки с корицей, которые он пёк нам по воскресеньям, мясной рулет с запечённым картофелем и свиные котлетки… всё то, что не едать нам уже никогда, — сказал вдруг горестно Пый, доставая из-под стола большую пыльную бутыль эльфийского вина.

— Давай, — ещё более горестно согласился Нумер, выплёскивая из кружки остатки пива на пол. — Давай, друг…

И два героя заливали вином своё горе, пока блаженное беспамятство не приняло их в свои объятия.

***

Митя бежал по очень тёмным улицам очень тёмного города; город менял облик, не смущаясь Митиного присутствия. Прямо на глазах он перекраивал здания, перерисовывал схему улиц, перелицовывал фасады, переделывал дорожные знаки. Он будто смывал грим, но под ни оказывалось не просто лицо, а оскаленная дьявольская пасть.

Митя бежал прочь, старался перегнать изменения, но понимал, что это бесполезно, что очень скоро силы его оставят, да и негде ему спастись; город этот бесконечен.

К тому же Мите здорово мешал тянущийся за ним парашют.

 

— О, жестокие древние боги… — простонал Нумер, приоткрывая один глаз (он пока не мог сообразить, какой именно — правый или левый). — Что же это такое…

Герой лежал в глубокой, сочной и очень грязной луже, даже не луже, а собственно жидкой грязи, в которой чудом сохранилось несколько малюсеньких водоёмчиков.

Нумер попробовал было протереть глаза, но вовремя остановился: приближающаяся к его носу рука была не просто грязной — бесформенной от грязи.

С кряхтением и стонами Нумер встал на четвереньки и затряс головой. Радикальная мера — с похмелья от таких экзерсисов в голове начинал петь хор мальчиков-зайчиков, а в аккомпаниаторах у него были два галерных барабанщика. Зато после минутного ритмичного встряхивания мысли всё-таки приходили в относительный порядок.

Чутка прояснив голову, Нумер поднялся на ноги и огляделся, всё ещё не в силах открыть глаза широко. Грязная лужа была прямо посреди большого и совершенно пустынного тракта, по правую и левую руку стояли низкие жалкие домишки — ратуша, тюрьма, гильдия воров; выделялся только кабак — знатное, крепкое, каменное здание в три этажа с резным деревянным крыльцом.

Во всём это было что-то знакомое. Но на воспоминания Нумер пока не был способен. Нетвёрдо ступая, он пошёл к резному крыльцу.

В кабаке тоже стояла тишина. Здесь было только два человека: один — прикорнувший на столе выпивоха, второй — хозяин, что-то ищущий на полке с бутылками. Нумер подковылял к стойке.

— Эй, хозяин, что это за город? — хрипло спросил Нумер, шаря глазами по полкам: дешёвое дурное вино, от такого похмелье — хуже не придумаешь.

Хозяин не издал ни звука.

С усталым вздохом, Нумер облокотился о стойку и дотянулся до плеча хозяина, легонько потянул его к себе. И тот рассыпался в прах, и кости разлетелись по полу.

— Ну что такое, — с тоской сказал Победитель Вурдалаков, следя за полётом малой берцовой кости. — Что ж всегда я, а?

Вместо ответа на него обрушился взявшийся из ниоткуда водопад.

Нумер, отплёвываясь, протёр глаза и понял, что сидит на стуле в трактире, напротив него в дупель пьяный Пый целует пивную кружку, а рядом стоит маленький Куят с пустым мокрым ковшиком в руке.

— Ты опять, — обвиняющее сказал Куят. — Опять видел сны и менял реальность. Ты слишком много пьёшь.

— А всё из-за тебя, женишок, — сердито проворчал Нумер, стряхивая воду с рубахи и штанов. — Если в ближайшее время мир рухнет, во всём будет виноват Куят Полугерой, ей-ей.

 

Митя проснулся в ужасе. Он был в своей миленькой комнатке, лежал в своей миленькой кроватке и видел совершенно не миленький, а чудовищно пугающий сон.

— Ух, — сказал Митя и сел, опустив ноги на пол. Ступни коснулись какой-то прохладной скользкой ткани. Митя медленно посмотрел вниз и закричал: там лежал его спутанный, раскрытый парашют.

***

Челюсть Нумера остановилась, его взгляд скользнул вниз влево, потом вправо вверх, потом снова вниз влево. Это была обычная для него траектория глубокой мысли.

— Ну ладно, — сказал он, — допустим, это два разных слова.

Вой и Тий (Пый отсутствовал, как ни странно; вернулся он через три дня от описываемого момента, подавленный, мрачный, смотрел только в пол, говорил сквозь зубы, пить с друзьями отказывался неделю; что с ним произошло, где он был и кто поставил ему синяк под левым глазом, расквасил нос и сломал любимую костяную пряжку на плаще, о том доискаться правды так и не удалось, Пый ни в чём не признался) удивлённо уставились на Нумера.

— Допустим, — с нажимом повторил он.

— Допустим, — с трудом согласился Вой, борясь со справедливым желанием вместо этого дать Куяту подзатыльник.

Тий, соображавший как раз согласно имени — последним из них, открыл рот, но ничего не сказал: всё ещё думал. Остальные, однако, сочли это знаком согласия.

— Вот так породнятся два великих рода буятов — Буяты и Буяты, — пафосно повторил Куят, смакуя каждое слово. Он просто раздулся от гордости, этот маленький, узкоглазый, аккуратный человечек, так что казался раза в полтора больше своего обычного размера.

Нумер хмыкнул. Продолжать спор о том, есть ли разница между словами «Буят» и «Буят» он больше не собирался; конечно, её не было, но Куят, заслышав об этом, приходил в ярость — смешную, нестрашную, под стать ему самому, но всё же ярость, а ещё называл это оскорблением всего буятского народа. Пять минут назад он заявил, что готов отстаивать честь «своих людей» (так он сказал: «моих людей») в честном поединке. Именно это и привело Нумера в такое изумление.

— Так что я стану прародителем самого великого рода моего народа, — закончил Куят.

Вот, опять: «моего народа». Нумер ничего не сказал, только допил пиво и перевернул кружку. Тий закрыл рот; поразмыслив — как сумел, он решил ничего не говорить на всякий случай.

— Пока я, конечно, всего лишь великий герой буятов, — как будто извиняясь за столь низкое социальное положение, сказал Куят. — Хотя какой-никакой вес среди моих людей уже имею. После брачной церемонии будет официальное признание меня, э, князем буятов.

После продолжительного молчания Нумер печально сказал:

— Всё к тому шло. Всё к тому шло.

Куят расцвёл и даже прослезился:

— Да, дорогой друг, — с чувством сказал он. — Ты не ошибся во мне. Ты — и Силь, конечно, вы первые разглядели мою необыкновенность и отличительность. Вам я обязан нынешним положением. Ну и своей героичности, да. Разумеется, вы приглашены на церемонию и на праздник. И Пый, конечно, и он.

Он посмотрел на Воя, потерявшего дар речи ещё на высказывании о «прародителе великого рода», и на Тия, потерявшего нить беседы ещё раньше, и, слегка поколебавшись, сказал сухо:

— И вы тоже приглашены. Позже я дам вам список правил буятского этикета. Попытаюсь изложить их попроще.

Нумер всё ещё печально смотрел на него. Он чувствовал, что не стоит задавать тех вопросов, что вертелись на языке: а будет ли Куят вязать им подштанники, как раньше, печь плюшки и расстегаи, чистить мечи? Скорей всего, нет.

— Это были лучшие годы в моей жизни, — прочувственно сказал Победитель Волколаков. — Лучшие путешествия.

В глазах Куята снова заблестели слёзы:

— Да, да, это так, — он шмыгнул носом-пуговкой, — но что поделать, у каждого из нас есть долг, своя судьба, и теперь каждый из нас пойдёт своей дорогой. Такова жизнь!..

Нумер, удивив Воя, Тия, трактирщика, пьяницу за соседним столиком и даже себя, тоже заплакал, по его щеке скатились две-три крупные слезинки: он вспоминал мясные пироги и чудесные, ни с чем несравнимые ватрушки с повидлом.

***

В таверне, стоящей в самом начале Клетчаткова тракта через Аконитовые горы, очередной странствующий творец по прозвищу Свистунижкин представлял своё очередное творение: «Балладу о славном Нумере». Добрая половина всех баллад Клиноравнинья была сложена о Нумере, половина из оставшихся — о его соратниках (в том числе половина этой половины — персонально о чудесном эльфе Силлельмагорласе), ибо эта тема была весьма популярна в народе и хорошо оплачивалась медяками и полушками. Да, те баллады, что имелись в сухом остатке, повествовали о другой популярной теме: бедах самого народа, постоянно всеми притесняемого. Народ любил о своих бедах поговорить.

Свистунижкин, закатив от вдохновения и самовосхищения глаза и подняв лицо к небу — то бишь к грязному потолку, в песенной форме повествовал собравшимся о важнейшем подвиге Нумера Победителя Волколаков. Голос у него… был, слух соответствовал голосу, публика привыкла и к худшим исполнителям. К тому же вдохновенная поза Свистунижкина, свиснутая им у столичного исполнителя, когда-то заехавшего на час в его родной городишко, производила впечатление и добавляла пафоса. От пафоса плавились свечи.

На самом деле Свистунижкин вовсе даже не впал в певческий транс; одни глазом сквозь ресницы он следил за публикой, чутко примечая её настроение, а вторым, напротив, смотрел в потолок, где на него в ответ глядел качающийся на толстой нити жирный паук-расстрига. Паук немного нервировал певца, что только добавляло исполнению чувства.

Да, стоит упомянуть, откуда у Свистунижкина удивительная способность к произвольному косоглазию; сиё есть наследственный дар того захудалого аристократического кустика, что правил родным городишком нашего балладиста. Разумеется, у большей части местного населения эта особенность тоже стала наследственной — и давненько.

Да, да, на какую-то часть своего существа Свистунижкин, бродячий певец и актёр одной роли, тоже был аристократом.

Что, впрочем, в жизни ему почти не мешало.

Распевая о похождениях Великого Нумера, Свистунижкин не забывал периодически подкреплять волшебство своих виршей соответствующими жестами и мимикой. В нужных местах он хмурился, улыбался, воздевал руки к небу, а иногда даже бухался на колени, проворно вскакивая через пару мгновений.

Баллада была по-своему прекрасна: прекрасна, как точный, славный образец народного мужского творчества во всей его красе, форме и сути. Иными словами, в ней повествовалось о тех героических приключениях, кои совершаются под ракитовыми кустами, по обочинам дорог, в чистом поле и, изредка, когда повезёт, в обитых шёлком будуарах. В свой дом приводить случайных, героически завоёванных дам героям не полагалось.

Оно и понятно: видели мы все внутренности героических обиталищ (если, конечно, там не убирался накануне карманный буят).

Согласно балладе, подвиги Нумера на любовном поприще были практически неисчислимыми. Более того, ко всем прочим замечательным прозваниям Нумера баллада добавляла ещё одно: «Нумер Самэц».

Покуда баллада длилась, слушатели вроде бы благосклонно её принимали, но стоило Свистунижкину прекратить дозволенное пение и замереть в сладком предвкушении восторженных криков и кидаемых в него медяков, как раздался подозрительный и злобный голос. Один из завсегдатаев кабака злобно-подозрительно заявил:

— Нет у нашего любимого героя, великого Нумера такого прозвания — «Самец».

— «Самэц», — поправил Свистунижкин, — у великого Нумера есть прозвание «Самэц».

— И такого нет, — упрямо гнул своё упрямый деревенщина, чувствуя молчаливую поддержку прочих завсегдатаев кабака. А Свистунижкин, напротив, почувствовал направленного на него молчаливое неодобрение. С кухни запахло жареным мясом, и бард понял, что это знак.

— Мммм, — сказал он, — однако мне рассказывали обратное…

И сделал осторожный шаг в сторону выхода.

— Это кто же так позорил имя моего славного друга Нумера? — спросил в ответ сумрак ниши, где располагался столик для Очень Важных Героев, а по простому — «очеваг».

Свистунижкин вгляделся в сумрак, но различил только большую, даже очень большую тень. Это его не обрадовало. Между тем очеваг продолжал задавать вопросы:

— Где ты слышал про такую кличку? Кто тебе рассказывал эти истории? Или может быть, ты сам это придумал? Отвечай, прохвост косоглазый!

И тень внутри очевага качнулась и двинулась в сторону балладиста; душа Свистунижкина ушла в пятки и стала перемещать их в сторону выхода всё быстрее. А когда из очевага появился, наконец, грозный князь Пый с топором в правой руке и топорищем — в левой, душа Свистунижкина метнулась зайцем в дверь, и только балладиста и видели. А Пый кинул вслед ему топорище и крикнул напоследок, под одобрительный гул зала:

— Слышь, запомни: Нумер — не самец! Не самец Нумер!

 

Однажды Митя встретил своего тёзку. Тот был больше, выше и фигуру имел более внушительную, а главное — в отличие от Мити — волосы носил настолько роскошные, что даже мог завязать из них хвостик. В общем, он крыл Митю по всем статьям, и кличка у него была соответствующая — Альфа.

Альфа рассказывал Мите самые важные вещи: как, значит, правильно встречаться с девушками и как это делать неправильно; как блюсти стиль в одежде привлекательный, и что шляпки нынче не в моде; про важную науку соционику, коей необходимо доверять всецело, если желаешь отношений гармоничных и долговременных, хотя бы дней на пять. Митя впитывал сок знаний, как губка, и мечтал когда-нибудь стать хотя бы Бетой. А потом… открыл правду.

Это поучительная история о том, что не стоит создавать себе кумира, ибо рискуешь однажды узнать, что твой кумир уже тридцать с лишним лет живёт с бабушкой и последние шесть лет и четыре месяца безуспешно пытается соблазнить одну-единственную девушку.

 

декабрь 2013